Тринадцатая сказка - Диана Сеттерфилд

Это была мисс Винтер, потому что — потому что это была она. Я ее узнала. Я ее почувствовала. Несомненно, это была она.

Это не могла быть мисс Винтер. Мисс Винтер была разбита болезнью и передвигалась только в инвалидной коляске. Мисс Винтер не смогла бы выдернуть сорняк из грядки, не говоря уже о том, чтобы, сидя на корточках, рыть землю с такой неистовой энергией.

Значит, это была не мисс Винтер.

Кто же тогда это был в таком случае?

Первая секунда замешательства медленно прошла. Следующая секунда промелькнула, как вспышка.

Фигура прекратила свою возню… поднялась… повернулась… И я все поняла.

Глаза мисс Винтер — яркий, неестественно зеленый цвет.

Но лицо не мисс Винтер.

Это было даже не лицо, а просто кусок плоти, покрытый шрамами, испещренный темными пятнами и прорезанный глубокими трещинами — гораздо глубже обычных морщин. Щеки напоминали два печеных яблока неодинакового размера. Губы были перекошены, причем с одного края они сохранили безупречный изгиб, намекавший на былую красоту, тогда как на другой половине лица их заменяли туго закрученные белые жгуты шрамов.

Эммелина! Сестра-близнец мисс Винтер! Она жива! Она обитает в этом доме!

В голове у меня все смешалось; кровь гулко стучала в моих висках. Она смотрела на меня не мигая; при этом чувствовалось, что ее наша встреча потрясла не так сильно. Однако и для нее потрясение не прошло бесследно. Мы обе застыли, словно пригвожденные к месту.

Она первой пришла в себя. Подняв черную, покрытую грязью руку в подобии предостерегающего жеста, она хриплым, скрипучим голосом выдала серию каких-то невразумительных звуков.

Моя реакция была замедленной; в замешательстве я даже не смогла произнести ее имя до того, как она развернулась и торопливо пошла прочь, горбясь и наклоняя тело вперед. Откуда-то из тени появился кот и, преспокойно потянувшись, последовал за ней, не обращая на меня внимания. Они прошли под аркой и исчезли. Я осталась в одиночестве перед клочком изрытой земли.

Ох уж эти лисицы!

После их ухода я могла бы убеждать себя, что все это мне привиделось. Что я ходила во сне и что под влиянием историй мисс Винтер мне приснилась ее сестра, которая сиплым шепотом передала мне какое-то зашифрованное послание. Однако я знала совершенно точно, что это произошло на самом деле. И хотя она была уже вне пределов видимости, до меня доносилось ее пение. Все тот же раздражающе монотонный фрагмент из пяти нот: «Ла-ла-ла-ла-ла».

Я стояла и слушала, пока звуки не растаяли вдали.

И, только теперь почувствовав, как замерзли мои руки и ноги, я направилась в дом.

ФОНЕТИЧЕСКИЙ АЛФАВИТ

Много лет назад я изучила фонетический алфавит. Все началось с таблицы из учебника по лингвистике в отцовском магазине. Я проявила к нему интерес совершенно случайно — просто однажды воскресным днем я не знала, чем себя занять, и тут меня привлек необычный вид этих значков. В таблице помимо знакомых мне букв попадались весьма странные символы. Там были прописные «N», отличавшиеся по значению от строчных «n», и прописные «Y», которые означали совсем не то, что маленькие «y». К некоторым буквам были прицеплены забавные петельки и хвостики, другие перечеркивались горизонтальной чертой. Мне понравилась эта игра, и я заполнила много тетрадных страниц всевозможными сочетаниями, когда, например, «t» своей последней ножкой переходила в «j», а «v» балансировала на верхушке «о», как цирковая собачка на мяче. Когда отцу попались на глаза мои каракули, он разъяснил мне, как графически обозначаются те или иные звуки речи. Я узнала, что с помощью международного фонетического алфавита можно записывать любые слова, которые при этом будут выглядеть как математические формулы, или как секретные шифры, или как надписи на давно исчезнувших языках.

Я как раз нуждалась в исчезнувшем языке — языке, на котором я могла бы общаться с теми, кто исчез. И я много-много раз писала одно и то же особенное слово. Имя моей сестры. Это был мой талисман. Я складывала клочок бумаги с ее именем в сложную фигурку и всегда носила его с собой. Зимой он жил в кармане моего пальто; летом он щекотал мне ногу, будучи запрятан в носок или гольф. Ночью я засыпала, сжав его в кулаке. Я очень бережно относилась к этим бумажкам, но все же порой их теряла и тогда заменяла новыми, а нередко через какое-то время находились и старые. Когда мама однажды заметила бумажку в моей руке и попыталась ее отнять, я проглотила талисман, хотя она все равно бы не смогла прочесть фонетические знаки. Но в другой раз, увидев, как отец подобрал с пола замызганный клочок и развернул его, я не попыталась ему помешать. Когда он прочел надпись, лицо его окаменело, а в его поднятом на меня взгляде была глубокая скорбь.

Он собрался заговорить. Он даже открыл рот, но я поднесла палец к губам, приказав ему молчать. Я не хотела, чтобы он произносил вслух ее имя. Разве он не пытался отгородиться от нее, оставить ее во тьме? Разве он не пытался ее забыть? Разве он не пытался утаить ее от меня? После всего этого он не имел на нее никаких прав.

Я взяла бумажку из его пальцев и, не сказав ни слова, покинула комнату. Присев у окна на втором этаже, я сунула этот замызганный клочок в рот, немного подержала там, почувствовав его сухой древесный привкус, и проглотила. Десять лет мои родители замалчивали ее имя, старались стереть его из своей памяти. Теперь я решила оградить его от них моим собственным молчанием. И всегда его помнить.

Если не считать моей способности с грехом пополам произнести слова приветствия, прощания и извинения на семнадцати языках или повторить наизусть греческую азбуку в прямом и обратном порядке (при том что я не свяжу и двух слов по-гречески), фонетический алфавит так и остался одним из многих источников тайных и бесполезных знаний, унаследованных от моего книжного детства. В то время я его выучила и использовала только для развлечения, а в последующие годы ни разу не пыталась применить его на практике. Поэтому, когда я вернулась из сада в свою комнату и, вооружившись карандашом, начала по памяти транскрибировать череду шипящих, фрикативных, взрывных и вибрирующих звуков, из которых состояла произнесенная Эммелиной фраза, мне пришлось изрядно попотеть, восстанавливая былые навыки.

После трех или четырех попыток я села на край постели, разглядывая цепочку записанных символов. Насколько точной была транскрипция? Меня начали терзать сомнения. Хорошо ли я запомнила сочетание звуков? Между моментом, когда он прозвучали, и моим возвращением в дом прошло около пяти минут. Кроме того, меня могли сбить с правильного пути первые неудачные попытки записи. В конце концов, я вполне могла напутать что-нибудь со знаками фонетического алфавита, которым уже очень давно не пользовалась.

Я шепотом прочла написанное на бумаге. Потом повторила уже быстрее, с нажимом, и подождала, не отзовется ли эхом в моей памяти голос Эммелины, произносящий свою фразу. Ничто не отозвалось. Это была всего лишь неточная транскрипция чего-то неясно расслышанного и плохо зафиксированного в памяти. Пустая трата времени.

Я написала на том же листе тайное имя. Мое заклинание, мой талисман.

Оно никогда не срабатывало и не могло сработать. Сестра никогда не придет ко мне. Я обречена на одиночество.

Я скатала из бумаги шарик и раздраженным щелчком отправила его в угол комнаты.

СТРЕМЯНКА

Моя история, кажется, вам наскучила, мисс Ли? Это был уже не первый подобный вопрос, заданный мне на следующий день после прогулки под луной. Слушая рассказ мисс Винтер, я безуспешно пыталась подавить зевоту и то и дело терла пальцами слипающиеся глаза.

— Извините, я просто устала.

— «Просто устала»?! — воскликнула она. — Да вы похожи на полуожившую мумию! Вам нужно лучше питаться. Что вообще с вами происходит?

Я пожала плечами:

— Просто усталость. Ничего страшного.

Мисс Винтер поджала губы, глядя на меня внимательно и строго, однако я ничего не добавила, и она продолжила свой рассказ.

Прошло еще шесть месяцев. Мы ограничили свое жизненное пространство немногими помещениями: кухней (по ночам служившей Джону спальней), гостиной и библиотекой. Мы с Эммелиной спали в казавшейся относительно безопасной комнате на втором этаже, пробираясь в нее из кухни по черной лестнице. Мы перетащили туда матрасы из своей прежней спальни, а двигать тяжелые старинные кровати нам оказалось не под силу. Дом был слишком велик для столь малого количества обитателей, и мы отступили в ту его часть, которую еще могли поддерживать в относительно приличном состоянии. Тем не менее мы не могли совсем забыть об остальном доме, который, подобно отмирающему органу, медленно разлагался по ту сторону запертых дверей.