Смертельный туман - С. Гроув

Пип посмотрел на Бродгёрдла, и нечто неожиданное, подозрительно сходное с сочувствием, окрасило его взгляд.

– Имени его я так и не узнал. Он носил на шее красный платок, а башмаки – такие драные, что ни в том ни в другом не было язычков. Сразу видно: парню не везет, причем давно. И к рингам, где заправлял Херрик, явился от безнадеги. Он предложил кое-что совершенно безумное, но, против ожидания, Херрик согласился. Человек в платке предложил выставить в ринг не собаку, а своего сына.

Вновь последовала тишина, и вновь парламентарии стали тихо переговариваться, только теперь голоса звучали ужасом и возмущением.

– Знаю, все это выглядит крайне предосудительно, – с несчастным видом подтвердил Пип. – Теперь вы представляете, что мы были за люди, если как ни в чем не бывало стояли вокруг и не остановили это жуткое дельце, а еще и предвкушали, чем оно завершится. Ставки делали… – Он покачал головой, исполнившись отвращения к себе тогдашнему. – Мальчонке было лет восемь или девять, не больше. Толпа собралась страшная! Люди собирались за много миль, всем хотелось посмотреть, как парнишка будет биться с собаками. Одежда на нем была самая обычная, а всей защиты – боксерские перчатки да кожаный шлем. – Голос Пипа дрогнул. – Как же он был напуган…

– Погромче, пожалуйста, мистер Энтвисл.

– Весь дрожа, он вышел на ринг, – чуть повысив голос, продолжал Пип. – А мы, мерзавцы, так ничего и не предприняли. Орали, подбадривали… болели за него. Великое утешение, правда? – Он перевел дух. – Ну, подробности той схватки я не буду вам пересказывать. Упомяну только одну: когда пес первый раз цапнул мальца за ногу, тот бросился в угол и стал молить отца вытащить его. Он отчаянно плакал, пытался вылезти из ринга, а папаша заталкивал его обратно. Очень хорошо помню, что он сказал мальчонке: «А ну полезай туда, Терьер! Полезай! Ты что, не лучше собаки?» Может, хотел добавить сыну храбрости, но звучало как оскорбление. Не знаю… Я тогда орал и вопил с остальными, а задумался только потом. Можно даже сказать, те жестокие слова, сказанные Терьеру, покончили с моим увлечением играми. С тех пор, стоя где-нибудь на бегах или бросая карты, я всякий раз слышал их: «Ты что, не лучше собаки?» И в итоге я сказал себе, – Пип тряхнул головой, – нет!

Он вновь перевел дух.

– Тот первый бой Терьер выиграл. Думается, принес папаше сколько-то денег. Я посмотрел еще несколько боев, вот тогда, как я уже сказал, во мне что-то словно перевернулось. Рад был бы сказать, что испытал праведное возмущение или иное благородное движение души, но врать не буду… Я скорей заскучал. Право, будь я тогда хорошим человеком, вернулся бы на бои, вытащил Терьера из ринга и нашел бы ему жилье поприличней. Так нет же, я просто покинул тот клоповник и отправился в другие места. Правда, слова отца Терьера остались со мной, так что со временем я отошел от прежних излишеств…

Лет десять, наверное, я его не встречал. А когда наконец свиделись, просто чудо, что я его узнал, уж больно здорово пацан изменился. Мужчиной стал. Ну и, конечно, в собачьем ринге больше не выступал. И затравленным щенком не выглядел, важный стал, даже чванливый… Спросите, как я его узнал? – Пип ткнул пальцем в бровь, потом в глаз. – А он на морду стал в точности как папаша. Моложе, конечно, и не такой непролазно бедный, как тот, в красном платке, а так – один к одному. Не спутаешь!

Я с ним столкнулся в гостинице на юге Пустошей. Я тогда уже приторговывал, хоть и продавал в основном всякий дрек бесполезный. Терьер сидел в кабинке один, я и подошел к нему. Может, извиниться хотел за то, что не вступился, когда его выкинули в ринг… Может, хотел всучить какой-нибудь дрек… Почем теперь знать. Не буду хвастаться: даже тогда, уже перестав быть игроком, я не всегда руководствовался лишь добрыми побуждениями.

Так вот, я подошел к нему и сказал: «Ты кажешься мне знакомым. Не ты ли прославленный боец по прозвищу Терьер?» Сказал я это, как вы понимаете, с самым восхищенным видом. Парень посмотрел на меня вроде как с подозрением, но после заулыбался. «Да уж, – говорит. – Давненько меня никто этим именем не называл!»

Повторюсь, но скажу: он очень переменился. Голос у него стал очень мощный и гулкий: сразу видно, привык человек настаивать на своем. Мы с ним выпили, закусили, возобновили знакомство. Терьер мне сказал, что по-настоящему его зовут Уилки Грэйвз. Папаша же помер несколько лет назад, я и спрашивать не стал отчего. И до самого конца разговора так и не всплыло, чем он теперь на жизнь зарабатывает. Я не решился спросить – мало ли, думаю, вдруг он до сих пор связан с боями и азартной игрой, а я ни в то ни в другое больше ввязываться не хотел. Вместо этого мы с ним заговорили про дрек. Я показал Уилки книги, буклеты и всякую мелочевку, что у меня была при себе. Он очень заинтересовался, рассказал про другие предметы дрека, которые повидал. Помнится, купил у меня страницу старой газеты… Хоть что-то я в тот день продал, и то хлеба кусок!

Потом мы оба ушли каждый к себе, и лишь на следующий день я увидел, как он перед гостиницей готовил в путь свой фургон. Тогда и выяснилось, чем он занимается. – Пип посмотрел на Бродгёрдла, который всю его речь так и просидел с выражением презрительного безразличия на лице. – Уилки держал в руках ящик с едой. В нем были бутылки с водой, куски хлеба, пригоршня яблок. Пока мы с ним болтали, он открыл запертую дверцу фургона и поставил ящик внутрь, на пол. Там сидели три женщины и двое мужчин – все закованные в цепи. Грэйвз увидел, как у меня рожа вытянулась, глядит этак насмешливо, а у меня язык парализовало. Наконец спрашиваю с надеждой: «Так ты преступников подрядился возить?..»

«Преступников? – криво улыбается Уилки. – Нет, Пип, я не шериф». Мой ужас, конечно, от него не укрылся. Смотрит он на меня, а потом как захохочет, смех был громким и глубоким, будто шел из бочки! «Значит, ты смотрел, как мальчишку собаки рвут, и в ус себе не дул, а теперь при виде нескольких рабов на цепи чистоплюйство нападает? Право же, странное у тебя понятие о правильном и неправильном, Энтвисл…»

Ропот на скамьях парламентариев сделался громче, в голосах звучали гнев, ужас, неверие. Пип слушал, грустно качая головой.

– Что я мог сказать ему? – продолжал он. – Уилки был прав от первого до последнего слова. Вот я и стоял молча. Грэйвз жизнерадостно помахал мне на прощание, запер фургон, взобрался на передок и покатил вон из города…

Мистер Фентон поблагодарил Пипа за показания. Пока ждали вызова следующего свидетеля, гул голосов в рядах парламентариев стал слышней прежнего. Шадрак улыбнулся, уловив несколько фраз: «…возмутительно, попросту возмутительно…», «Безрассудство…», «…ничего более отвратительного…».

Шадрак покосился на Кассандру. Та едва заметно кивнула.

– Очень впечатляющие показания, – сказала она.

Судьям пришлось успокаивать присутствующих, прежде чем мистер Фентон смог пригласить следующего свидетеля.

– Мисс Сьюзан Эби, ваша честь, – представил он хрупкую женщину с косами.

Услышав свое имя, та молча поднялась.

Она нервничала. Руки сжимали желтый носовой платочек, так скручивая его, словно пытались выжать из линялой ткани последние капельки влаги.

– Пожалуйста, не торопитесь, мисс Эби, – ободряюще проговорил мистер Фентон. – Я вполне понимаю, с какими трудностями вы сталкиваетесь, решившись присутствовать здесь сегодня. Судьи и я – мы все благодарим вас за ваши показания.

Маленькая женщина медленно подняла взгляд, посмотрела Фентону в лицо. В дальнейшем она так и смотрела на него до самого конца выступления, словно боялась, что, отведя взгляд, увидит нечто невыносимое.

– Пожалуйста, назовите человека, сидящего рядом с мистером Эпплби.

– Его зовут Уилки Грэйвз, – тихо проговорила мисс Эби.

– Благодарю вас. Пожалуйста, мисс Эби, расскажите, как вы с ним познакомились.

Несколько долгих секунд она молча страдала, глядя в глаза Фентону. Он слегка улыбнулся. Сьюзан Эби глубоко вздохнула и начала:

– Я встретила его пятнадцать лет назад. Мне тогда одиннадцать стукнуло… Мои мать с отцом умерли, и мы с сестрой нашли пристанище у соседа, который содержал что-то вроде детского дома. Только за наш постой платить было некому, а отрабатывать свое содержание мы за малостью лет еще не могли. Через три месяца и четыре дня после того, как мы оказались в приюте, нас забрал Грэйвз. Того, что он нас купил, я в то время не знала. Мы с Кэрол думали, он нас удочерил… – Сьюзан говорила так быстро, как только могла, ей пришлось немного отдышаться. – Свою ошибку мы поняли, когда Кэрол продали фермеру близ Грязевых Полей, а меня – на фабрику примерно в шести часах пути. На целых семь лет после этого я потеряла из виду сестру… Потом мне удалось сбежать и найти ее; так, благодарение Судьбам, мы воссоединились.

– Вы совершенно уверены, что вас и Кэрол именно продали? – как можно деликатнее спросил мистер Фентон.