Поступь хаоса - Патрик Несс

— Не бросай меня, Бен! — кричу я, в голосе уже слышатся слезы (заткнись!). — Никогда больше меня не бросай!

Он качает головой.

— Я не могу пойти с вами в Хейвен. Ты это знаешь. Я враг.

— Мы объясним людям, что случилось.

Но он все качает и качает головой.

— Всадник уже близко, — говорит Виола.

Тук-дук, тук-дук, тук-дук.

— Единственное, что делает меня мужчиной, — говорит Бен твердым, как камень, голосом, — это ты, который становишься мужчиной.

— Я еще не мужчина, Бен! — говорю я, чуть не захлебываясь (заткнись!). — Я даже не знаю, сколько дней осталось до моего дня рождения…

Тут он улыбается, и эта улыбка говорит мне, что спорить бессмысленно.

— Шестнадцать, — отвечает он. — Шестнадцать дней осталось. — Он берет мой подбородок и приподнимает. — Но ты уже давно стал мужчиной. И никому не позволяй говорить, что это не так.

— Бен…

— Ступай, — говорит он, отдает Виоле бинокль и крепко меня обнимает. — Ни один отец так не гордился своим сыном, — шепчет он мне на ухо.

— Нет! — хнычу я. — Так нечестно!

— Да, нечестно. — Бен отстраняется. — Но в конце дороги тебя ждет надежда. Никогда об этом не забывай.

— Не уходи!..

— Я должен. Опасность уже рядом.

— Все ближе и ближе, — добавляет Виола, глядя в бинокль.

Тук-дук, тук-дук, тук-ДУК.

— Я его задержу. Бегите, пока не поздно! — Бен смотрит на Виолу: — Дай мне слово, что и дальше будешь помогать Тодду.

— Даю слово, — отвечает она.

— Бен, прошу тебя… Ну пожалуйста…

Он в последний раз хватает меня за плечо:

— Помни о надежде.

Больше он ничего не говорит: разворачивается и бежит с холма на дорогу. Внизу он оглядывается и видит, что мы никуда не ушли.

— Чего вы ждете?! — кричит он. — Бегите!

37

В чем смысл?

Я не стану говорить, что я чувствую, когда мы сбегаем по другому склону холма и уходим от Бена — теперь уж точно навсегда, потомушто разве можно после такого жить?

Жизнь превращается в бег, и если мы перестанем бежать, наверное, это будет означать конец жизни.

— Давай, Тодд! — окликает меня Виола, оглядываясь через плечо. — Быстрее!

Я молчу.

И бегу.

Мы спускаемся с холма и снова оказываемся на речном берегу. Опять. Дорога с другой стороны от нас. Опять.

Все время одно и то же.

Река ревет громче обычного, с силой неся вперед свои мощные воды, но кому какое дело? Какая разница?

Жизнь несправедлива.

Вапще.

Она бессмысленна, глупа и полна боли, страданий и людей, которые хотят сделать тебе плохо. Все, что ты полюбишь, обязательно отнимут, сломают или разрушат, а ты останешься один-одинешенек и будешь только сражаться и бежать, бежать, чтобы выжить.

Нет в этой клятой жизни ничего хорошего. И не будет никогда.

Так в чем смысл?

— А смысл вот в чем! — кричит Виола, резко останавливаясь на полном ходу, и с размаха бьет меня по плечу. — Он ради тебя жизнью рискует, и если ты просто СДАШЬСЯ, — последнее слово она выкрикивает очень громко, — его жертва будет напрасной!!!

— Ай! — Я потираю ушибленное плечо. — Но зачем он собой жертвует? Почему я снова должен его терять?

Виола подходит ближе.

— Думаешь, ты один тут потерял близких? — злобно шепчет она. — Забыл, что и у меня родители умерли?

Она права.

Я забыл.

Молчу.

— Теперь у меня есть только ты, — по-прежнему сердито говорит Виола, — а у тебя — только я! И мне тоже больно, что Бен ушел, а еще мне больно, что родители умерли и что мы вообще решили лететь на эту планету, но так уж оно вышло, ничего не поделаешь!

Я по-прежнему молчу.

Виола стоит передо мной, и вдруг я смотрю на нее — смотрю по-настоящему, впервые с тех пор, как увидел ее на болоте и принял за спэка.

С тех пор прошла целая вечность.

После Карбонел-даунс вид у Виолы еще довольно опрятный (это было вчера, только вчера), хотя на щеках уже появились грязные разводы, она заметно похудела, под глазами темные круги, волосы спутаны в комок, руки покрыты черной грязью, на груди зеленое пятно (недавно она упала в траву), а нижняя губа рассечена (вчера, когда мы еще убегали из деревни вместе с Беном, ее хлестнула ветка). И она смотрит на меня.

И говорит, что, кроме нее, у меня больше никого нет.

А у нее — кроме меня.

Я немножко понимаю, каково это.

Мой Шум меняет окраску.

Голос Виолы смягчается — самую малость.

— Бена нет, Манчи нет, моих родителей нет, — говорит она. — И это ужасно. Ужасно! Но мы почти дошли до конца дороги. Мы почти на месте. Если ты не сдашься в последний момент, я тоже не сдамся.

— Ты веришь, что в конце дороги нас ждет надежда?

— Нет, — просто отвечает Виола и прячет глаза. — Нет, не верю, однако останавливаться не собираюсь. Ты со мной?

Отвечать мне не нужно.

Мы просто бежим дальше.

Но…

— Мы можем бежать прямо по дороге, — говорю я.

— Так ведь армия… — возражает Виола. — Они на конях.

— Они знают, что мы здесь. И мы знаем, что они здесь. Похоже, мы выбрали одну дорогу к Хейвену.

— Ну да, и мы услышим, когда они будут близко, — кивает Виола. — А идти по дороге гораздо легче.

— Да и быстрее.

Тут Виола говорит:

— Ну, тогда выходим на твою клятую дорогу! Скорее в Хейвен!

Я ухмыляюсь:

— Ты сказала «клятую». Ей-богу, сказала!

Вопщем, мы выходим на клятую дорогу и бежим по ней, сколько хватает сил. Дорога не изменилась: все тот же пыльный извилистый путь, каким он был множество миль назад, а вокруг все тот же зеленый, лесистый Новый свет.

Если приземлиться тут и ничего не знать о планете, она и впрямь сойдет за Эдем.

Вокруг расстилается широкая долина: внизу, у реки, она ровная, а потом начинает бугриться холмами. Они залиты лунным светом, и до самого горизонта не видно ни малейшего намека на поселение — по крайней мере, огни нигде не горят.

Хейвена тоже нет. Мы находимся на самой ровной части долины и за поворотами дороги — ни до нас, ни после, — ничего толком не видим. Оба берега реки покрывает лес, и невольно возникает мысль, что весь Новый свет собрал вещи и бежал, оставив за собой только голую дорогу.

Мы идем дальше.

И дальше.

Лишь с первыми полосками света на горизонте мы останавливаемся набрать воды.

Вокруг, если не считать моего Шума и рева реки, не слышно ни звука.

Ни топота копыт. Ни чужого Шума.

— Ты понимаешь, что это значит? Бен его остановил, — говорит Виола, не глядя мне в глаза. — Не знаю как, но он одолел всадника.

Я только мычу и киваю.

— И выстрелов мы не слышали.

Опять мычу.

— Прости, что наорала на тебя, — говорит Виола. — Иначе ты бы не пошел дальше. А я не хотела, чтобы ты останавливался.

— Знаю.

Мы прислоняемся к стволам двух разных деревьев: дорога теперь позади нас, а за рекой видны только деревья. Конец долины здесь поднимается, и впереди ничего не видно, кроме неба, которое становится все светлее, голубее, больше и пустее, пока с него не исчезают даже звезды.

— Когда мы с родителями улетели с корабля, — говорит Виола, глядя вместе со мной на другой берег реки, — я очень переживала, что расстаюсь с друзьями. Это были обыкновенные дети из простых семей таких же хранителей, как мои папа с мамой, и все же… Я боялась, что целых семь месяцев буду единственным ребенком на планете.

Я делаю глоток воды:

— А у меня не было друзей в Прентисстауне.

Она поворачивается ко мне:

— Как это не было друзей? Совсем?

— Ну сначала было несколько, на пару месяцев старше. Когда мальчики становятся мужчинами, с другими детьми они больше не разговаривают. — Я пожимаю плечами. — А я был последним мальчиком. В конце концов, мы с Манчи остались одни.

Виола смотрит на гаснущие звезды:

— Ужасно глупое правило.

— Да уж.

Больше мы ничего не говорим, просто стоим на берегу и отдыхаем, глядя на разгорающийся горизонт.

Вдвоем.

А через минуту опять начинаем собираться в путь.

— Завтра мы можем уже быть в Хейвене, — говорю я. — Если не останавливаться.

— Завтра, — кивает Виола. — Надеюсь, там будет еда.

Я отдаю сумку Виоле — теперь ее очередь нести. Из-за возвышенности в конце долины выглядывает краешек солнца, и кажется, что река втекает прямо в него. И вдруг, когда свет озаряет холмы на другом берегу, мне в глаза бросается что-то странное.

Почуяв неладное в моем Шуме, Виола резко оборачивается:

— Что такое?

Я заслоняю глаза от солнца. Над вершиной одного из далеких холмов впереди поднимается пыльный след.