Сизые зрачки зла - Татьяна Романова

– Извольте представиться, я должен убедиться, что мой рапорт попадет по назначению.

– Костиков, помощник генерал-лейтенанта Чернышева в адмиралтействе, – с готовность отозвался чиновник и снова, как будто извиняясь, добавил: – вы уж простите, что побеспокоил. Его высокопревосходительство своего личного помощника графа Печерского послал бы, да тот все никак из командировки не вернется, в Полесье застрял. Пришлось мне ехать.

Прозвучавшая фамилия сразу же освежила Платону память, даже мучительный гнев испарился. Так получается, что Печерский до сих пор крутится поблизости от его жены?! Платон быстро вынес прошение об отставке, передал его Костикову. Экипаж с порученцем еще не отъехал от его крыльца, а. князь уже сел за письмо к Щеглову. Он очень надеялся, что исправник не откажется побыть рядом с Верой, пока он сам не вернется домой.

Отправив ординарца на почту, Платон задумался. Вот и наступил час истины, и он остался один на один со своей сломанной жизнью. Старой больше не было, а новую он уже умудрился безнадежно испортить. Зачем он пошел на поводу у собственного упрямства? Почему сразу же не поехал за Верой? Они поссорились из-за какой-то ерунды, теперь это казалось просто недоразумением. Он же мог сразу во всем разобраться, а не загонять их отношения в безнадежный мрачный тупик. Но что же теперь можно сделать? По всему выходило, что уже ничего!..

Пытаясь заглушить тоску, Горчаков с головой ушел в дела своей новой семьи, но они быстро закончились: стряпчие сняли для него копии с тещиных бумаг, они же составили и прошение об истребовании приданого. Душа Платона рвалась в Полесье, но со дня на день ожидалось решение суда и приговор брату. Граф Кочубей обнадежил его, шепнув, что император своим указом смягчит наказание для всех участников восстания. Оставшись с Горчаковым наедине, Виктор Павлович объяснил:

– Император мне сам об этом сказал. Видно, что он испытывает душевные муки. Я пытался поставить себя на его место. Чтобы я чувствовал, когда часть подданных подписала мне и моей семье смертный приговор и рвалась выбить страну из рук самодержца? Ответа у меня нет, одно я знаю точно: за попытку убить мою семью я бы отомстил. Если молодой император окажется милосерднее, честь ему и хвала…

Платон попытался представить свои ощущения, если бы кто-то захотел убить его жену. От одного лишь предположения, что он может потерять Веру, его вновь скрутил животный ужас. Почему-то возникло жуткое видение: убийца держит у горла жены нож, а лица у него нет – лишь размытое пятно с сизыми бельмами вместо глаз. Отгоняя кошмар, Платон затряс головой. Это же надо, такое привиделось! Он вдруг ясно осознал, что еще несколько дней на руинах прежней жизни окончательно доконают его разум. Рука Кочубея легла на его плечо, и Платон понял, что давно молчит.

– Давайте надеяться на лучшее, и вы всегда можете рассчитывать на помощь нашей семьи, – заметил Виктор Павлович. – Как только будут новости, я вам сообщу.

Платон поблагодарил и вернулся к себе. Большая квартира на Невском теперь страшила его своей гулкой пустотой. Он не мог в ней спать и стал даже бояться ночи. Сон не шел к нему, а мучительные часы все тянулись, подсовывая тяжкие воспоминания. К концу недели Платону стало казаться, что еще чуть-чуть – и он сойдет с ума, и лишь память о жене, как якорь, держала его на краю разума. Он должен был защитить Веру, а самое главное, он должен был ее вернуть.

В день, когда он окончательно понял, что больше не в силах оставаться в столице, от Кочубея принесли записочку. Тот, опасаясь чужих глаз, написал лишь:

«Г – К-з, Ч – 3 г.к.».

– Слава тебе, Господи! – воскликнул Платон, – Бориса отправят на Кавказ.

Уже не играло никакой роли, что его младшему брату придется служить рядовым, это был лишь вопрос времени. Платон знал, с каким сочувствием относились в войсках к восставшим. Его брата быстро произведут в офицеры, об этом позаботятся его былые товарищи. Платон вдруг понял, что Кочубей написал и о судьбе его шурина Владимира Чернышева. Того приговорили к трем годам каторги. Он представил горе своей Веры, ее сестер, их матери и бабушки, и признал, что слова утешения, наверное, окажутся бесполезными, но все равно поехал в дом на набережной Мойки. Здесь он застал сборы: Надин и старая графиня отправлялись в Москву.

– Всего три года, – поделилась своими мыслями с зятем все еще заплаканная Надин, – Боб молодой и сильный, он перенесет это, а мама поселится поблизости и станет ему помогать.

Графиня Румянцева пожала плечами, но промолчала, и Платон с готовностью последовал ее примеру, лишь бы не усугублять сомнениями и так тяжелую обстановку. Он помог женщинам со сборами, а потом остался у них ночевать, заняв комнату Веры. Платон лежал в ее постели и, казалось, слышал запах фиалок. Эта мука стала уже непереносимой. Он должен был вернуться к жене. Рядом с ней он вновь соберет свою жизнь из осколков, а может, просто начнет все заново, с чистого листа. Он опять обретет веру в себя, ведь та грустная волшебница однажды сказала: «Меня зовут Вера».

Проводив утром своих новых родственниц в Москву, Платон отправился к Кочубею. Он оставил графу все приготовленные бумаги и попросил написать ему в Хвастовичи, как продвигается дело с истребованием приданого. Виктор Павлович пообещал, что он и его жена сделают все, что нужно, и простился с Платоном.

На сборы у Горчакова ушло не более получаса. Когда ямская тройка остановилась у подъезда его дома на Невском, Платон давно стоял на улице. Он сел в экипаж и измотанный многочисленными бессонными ночами мгновенно заснул. Во сне он видел дорогу, над ней мигала лиловым светом путеводная звезда, а в воздухе пахло фиалками.

Глава 23

Почему здесь пахнет фиалками? Вера замерла на крохотном светлом пятачке среди кромешной тьмы. Она стояла в своей шахте, а в руках держала маленький кованый фонарь в одну свечу. Там в черноте за кругом света таился ее враг. Он больше не вожделел! Нет, он ее люто ненавидел и хотел только одного – ее смерти, но, что ужаснее всего, зверь хотел и смерти ее ребенка. Бежать! Вера схватила фонарь – так свет останется вместе с ней – и ринулась вперед. Она не разбирала дороги, не понимала куда неслась. Она вскинула фонарь над головой, лишь бы остаться в спасительном конусе света, а шаги за ее спиной все приближались, нагоняли, и она уже слышала тяжкое дыхание бегущего. Скорее! Еще чуть-чуть, впереди камера с лестницей! Свеча в ее фонаре мигнула, и Вера с ужасом поняла, что та гаснет. Победный рев за ее спиной возвестил, что зверь тоже увидел это. Кто быстрее? Она влетела в камеру и уже поставила ногу на первую ступеньку лестницы, когда свеча окончательно погасла.

«Он сейчас прыгнет», – пронеслась последняя мысль, и огромная неподъемная туша рухнула ей на плечи.

«Слава богу, это был лишь сон», – наконец-то поняла Вера. Свернувшись клубочком под одеялом, она пыталась унять дрожь, но ничего не получалось – ужас не отступал. В ее жизнь опять вернулись кошмары, а ведь она уже думала, что они ушли вместе с последствиями контузии: в последнее время в ее снах царил лишь Платон. Она сердцем чувствовала его тоску и отчаяние, знала, как он убивается из-за их глупой ссоры, и всей душой радовалась, что муж ее любит.

– Я так люблю тебя, что уже и не знаю, как стану жить, если ты не ответишь мне взаимностью, – говорил ей муж во сне, и Вера просыпалась счастливой. Даже грусть оттого, что наяву Платона рядом с ней не было, не могла испортить ей настроения.

Солнечное утро заглянуло в окно спальни, пробежалось косыми лучами сначала по квадратам паркета, проползло по розам и лавровым гирляндам обюссонского ковра и скользнуло по подушкам, а следом за солнцем на постель забрался Верин лопоухий любимец и потянул зубами одеяло.

– Фу, Ричи, фу! – крикнула она и засмеялась, уж больно комично выглядел щенок.

За прошедшие три месяца он заметно вырос, особенно вытянулись его лапы, теперь они казались непропорционально длинными. Ричи был нескладным, смешным и очень милым, но самое главное – он просто у нее был. Вера с нежностью погладила лобастую голову своего свадебного подарка, а теперь и тонкой ниточки, соединявшей ее с мужем. Они должны быть вместе, ведь Бог уже дал им общее сокровище– их ребенка.

Малыш! Мысли о нем заливали душу Веры теплом. Вот бы он родился мальчиком! Тогда б она назвала его в честь деда, и рос бы с ней рядом маленький Сашенька и любил бы мать так же, как она любит его. Тогда бы княгиня Горчакова работала с удесятеренной силой, ведь кроме матери и сестер, она добывала бы средства для своего сына.

«А может, и не нужно так рваться в работе? – подсказал ей внутренний голос. – Платон, наверное, обрадуется просто жене и матери своего сына».