Том 4. Наша Маша. Из записных книжек - Л. Пантелеев

Все чаще: «А помнишь?» или: «А помнишь, когда я была маленькая?»

Сегодня за завтраком:

— Помните, когда я была маленькая, у нас скатерть загорела?

— Не загорела, а прожгли, наверно, скатерть, Маша?

— Да. Прожгли. Вот такая дырка была! Помните?

Помним. И нисколько это нас не радует. А для нее это счастливые воспоминания детства.

. . . . .

Но и о будущем тоже думает.

В планы ее входит — быть одновременно: медицинской сестрой, балериной, художницей и учительницей.

Сегодня видела, как наш Кисо вышел за окно на железный карниз.

— Он не убежит? Не упадет?

И сразу же:

— А помнишь, как наш кот убежал и у какой-то балерины нашли его?!

— Помню. Это ты нашла его.

Задумалась, ушла в себя. Говорит с улыбкой:

— Папа, а? А вдруг я тоже буду балериной и вдруг ко мне тоже чужой кот придет?!

Мерещится целая заманчивая картина.

3.10.61.

Учим ее быть доброй, вежливой, отзывчивой, помогать людям. Осуждаем жадность и скупость. И плоды воспитания зреют, так сказать, на глазах.

Но вот Машка приходит в сад, на детскую площадку. Там — железная четырехместная качалка. Сидят три девочки лет по шести, лениво покачиваются.

— Папочка, можно мне покататься?

— Покачаться?

— Да, покачаться…

— Иди. Пожалуйста.

Идет. Вежливо говорит девочке, которая одна сидит на скамеечке:

— Девочка, можно мне с тобой покачаться?

Та — нос кверху:

— Нет!..

Машка вспыхивает, стоит еще полминуты и возвращается.

— Ты что?

— Девочка не разрешила.

Так не один раз бывало. Вот это уж воистину плохо воспитанные девчонки. Глядишь — и Машке понравится, и ей захочется проявить самовластие. А еще хуже — ханжа вырастет. И это уже бывает:

— Нехорошие девочки.

— Ну, они глупые, — скажешь ей, — их не научили.

— Что ты! Папа! Им же уже по шесть лет!

Рядом с нами сидит старуха с младенцем на руках.

Смотрит на Машку и говорит:

— Какая-то она у вас очень уж застенчивая.

— Лучше, — говорю, — бабушка, пусть будет застенчивой, чем нахалкой.

— А вот это правда!..

. . . . .

Пьет сегодня утром молоко. Встречает меня возгласом:

— Папочка, ты бы знал!

— Что такое?

Всплескивает руками:

— Ты бы знал!

— Да что? Что случилось?

— Сколько мне пенок попалось!

. . . . .

Кажется, осень наконец постучалась в окно. Небо сегодня пасмурное. Но мама и Маша собираются в Михайловский сад…

5 ЛЕТ 2 МЕСЯЦА

4.10.61.

Сегодня к четырем старым профессиям прибавилась пятая: хочет быть газовщицей.

— Я всем хочу быть! — заявила она мне.

. . . . .

Разговор о фифах и труженицах.

Я довольно часто употребляю это слово — «фифа».

Машка заинтересовалась:

— Папа, а что такое фифа?

— А это женщины, которые не работают. Только одеваются и наряжаются…

— Разве такие есть?

— Да, есть такие. Другие женщины труженицы, а эти только губки мажут, по театрам ходят, конфетки кушают.

— А я — труженица? Я работаю?

— Да, конечно. Ты работаешь.

. . . . .

И действительно, работает. Каждый день мать дает ей какое-нибудь посильное дело: полить цветы, натереть пол в коридоре, почистить башмаки, вытереть посуду и убрать ее в шкаф.

. . . . .

Обнимает нас с мамой, целует:

— Антибиотики вы мои маленькие!

Откуда-то залетело к ней это слово. Не удивительно, впрочем: антибиотиков потребляют в нашем доме вряд ли меньше, чем соли.

7.10.61.

Вечером, перед сном, занимались арифметикой.

Пока я спал, Машка, по словам мамы, не отходила от моих дверей. Все ждала, когда я проснусь и позову ее.

. . . . .

Перед этим мама читала ей. Я спросил:

— Что тебе читала мама?

— Андерсена.

— А какую сказку?

— Про китайцев.

— «Соловья»?

— Да.

— «В Китае все жители китайцы и даже сам император китаец»?.. Так начинается, да?

— Да.

Пробовал и я читать ей Андерсена. С трудом осилили «Огниво», первую литературную сказку, с которой я познакомился в детстве. Самое простое, не требующее никаких объяснений и разъяснений, — это ведьма.

А вообще читаешь Андерсена — как какого-нибудь «Гильгамеша» или «Махаохарату»,* где два слова из десяти требуют толкования и комментариев.

. . . . .

Сегодня суббота. Должен прийти Толя. Машка ждет уже не первый день. Все считает:

— Сегодня какой день? Толенька когда придет, послезавтра?

8.10.61.

Вчера был очень нехороший день. Машка увидела и узнала много такого, о чем ей до поры до времени, может быть, и не следовало знать.

Вчера пришла Валя, привела Толю… Кто такая эта Валя? Молодая женщина, которая ходит к нам раза два-три в неделю помогать Элико по хозяйству. Говорит, что недавно уволилась, работала в Парголове или в Шувалове, в детском саду. Муж ее бросил. Сын в интернате. Своей комнаты у нее нет, жила в общежитии. Говорит, что ищет работу, сейчас живет у сестры. Один раз она пришла к нам навеселе. Сказала, что у сестры праздновали именины. И еще раза два Элико говорила мне, что «кажется, от Вали слегка попахивает».

Вчера она пришла, привела Толю и попросила взять его с собой в парк Ленина, где меня ждали Элико и Машка.

Я взял.

По дороге Толя очень много говорил о своем отце.

— У меня папа во время войны на танке работал. У меня папа живой. Он только на Север сейчас уехал. На три года уехал. Он, наверно, на Новый год приедет.

В саду Машка и Толя очень весело играли.

А дома ждала нас большая неприятность: Толина мама встретила нас вдрызг пьяная.

Кричала, что не желает, чтобы над ней «грузинка верх брала», и еще много плохого, обидного и несправедливого сказала.

Элико успокаивала ее, стыдила:

— Как вам не стыдно?! Валя! При сыне! Вы бы хоть его пожалели. Он к нашему дому привык, полюбил Машеньку…

— Ничего не привык, ничего не полюбил. Это я ему велела…

И все это — при Машке, при Толе…

Я ушел к себе. Приходит Машка. Глаза налились слезами.

— Папочка! Что делать? Толя очень сильно плачет. Мне жалко его. Я сама даже хотела заплакать, только терпела.

Расспрашивает:

— Что сделала тетя Валя?

Пришлось «своими словами» объяснить.

Губы дрожат.

— Давай простим ее!

И маме говорила:

— Ведь вы же меня прощаете, простите и тетю Валю.

Но сама тетя Валя и слушать не хочет о примирении. Все, что скопилось в ней, накипело, все горести, все беды — все отливается на бедной Элико, все валится на ее голову.

. . . . .

Толика мы оставили ночевать, хотя тетя Валя ни за что не хотела, тащила его, на ночь глядя, к сестре. Ушла она в двенадцатом часу. А глубокой ночью вернулась совсем уж окосевшая. Спала у нас. Утром позавтракала и ушла, наговорив предварительно кучу всяких гадостей.

Утром сегодня Маша, по словам Элико, была трогательно внимательна к Толе:

— Толенька, тебе не холодно? Толенька, не простудись. Толенька, ты поел уже?

Валя увела его. Но с полдороги вернулась и попросила:

— Можно, я вечером приведу его к вам?

9.10.61.

Но привела Толика не Валя. Привел его милиционер.

Утро сегодня было солнечное, теплое. Элико предложила поехать к Ляле в Пушкин, но я рассчитал, что не успеем. Поехали на Каменный остров…

Домой вернулись в восьмом часу.

А часов в десять милиционер привел Толю. Оказывается, Валя напилась «с каким-то дядькой» в парке Победы и ее забрали в милицию. Толя был с нею, его тоже забрали. На вопрос, где он живет, парень постеснялся сказать «в интернате», сказал: «у писателя Пантелеева».

От милиционера мы узнали, что Валю будут судить, что она лишь недавно вернулась из заключения (сидела тоже за пьянку) и не имеет права жить в Ленинграде. И что у нее уже давно отобрали материнские права.

Толю накормили, и он сразу же сел играть с Машей. Но руки у него дрожали; я чувствовал, что ему не до игры, что играет он только из вежливости и чтобы занять себя чем-нибудь.

Утром сегодня милиционер привел тетю Валю. Она взяла свои вещи — сумочку, паспорт, папиросы… На наши вопросы почти не отвечала, говорила грубо.

Для Машки это все — живая и довольно страшная иллюстрация к истории мальчика Петьки Валета.

Вчера вечером, когда мама ездила с Толей к Валиной сестре, Машка легла спать, но долго не могла уснуть. Вдруг я услышал громкий плач. Прибегаю:

— Что с тобой? Машутка!

— Ничего, ничего… Папочка, миленький, посиди со мной.

— Надо спать, Маша!

— Посиди немножечко! Очень тебя прошу! Спой мне.