Кукла маниту - Гай Смит

— Спасибо, офицер, — сказал Рой. — Мы попытаем счастья. А если не найдем дочь, вернемся сюда.

От Шэфера не укрылось, как Джейн и маленькая девочка выходили из фургона. Быстро пойдя за ними, он открыл рот, чтобы окликнуть индианку, но передумал и остановился. Наверное лучше этой шайеннской скво не знать, что у него на уме. Да, решил он, так будет лучше.

Он знал, что дверь фургона не заперта. Но если бы на ней и висел замок, Шэфер без труда отомкнул бы его куском проволоки.

Внутри было холодно, пахло плесенью, как в склепе, куда лет сто никто не входил.

Сумрак, царящий внутри, не остановил Шэфера. Света было достаточно, чтобы осмотреться. Вот они, две смутно различимые куклы — Джейн почему-то называет их Окипами. Их живые глаза следят за его приближением…

Он протянул к ним руку, и тут из желудка к горлу хлынуло омерзительное, захотелось с безумным криком выбежать из фургона. Но он преодолел панику. На лбу выступили капли холодного пота, от пересохшей нижней губы незамеченным отделился и полетел на пол окурок. Пальцы сомкнулись на скользких, корчащихся холоднокровных гадах. Едва не выронив одного из них, Шэфер повернулся и, шатаясь, вышел в промозглые сумерки — факелоносец с поднятым светочем, не видящий множества глаз, устремленных на него. Вот и фургон. Ударом плеча он распахнул дверь, вошел, бросил на захламленный стоя свою добычу, вытер ладони о засаленные брюки. Его тошнило. Здесь тоже было очень холодно, и он знал, почему.

Закрывая лицо, чтобы не смотреть на кукол, он свободной рукой шарил по полу. В ушах звенел ядовитый смех. Шэфера снова охватила паника: он опоздал, надо было раньше внять предупреждению Джейн. Пальцы нащупали короткое топорище, сомкнулись на нем, и к Шэферу тотчас вернулась уверенность в себе. Ну, теперь им конец. Чего уж проще для того, кто в молодости колол дрова в нищей стране, где вся жизнь уходит на добычу еды, крова и топлива.

Но топорик оказался весом с колун. Шэфер сумел лишь поднять его над головой и уронить на что-то стеклянное. Зазвенели осколки. Пустяки, сейчас важно только одно: побыстрее разделаться с этими тварями.

Шэфер отнял от глаз ладонь и сразу увидел в пыльном зеркале отражение. Человек был высок и темен, его физиономия, заросшая косматой бородой, очень мало походила на лицо владельца ярмарки. Мускулы под изорванной кожаной одеждой росли буквально на глазах, и Шэфер попятился, вскрикнул в ужасе, взмолился о пощаде, к этому символу звериной силы, насмехающемуся над его немощью.

Рядом, как два огромных воздушных шара, увеличивались силуэты кукол, их тени затмевали жиденькие лучи света, что еще проникали в окна.

Кромешная мгла. Виднелись только глаза — две пары горящих углей. Они разрастались, сливались в мерцающее красное пятно. Шэфер хотел убежать, но чувство направления отказало, он споткнулся и упал. Тогда он закрыл глаза, но не смог отгородиться темнотой от деревянных фигур.

Он ждал смерти. Все тело пронизывало жаром, огонь пожирал мозг, мускулы содрогались в конвульсиях. Шэферу казалось, будто с него слезает кожа. Когда наконец адская пытка прекратилась, он остался лежать в тишине, непонимающе глядя на силуэты. В нем шевельнулся страх, но и это чувство было теперь незнакомым, а потому исчезло.

Джекоб Шэфер не умер, но превратился в ничто. Тело его не двигалось, поскольку не имело на то причин. Звуки, проникавшие в мозг, были всего лишь звуками. Он являл собой целостную сущность, ибо не ведал сомнений. Спустя некоторое время он обнаружил, что способен издавать бессмысленное мычание.

А крошечные деревянные божки сидели на столе и безучастно смотрели на него. Только выражение их лиц менялось, но это зависело от того, под каким углом смотреть на них, и видны ли их глаза. Ненависть в них угасла: рты-щелочки растянулись в пустую улыбку. Гримаса самодовольства, злорадства, презрения.

Затем куклы приоткрыли рты и расхохотались.

15. Раннее утро субботы

Постановление органов местной власти от 1872 года требовало прекращать все шумные развлечения за час до полуночи. Но сегодня ярмарка и не думала закрываться. Наверное, по трем причинам: небывалое обилие посетителей, алчность обслуги и загадочное отсутствие полицейских.

— Теряем время, — угрюмо произнесла Лиз. — В такой толчее нам ее вовек не отыскать. Может, ее вообще здесь нет. Она могла пойти куда угодно, хотя бы на пляж.

— Она здесь, — возразил Рой. — Я знаю.

— Откуда? Ведь твоей индейской… подруги и след простыл. Ни в шатре ее нет, ни в фургоне.

— Посмотрим в балаганчике.

— О, нет! — Лиз замедлила шаги, вспомнив отвратительное кровавое действо. — Там ее тоже нет, голову даю на отсечение.

— Твоя интуиция — это не довод. Надо проверить. И вот — переполненный зрительный зал. Все скамьи и стулья были заняты, многие зрители стояли. Рой и Лиз протиснулись к задним рядам, тщетно вглядываясь в лица. Возможно, она все-таки здесь, ведь освещена только сцена, все остальное — во мраке.

Панч снова в ударе, с его широких неподвижных уст слетают хриплые возгласы — их можно расценить только как брань. Остальные артисты пятятся от него. Сегодня он злее, чем в прошлый раз, удары сыплются градом.

— Ах! — Лиз отворачивается. — Рой, неужели мы должны на это смотреть?

— Потерпи, скоро конец. Панч побеждает. Когда все двинутся к выходу, мы узнаем, здесь ли Ровена.

Джуди и Полицейский в углу. Панч играет с ними в кошки-мышки, накапливает ярость для последней вспышки. Внезапно его болтовня тонет в реве, сотрясающем ржавую стену, что отделяет театр от зверинца. Рев оглушает зрителей, как удар дубины. Ему вторят туземный барабан и труба: звери джунглей, исполненные ненавистью к человеку, вносят в спектакль, свою лепту.

Панч застывает с приподнятой дубиной. Он тоже услышал! И испугался!

— Это всего лишь звери, — прокричал Рой в ухо жене. — Им сегодня не уснуть.

Затем наступает тишина, как будто все звуки ярмарки записаны на пластинку. Пластинка доиграла, сейчас диск-жокей неторопливо поставит другую. Секунды, минуты, века… Клаустрофобия — как будто некая злая сила накинула на ярмарку Джекоба Шэфера черный покров.

Музыка. Очередная пластинка настолько заезжена, что слова едва различимы.

Панч оживает, бросается вперед, бьет наотмашь. Тошнотворный треск кости. Джуди падает замертво. Крики ужаса в зале, на переднем ряду истошно водит ребенок.

В голове Джуди — широкая брешь, белый чепец, вдавленный в череп, быстро краснеет и вскоре промокает до нитки. Это кровь! Ее невозможно подделать так правдоподобно!