Факел - Уилдер Пенфилд

Дафна замерла, стараясь понять, что же произошло, как вдруг ее сердце сжалось от внезапного ужаса. Ктесий! И его мать! Она же не может ходить… А Ктесиарх в отъезде!

Дафна посмотрела на дом Ктесиарха. Да, над ним тоже подымается дым. Она бросилась через двор и обогнула угол палестры. Перед входом в дом Ктесиарха толпились люди. Дверь была распахнута, и Дафна кинулась туда, но ее схватила какая-то рабыня.

— Не ходи! — рыдала она. — Там смерть. Я хотела вынести хозяйку, но у меня не хватило сил. Но я пыталась… и вернулась назад, и снова пыталась… а тут повалил дым, и она прогнала меня, она сказала: «Уходи!»

— А где Ктесий? — крикнула Дафна.

— Он не захотел уйти от матери. Я его звала, а он не пошел. Они там, в ее спальне. А дыму-то, дыму…

Дафна оттолкнула служанку и снова кинулась к двери, но кто-то преградил ей путь, и ее схватила сильная рука.

Это был Клеомед. Его лицо и обнаженная грудь были усеяны каплями пота, словно после долгого бега. Позади него стоял Буто — его лицо и руки были черны от сажи.

— Что случилось, Дафна? — кричал Клеомед. — Кто-нибудь остался в доме?

— Ктесий и его мать! — простонала она. — Я должна добраться до них, помочь им спастись. — Она старалась вырваться из его рук.

— Нет, пойду я, а ты останешься здесь. Я спасу их для тебя. Где они?

— В ее спальне, на втором этаже… вон ее окно! — указала Дафна.

Клеомед посмотрел на высокую стену: в нижнем этаже окон не было, и взобраться наверх здесь он, несмотря на всю свою ловкость, не смог бы. Из внутреннего дворика валил дым, и из двери, и из окон верхнего этажа. Тугодум Клеомед вдруг обрел сообразительность и быстроту.

— Я доберусь до них по внутренней галерее.

Он повернулся к двери, но Буто преградил ему путь.

— Слишком опасно, — прохрипел он. — Я был там… старался помешать огню перекинуться на дом.

Клеомед попытался отбросить его, но великан Буто не сдвинулся с места. Он продолжал выкрикивать:

— Не ходи! И перистиль и галерея уже горят. Я твой отец, и я запрещаю тебе идти туда!

Клеомед отступил и вдруг рванулся вперед. Раздался глухой звук, и старый кулачный боец упал: Клеомед ударил его правым кулаком прямо в челюсть — Буто сам научил его бить так. Клеомед перепрыгнул через него и исчез в дыму.

Дафна, замерев, ждала. Пламя ревело все грознее. Казалось, прошла целая вечность. И вдруг кто-то крикнул:

— Вот он!

На балкон выбежал Клеомед… да… он несет кого-то, Ктесий! Мальчик бессильно повис на его руках. Клеомед перегнулся через парапет и осторожно уронил Ктесия в тянувшиеся снизу руки. Потом он выпрямился и, задыхаясь, крикнул:

— Будь спокойна, Дафна, он жив. Я постараюсь спасти его мать. И будь спокойна, что бы ни случилось.

Он помахал ей рукой, словно — как вспоминала потом Дафна — знал, что прощается с ней навсегда.

— Клеомед! Клеомед! — кричал Буто, с трудом поднимаясь с земли. — Подожди, я иду к тебе на помощь.

Буто, покачиваясь, побрел к двери. Он оперся рукой о косяк и, широко расставив ноги, зашатался.

— Подожди меня! — закричал он снова. — Подожди меня, сынок!

Вдруг раздался скрежещущий треск, он перешел в грохот и завершился громовым ударом. И тут же раздался еще один удар. Буто отшвырнуло от двери. И наступила тишина — только свирепо ревел огонь.

Раздался вопль:

— Крыша провалилась!

Дафна нагнулась надлежащим на земле Ктесием. Лицо его было черным от сажи, грудь прерывисто вздымалась, он хрипел. Но вскоре дыхание его стало ровнее. Он открыл глаза. Дафна села рядом и подняла его на руки; прижав его к себе, она баюкала его и что-то невнятно шептала.

Вдруг над самой головой она услышала пронзительный женский голос. Она подняла глаза — рядом стояла Олимпия в своем красном одеянии. Лицо ее было бледно как смерть.

Указывая на огонь, она вскрикнула:

— Это правда? Клеомед погиб там?

— Да, — с болью ответила Дафна. — Это правда.

— Нет! Нет! Нет!

И Олимпия лишилась чувств. Какие-то люди подхватили ее и унесли. Дафна слышала, как один сказал:

— Вроде бы умерла.

Но другой ответил:

— Нет, видишь — дышит.

К Дафне нагнулся старик Ксанфий.

— Как мальчик?

— Кажется, ничего.

Ктесий снова открыл глаза и приподнялся.

— Где матушка?

— Не знаю… Она, наверное, скоро придет… Хочешь переночевать сегодня у меня?

Дафна осторожно посадила мальчика на землю и встала, растирая затекшие руки.

— Дафна, Дафна, не уходи! — в ужасе закричал Ктесий и, обхватив ее ноги, горько заплакал. — Не уходи, не уходи!

Она нагнулась и взяла его на руки. Он крепко ухватился за ее шею и уткнулся в ее плечо. К ним подбежала Анна.

— Дай-ка мне его, — сказала она, но Дафна покачала головой.

Ксанфий пошел впереди, прокладывая путь в толпе, — весь двор теперь был забит народом, а в ворота по-прежнему вливался людской поток. Дафна шла за Ксанфием, спотыкаясь и стараясь не уронить мальчика, и невольно прислушивалась к крикам вокруг.

— Как начался пожар? — спросил кто-то.

— Да разве ты не слышал? — ответили ему. — Это все косский асклепиад Гиппократ. Хранилище загорелось сразу, как только он из него ушел. А потом огонь перекинулся на палестру и на дом Ктесиарха.

— Откуда я знаю? — донеслось с другой стороны. — Говорят, он завидовал Эврифону. Он отплыл на Кос. Вовремя, успел, а то бы его убили. Хорошо еще, что ветра нет…

Дафна отнесла Ктесия к себе в спальню, умыла его и попробовала успокоить. Но стоило ей встать, чтобы уйти, как он начинал плакать и цепляться за ее одежду. В конце концов он все-таки уснул — по-детски мгновенно.

Дафна на цыпочках вышла из комнаты и сбежала по лестнице, ища отца. Ведь он должен был давно уже вернуться. Вдруг в дверях послышался его голос: Эврифон только что вошел и звал дочь. Она бросилась к нему. Он был без плаща, его прожженный в нескольких местах хитон, лицо и руки почернели от копоти. Ксанфий принес светильник. Эврифон посмотрел на дочь.

— Мне сказали, что вы с Ктесием целы. Хвала богам и за это.

Он остановился, словно не зная, что делать и говорить дальше, подумала Дафна. Она отвела его в экус, и он присел на краешек ложа — измученный худой старик. Его длинное лицо совсем побледнело, а белки глаз были красными.

— Они погибли, — глухо сказал он. — Все погибли. Жар так велик, что подойти близко нельзя, но мы попробовали разгрести пепел… Не уцелело ни кусочка папируса. И свитки со стихами Сафо, которые я собирал для тебя, Дафна, наверное, тоже сгорели.

— Самый мой любимый свиток цел, — сказала она. — Он у меня в спальне.

— Странно, — задумчиво произнес Эврифон, — странно видеть, как горят мысли и развеваются по ветру с дымом — и мысли, и знание, и красота. Из всех драгоценных медицинских свитков уцелели только те, которые я подарил Гиппократу, когда думал, что ты выйдешь замуж за Клеомеда и будешь жить на Косе. Но Гиппократ, наверное, спалит и их.

— Нет, отец. Он этого не сделает. И он не поджигал хранилища.

— Ты так думаешь? А все говорят, что это был он. — Упершись локтями в колени, Эврифон сжал лицо ладонями и уставился в пол. — После смерти твоей матери у меня оставалось два сокровища — ты и медицинские свитки. Детей у меня больше быть не могло, и я начал пополнять нашу библиотеку. Пойми, это была лучшая и самая полная медицинская библиотека в мире. Ее больше нет, а ты скоро покинешь меня. Таковы пути жизни. Но ведь я еще не старик, нет!

— Приляг, отец.

Эврифон послушался ее, словно ребенок, и уткнулся головой в подушку. Дафна посмотрела на Ксанфия.

— Унеси светильник.

Он кивнул и, шаркая, вышел.

Дафна знала, что тут не помогут никакие слова утешения. Она склонилась над отцом, словно была его матерью, а не дочерью, и нежно коснулась его плеча.

Неужели? Да… Он тихо плакал, ее отец!

— Я пока уйду, — сказала она. — А потом принесу твой ужин сюда, и мы поужинаем вместе.

Глава XX Клятва Гиппократа

Как и предсказывал хозяин триеры, на которой плыл Гиппократ, было еще темно, когда судно бросило якорь у входа в гавань Мерописа. Лодка доставила Гиппократа на берег, и он пошел по твердому песку у самой воды, выбирая путь при свете звезд, горевших теперь даже ярче прежнего, потому что луна зашла. Он прислушивался к шипению волн, которые равномерно накатывались на пляж.

На их вздымающейся поверхности не было ни ряби, ни пены, и все же глубина моря дышала движением и мощью. Вот так же и пульс, думал Гиппократ, рассказывает о жизни и силе тела, когда мышцы и разум убаюканы сном.

Жизнь представлялась ему теперь бессмысленным и однообразным кружением, но тем не менее он был полон желания вернуться к своей работе. Да, он сумеет заново соединить разорванные концы своей жизни и мыслей.

Гиппократ постучался в ворота, и они бесшумно распахнулись. Элаф поздоровался с ним.