Красный Адамант - Юлия Винер

Он эти камушки с опасностью для жизни от воров вызволит и дрожать из-за них будет, терять и находить, нервы трепать каждый день, беречь как зеницу ока, прятать будет и перепрятывать, дочь за араба через них выдаст, на Кипр за свои кровные гроши пошлет, жену уходящую без внимания оставит — что угодно, только чтоб фашистам не было такого неудобства, что они потеряют немного от своих немереных денег.

Чтобы я — немцам?

Да ферзихерунг вам в рот.

Ферзихер!

Хер!

Не будет этого, и не будет ни за какие коврижки. Ничего никуда не пошлю.

Позвонил заказчик серого панно, ругается, что не готово.

Не делать — это прекрасный и благородный принцип моей жизни. Но если уж взялся, то надо выполнять. До того я губу раскатал на бриллиантовые деньги, что будто бы и зарабатывать уже не надо.

Это меня поганые немцы так заморочили со своим вознаграждением. Или это перкосет меня довел? Так или иначе, но пора приходить в себя и вернуться к существующей действительности.

Заказчик — молодой парень, который богатым людям, которые сами не разбираются, делает домашнюю обстановку, так называемый внутренний интерьер, чтоб было красиво и стильно. Для этого и панно, хотя мне и не нравится, но это его первый серьезный заказ, и я его подвожу. В самом деле, виноват, я ему даже про сломанную шейку бедра вовремя не сообщил. И теперь он грозится вообще не заплатить. Я обещал, что сразу после Йом-Кипура сдам, и тут же взялся за работу.

Работа неинтересная, и отвык я, и бедро тянет, да и старые боли все при мне, а главное, существующая действительность очень неутешительная, и украсить ее нечем, поскольку всякое возбуждение спало и перкосета нет.

И никто, кроме разве Ицика с газеткой, не заглянет. А мне и газетка эта уже ни к чему.

И впереди целых пустых полдня и вечер. Да и далее ничего особенного уже не ожидается. То есть все, как прежде, только без Татьяны.

То сижу, то стою, и так больно, и так. Смотрю в узор, что он мне дал, совсем неинтересный, но менять нельзя, плету, как указано, скучища. Глянул со скуки в окно, снаружи все как всегда, только дверь ресторана приоткрыта и объявления о сдаче на двери нет. Вот только этого мне и не хватало, а впрочем, не все ли равно.

Татьяна даже не позвонила.

Позвонил зато Йехезкель, спросил, как себя чувствую после вчерашних иголок. Сказал ему — ничего, получше. Он обрадовался и говорит: тогда повторим сегодня перед сном? Хотел сказать: нет, спасибо, не надо, а вместо этого слышу, что говорю: да, спасибо, это бы хорошо…

Положил трубку, и мне стало страшно. Не скучно и не грустно, а страшно.

Это я, значит, рад даже этому ее Йехезкелю?

Это что же, значит, теперь вот так всю жизнь? И не придет Татьяна, и не позвонит, разве что в чрезвычайном положении? И я буду сидеть один как сыч, плести свои дурацкие панно и радоваться любому посетителю? И даже без перкосета?

Но это же просто не я. Я же всегда любил сам с собой наедине находиться и никого не поджидал, никого мне было не надо?

Никого не надо было, Миша, пока было в наличии. Неужели Галина правильно сказала и я профуфукал жену?

Вот теперь и находись сам с собой, сколько угодно. Поджидать некого. Никто не помешает.

И справляйся сам, как хочешь.

Хотя Татьяна наверняка тетку какую-нибудь пришлет, вместо Ирис. Пока не надоест платить.

Кармела меня простила.

Не выдержал я дома один сидеть, натянул кое-как чистые боксеры, взобрался наверх. Искренне попросил прощения, про Татьяну ей немного объяснил, имеет право знать, почему я такой не в себе. Посидели, поговорили, как взрослые люди, поели вместе.

И все у нас было, хотя все-таки без настоящего интереса с моей стороны. Одно только радует, что до сих пор могу по заказу. Правда, был напряженный момент, я даже встревожился. Но обошлось, Кармела и не заметила, а, наоборот, сказала: Татьяна просто не понимает, что она теряет. Это, говорит, редко у нынешних мужчин, чтобы и сила, и терпение, и внимание к потребностям партнера. Не знает она, что у меня это вовсе не внимание к потребностям, а просто, если она достигает, то мне гораздо приятнее на нее в этот момент смотреть. А она и сама вела себя довольно деликатно, приспосабливалась, учитывала мою шейку бедра.

Неплохая все-таки тетка, несмотря на голос. В прежнем моем семейном положении я бы охотно имел с ней дело на этой почве. Теперь же она явно на что-то рассчитывает, а я предпочел бы чисто по-соседски. Но все равно, хорошо, что мы помирились, на случай безвыходного положения, и опять же Йом-Кипур. Теперь бы еще с Ирис. Ладно, когда-нибудь при случае.

Я вдруг очень устал. И не от работы, и не от Кармелы, а вот просто вдруг устал. Так устал, как будто вынули из меня что-то, что всегда во мне было и вдруг пропало.

И иголки меня на этот раз не усыпили, и пяточный массаж не помог, хотя Йехезкель очень старался. Лежу теперь, а отдохнуть не могу. Вспомнил про перкосет, как он меня всегда приводил в хорошее состояние, но нет, не перкосет мне теперь нужен, а что-то другое.

Так я и знал.

Поженились. Ухитрились-таки!

Галка прямо из аэропорта позвонила, не терпелось сообщить радостную новость.

Я было по привычке пасть разинул обругать ее, вдруг опять усталость накатила, и не то чтобы мне все равно, а простая мысль — ну, чего тебе? Дело сделано, что дальше произойдет — не в твоей власти. Зачем портить девке радостный момент, кто знает, много ли их у нее таких будет. У нее голос такой счастливый!

И не обругал, а вместо этого говорю: приезжайте ко мне, я вас поздравлю как следует.

Они рады? Счастливы? Любят друг друга? Жить друг без друга не могут? И слава Тебе Господи! Молодые, здоровые, красивые и счастливые — что может быть лучше?

Глупости эти насчет нашего общего переезда выбью им из головы, и пусть едут вдвоем в Лондон, пусть радуются друг на друга, хоть что-нибудь да урвут от жизни, даже если это ненадолго. Пусть хоть кому-то будет хорошо. Денег им как-нибудь наскребу, заказов возьму побольше, вот отдохну только. Татьяна наверняка поможет, пусть даст им из того, что на меня копила, на операцию.

Когда они пришли, даже предложил им пожить пока у меня, им ведь жить негде. Предложил и тут же спохватился, это же столько хлопот, и потом, Азаму здесь наверняка нельзя. Хотел было как-нибудь осторожно переиграть, но Галка говорит.

— Спасибо, папа, я у них поночую, — кивает на Азама, — а сегодня особенно, надо помочь его маме к завтрашнему приему. И, папа, — говорит, — я тебя очень, очень прошу, чтоб и ты завтра пришел и познакомился.

— Как это, — говорю, — почему завтра? С ума сошла? Завтра канун Судного дня!

— Днем, папа, днем, в двенадцать!

Азам виновато улыбается и говорит:

— Простите, Михаэль, это не она. Нехорошо получилось, но отложить никак нельзя.

— Почему это нельзя? Все равно женатые уже, днем раньше, днем позже, не имеет значения, когда знакомиться.

Галка рвется объяснять:

— Папа, у него из Рамаллы…

Азам взял ее за руку, замолчала.

— Дело в том, — говорит, — что мы с Галиной и так все делаем не по правилам, не так, как велит обычай. Но хотя бы для этой встречи родителей жениха и невесты в доме должен быть мужчина постарше. И поскольку мы живем без отца, моя мама вызвала своего брата из Рамаллы. Он приехал как раз перед нашим отъездом на Кипр, мы ведь хотели все устраивать тогда… А теперь больше откладывать нельзя, он завтра должен уехать, у него кончается пропуск.

— А, — говорю, — пропуск…

Как будто это я виноват, что нам приходится защищаться от террористов, которые просачиваются из всех городов так называемой арабской автономии, и, в частности, из Рамаллы.

— Вы ведь знаете, — и он тоже, вроде как оправдывается, — если его застукают без пропуска… а перед Йом-Кипуром с этим особенно строго…

Вот такая наша повседневная действительность в условиях израильско-палестинского территориального конфликта.

— Поэтому, — говорит, — мы очень просим вас прийти к нам завтра в гости. Мать зовет к двенадцати, на обед, а в три дядя уезжает, и вы вполне успеете вернуться до наступления Йом-Кипура.

Такие счастливые, что про камни даже не вспомнили. А я напоминать, понятно, не стал.

Помню, когда я женился и Танины родители пришли знакомиться, мать тоже очень огорчалась, что в доме на этот случай нет мужчины. Но позвать ей было некого, и обошлось так.

Дядя из Рамаллы. Хм. Тоже еще не известно, что за дядя. Впрочем, пропуск ему дали, может, и ничего.

Но я все равно пошел бы, познакомился, и утром даже начал было собираться, но увидел, что просто нет никаких сил. Болит все, и слабость, короче, называется регрессия.

И вот звонит Галка, что они сейчас с Азамом едут за мной. Знаю, что огорчится, но что же делать. В каком виде я сейчас, мне даже людям показаться неприятно, решат, что настоящий инвалид.