Тристан 1946 - Мария Кунцевич

Но за окном постукивали чужие мужские и женские каблуки, может, там были наши враги, откуда Партизан мог это знать — оттопыривал верхнюю губу, скалил зубы, ворчал, шерсть у него вставала дыбом, бросался на окно… Михал сел рядом с ним на корточки, обнял, закрыл пасть. «Дружище, ты нас отыскал, а теперь хочешь защитить, только ты один хочешь меня защитить».

Мне стало грустно: разве я тебя не защищаю? Но Михал тем временем осматривал Партизана, когти у него были сломаны, кожа на лапах стерлась от долгого бега, весь он был в ссадинах, в шерсти полно блох и колючек, мы его накормили, он пил и пил молоко, выкупали, осмотрели, а он благодарил нас — скулил еле слышно, наконец я уложила его на тахту, мы потихонечку разделись и легли под одеяло, он тут же уснул у нас в ногах, а мы не могли спать, все время слушали, как он сквозь сон лаял на наших врагов, плакал, о чем-то просил и ворчал.

Мы боялись шевельнуться, Михал держал меня за руку и повторял: «Теперь все будет хорошо, увидишь…» — «Почему? Неужели для счастья нужна собака?» Михал прижался ко мне. «Кася, разве ты не чувствуешь, как он нас любит, жить без нас не мог, дурачок, столько миль пробежал голодный, отыскал нас в Лондоне, в дремучем лесу разыскал две травинки, Кася, подумай только, какая сила в собачьей любви, и наша должна быть такой…»

«Только не говори, что он нас любит, он тебя любит, а меня лижет, потому что я твоя», — я так сказала, и почувствовала, что во мне тоже растет такая вот собачья любовь, я ласкала Михала, ласкала по-дурацки, долго, терпеливо, а он лежал без движения, был послушный и шептал: «Мне хорошо, собака ты моя собака, мне хорошо, и я счастлив» — дышал часто, как пес.

Мы встали рано, Партизан еще спал, наверное уже без снов, но все равно все время вздрагивал, мы разговаривали вполголоса. Михал приготовил завтрак, просил меня не ходить сегодня в студию — первый день Партизана в Лондоне, наверное, важней, чем студия Питера, факт? Отобрал платье, у нас есть фрукты, вино, опустил шторы, двери на ключ и никого нет — нет людей, нет мира, мы одни, мы и наш пес, верно, Кася? Останься, не ходи в студию, у нас сегодня праздник.

Я подумала: Партизан сумел разыскать Михала в Лондоне, неужто я не могу подарить Михалу один день, даже если он стоит десять фунтов? Как он сказал, так мы и сделали, телефон звонил, Партизан проснулся, залаял, Молли колотила в дверь: Питер спрашивает, что случилось.

— Ничего не случилось, я больна, скажи, что вечером позвоню.

— Где Михал? Он обещал починить мне шкаф.

— Оставь меня в покое, Молли, Михала нет.

Я сказала правду, Михала и правда не было — голова его лежала на моей руке, открытые глаза не глядели, они были мертвые, только тело было живое. Михал, Михал, где ты?.. Я отвела руку в сторону. Михал, вернись… Губы дрогнули, сказали что-то, я не расслышала, Партизан вскочил, заворчал, Михал повернул голову, улыбнулся: «Знаешь, Кася, я хотел бы умереть вот так, возле тебя, — шевельнул ногой, сбросил собаку с постели. — Иди, карауль, никого не пускай». Партизан, поджав хвост, жалобно огляделся по сторонам, пошел и лег у дверей.

Сама не знаю, во что превратился этот день, он то растягивался как резиновый, то исчезал, в комнате было темно, Михал не велел включать даже ночника, мы лежали, вставали, ходили, сидели, все, что можно проделать со своим телом вдвоем, мы, наверно, в тот раз проделали, даже ели и пили так, словно бы кто-то приказывал — поди сделай то, потом это, ложись — встань, но этого нам было мало, до дна еще далеко, не было ни конца, ни начала, не было ни Михала, ни меня, только руки, ноги, губы, лохматые лапы. Партизан не отступал от нас ни на шаг и тоже целовался.

А потом я проснулась. Михал сидел рядом, взял меня на руки, обнял, мы сидели рядом на постели, пес тут же на одеяле, на полу блеснула золотая полоса. Я удивилась: «Что это?», Михал рассмеялся: солнце просвечивает из-за шторы, я обрадовалась, что где-то день, светит солнце… посмотрела на Михала.

«Ты что с меня глаз не сводишь? Будто впервые увидела?» — он так спросил, и это была правда, я и на самом деле увидела его в первый раз, хотя в комнате было темно, я увидела его, и не только лицо, я увидела его целиком, и того пса, который в нем прятался, и сына Ванды, которого так любил Брэдли, Тристана, мусорщика, контрабандиста, архитектора и моего чудо-хирурга, моего пациента с больным позвоночником, моего и не моего вовсе!

Я так и подумала — это все мое и не мое, отодвинулась. «Пойдем отсюда, — говорю, — тут как в могиле», а он: «Тебе здесь не нравится, по-твоему, это могила? А по мне только это и есть жизнь — ты, я, наш пес». Мы сидели и смотрели, как золотая полоска становилась все уже, потом мы оделись и вышли вместе с собакой, как раз этот день я должна была провести в Кенте.

Нужно было сделать снимки для «Пари матч», целых две страницы, я с собаками, я с лошадьми, эдакая country girl[51], сидящая на заборе на фоне типичного английского пейзажа.

«Знаешь, Михал, я так устала, будто только что вернулась из Кента. Смешно, там собаки — тут тоже была собака…» Партизан обернулся, и я тотчас поправилась: «Не была, а есть…» Михал рванул поводок, остановился, сердитый, бледный, и помчался чуть ли не бегом в обратную сторону, бежал задирая ноги, как журавль. Он всегда так ходит, когда злится, я помчалась за ним. «Михал, куда ты? Что с тобой?» Он молча прибавил шагу, а я все бежала следом, хотела взять его под руку, но он прижал локти к бокам, я никак не могла ухватиться, а тут еще Партизан оглядывался и рычал. «Остановись, скажи, что случилось». И сама я остановилась. Партизан, обернувшись, приплясывал на поводке, Михал тоже остановился, но не сразу.

У меня подгибались ноги.

Я прислонилась к каменному забору возле какого-то сада, он медленно возвращался, и я подумала, что он сейчас меня ударит, он подошел, молча встал рядом, держа на поводке пса, я боялась на него взглянуть, потом взглянула и увидела, что он вовсе не злой, а грустный, это еще хуже, не выношу, когда он грустный, и уже совсем не могла глядеть от слез, он сказал: «Кася, Кася, как ты могла сравнить наш день с тем днем, который должен был быть, ты что, правда, предпочла бы поехать в Кент?»

Мы вернулись домой, я приготовила ужин, сложила простыни, Партизану постелила на полу шерстяную шаль, в комнате стало чище, мы легли спать, Михал поцеловал мне руку, я ему, мы уснули.

В студии все обошлось без скандала, меня все чаще приглашают на телевидение, Питер мной дорожит, сказал только: «Знаешь, возьми на недельку отпуск, ты чересчур похудела. «Пари матч» подождет, но в «Харперс базар» непременно нужно послать твой снимок «большое декольте», а у тебя чересчур выпирают кости». Я обрадовалась, думала, мы поедем в Хов, август, жарко, дала телеграмму в гостиницу, Михал отказался, зачем нам в Хов, у нас здесь свой Хов. Мы никуда не поехали.