Имперская графиня Гизела - Евгения Марлитт

Но тут на лице его мелькнула саркастическая усмешка.

— Разве я так похож на разбойника? — спросил он. — Я способен кого бы то ни было столкнуть туда?

И он указал не каменоломни.

Но она оставалась безмолвной, не зная, что придумать, чтобы объяснить свое движение.

Но он не дал ей на это времени.

— Отправляйтесь далее, — сказал он, поднимая глаза к горизонту.

Облака дыма сгущались все более и более — видимо, пламя достигало больших размеров.

Оливейра снова посмотрел на молодую девушку — лицо его вновь приобрело то строго-решительное выражение, которое производило на нее такое впечатление.

— У меня боязливая натура, графиня, — продолжал он далее, — я не могу видеть, когда лошадь идет по такой узкой тропинке по краю пропасти… Прошу вас, сойдите с лошади.

— О, у Сары твердая поступь! Она не боязлива! — возразила Гизела с улыбкой. — Я и прежде проезжала с ней этим местом, оно совсем не опасно.

— Я прошу вас, — повторил он вместо ответа. Она соскользнула со спины мисс Сары, и в ту же минуту и он сошел с лошади. Когда она, не оглядываясь, пошла по тропинке, он принялся привязывать обеих лошадей.

Гизела слегка вздрогнула, когда он вдруг очутился рядом с ней на тропинке. По правую ее руку возвышалась отвесная скала, по левую, по самому краю пропасти, шел он.

Взор ее робко скользил по величественной фигуре — в действительности такое ничтожное пространство лежало между ними, а между тем какая-то таинственно-роковая бездна, которую знал он один, должна разлучить их навеки. Когда-то холодный, все взвешивающий ее рассудок, строго державшийся так называемых светских порядков, был бессилен теперь против приговора ее сердца. Если бы этот человек, шедший с ней рядом, сказал ей: «Иди за мной, оставь все, что они называют своим и что ты никогда не любила, иди за мной в неведомую даль и в темное будущее», — она пошла бы за ним, не говоря ни слова.

Они шли молча.

Лицо Оливейры казалось как бы отлитым из металла — взор его не обращался более к молодой девушке, но она видела, как смуглые щеки его вспыхивали всякий раз, когда нога ее, спотыкаясь о камень, заставляла покачнуться ее тело.

Таким образом они достигли того места, где тропинка становилась еще уже. Сердце Гизелы забилось тревожно, ноги Оливейры, казалось, скользили по краю пропасти. Среди царствовавшей тишины она слышала, как камни, потревоженные его ногой, падали с шумом на каменистое дно. Всегда сдержанная, молодая девушка вдруг схватила руку его обеими руками.

— Я боюсь за вас, — тихо проговорила она с умоляющим взглядом.

Он стоял как прикованный, как бы окаменев от прикосновения этих маленьких ручек, под впечатлением этих слов. Гизела не видела его лица, но слышала, как грудь его тяжело вздымалась.

Она не знала, какое чувство волновало этого человека, она не успела об этом и подумать.

Оливейра тихо освободил свою руку от ее рук, причем мощная рука его дрожала.

— Ваша заботливость не к месту, графиня Штурм, — сказал он твердым, но совершенно ровным голосом. — Идемте далее… Моя обязанность провести вас по этой дороге, чтобы вы никогда впоследствии не вспоминали о ней с ужасом.

Но этого он был не в состоянии сделать — всю свою жизнь она с ужасом будет вспоминать чувства, пережитые ею в этом месте. Она изменила себе пред человеком, который именно менее всех должен был читать в ее сердце… И если в его словах и звучала горесть, если на самом деле и он охранял каждый ее шаг, все же это не примиряло ее с собой.

Она пошла далее, опустив голову, с тупым отчаянием на душе, как будто бы для нее все было потеряно в жизни, все, что есть в ней доброго и благородного, — любовь, надежда и собственное достоинство, Опасный путь был пройден, и португалец поспешил назад, чтобы привести лошадей, В то время, как он отвязывал животных, шляпа его упала, а с нее слетели все цветы, которые Оливейра отбросил от себя движением, полным заметного отвращения.

Он сел на своего коня и взял мисс Сару за повод.

Гизела вздохнула свободнее, когда увидела перед собой свою лошадь. Поднявшись на обломок скалы, она легко вскочила на спину животного, и оба всадника помчались к лесу.

Глава 22

Немного времени спустя они выехали на проезжую дорогу, которая соединяла Нейнфельд с Грейнсфельдом.

Вдруг они услышали быстро приближающийся стук колес. Оливейра поехал несколько тише, и вскоре их догнали телеги с нейнфельдскими рабочими и два пожарных насоса.

Как приветливо раскланивались эти люди с португальцем! Какое расположение к нему выражалось на этих сильных лицах!.. На этих-то людей жаловалась госпожа фон Гербек, сетуя, что они раскланиваются с ней не столь подобострастно, как прежде, и что они не стоят с открытыми головами все время, пока она мимо них проходит.

…И что сделала эта женщина, чтобы требовать от этого класса людей такого почтения к себе? Представляла ли она тот сильный разум, который дает миру новые идеи, расширяет мировоззрение людей? Стремилась ли, каким бы то ни было образом, доставить благосостояние этому классу? Была ли она одной из тех одаренных природой натур, которые обладают непреодолимым могуществом таланта? Совершенно наоборот. Она приходила в ужас от новых идей, считая их проповедников всех сплошь революционерами, а ее собственный умственный кругозор был ограничен законом ее узкого и черствого сердца — она пальцем не шевельнула ради пользы ближнего и довольствовалась тем, что воссылала свои молитвы небу, прося ниспослать милость благочестивым верующим и проклятие и кару на головы богоотступников; занятие искусствами она находила «неприличным» для высокорожденных людей — всегда во всем требовала она рабской покорности остального человечества относительно ее собственной персоны, единственно ради того лишь, что родители, произведшие ее не свет, ставили «фон» перед своими именами.

Гизела покраснела от негодования, подумав о том выводе, который неизбежно следовал из этого критического анализа, — первый раз она испытующим оком взглянула на свою воспитательницу… С какой необычайной быстротой под благотворным воздействием гуманности развилась способность к проницательному суждению в этой юной, скрытной, предоставленной самой себе натуре, и в тоже время какой недюжинной силой обладало это сердце, если все это могло сказываться в нем в такую минуту, когда ему нанесена была такая глубокая рана.

Вскоре пронеслась мимо них еще телега с рабочими, лица которых были встревожены и бледны.

— Это нейнфельдцы, — сказал Оливейра.

— Их-то не постигло несчастье, — проговорила Гизела тихим голосом. — Новые дома, которые вы построили для всех нейнфельдских рабочих, стоят в противоположной стороне селения, а горит целый ряд изб поденщиков, которые нанимаются на полевые работы. Все эти избы с драными крышами, с жалкими, выветрившимися глиняными стенами, с поломанными оконными рамами, заклеенными бумагой…