Необходима осторожность - Герберт Уэллс

В Центральной Европе нет недостатка в слабоумных кликушах. Мир по-прежнему останется лицом к лицу с охваченной жаждой мести, уже пережившей Гитлера Германией, накапливающей силы в ожидании нового фюрера и новой судороги. Плутократически-христианская демократия по-прежнему будет точить свои черные кривые зубы на ужасных большевиков. В мировой катастрофе в лучшем случае произойдет передышка перед тем, как еще более потрясающий, мощный и всеохватывающий взрыв разнесет во все стороны обломки христианского благолепия. Ни миллиарды небылиц, ни миллионы подлых убийств и преследований, ни искусственное раздувание ненависти — ничто не спасет мир, в котором господствует продажный христианский национализм, от мстительной судьбы.

Но никто из носителей тьюлеровского духа, облеченных государственной властью, не видит дальше своего носа. Они способны наделать бед, как мартышка, играющая спичками, и так же не способны справиться с последствиями, как она.

«Космополис в мыслях и в жизни или гибель, — говорит Судьба, рассеянно перебирая кости бронтозавра и ожидая решения Homo Тьюлера, хоть без нетерпения, но и без малейшей склонности к уступкам. — Время на исходе, Homo Тьюлер. Каков твой выбор?»

3. Воздушные налеты и отряды местной обороны

Каков твой выбор? Мы можем подойти к этому вопросу с двух разных сторон. Такая возможность была перед нами на всем протяжении этого повествования. Мы можем задаться вопросом, в состоянии ли человеческая порода в целом осуществить требуемое от нас гигантское усилие и приспособиться к новым условиям. Или же мы можем обратиться к отдельным особям, отобранным нами для специального изучения, и решить, есть ли при таком материале какая-нибудь надежда остановить разразившуюся теперь над нами катастрофу.

Если Эдвард-Альберт Тьюлер может дать повод к такой надежде, хотя бы самой слабой, — значит, и для всего мира она имеется. Если же никаких скрытых предпосылок к мировой революции нельзя обнаружить в его среде, его потомстве, его связях с окружающими и той цепи явлений, одно из звеньев которой он составляет, — значит, то же самое относится ко всему виду в целом.

Наш двойной ответ сам будет по необходимости отмечен знаком вопроса.

Прежде всего осветим со всей возможной ясностью и точностью поведение нашего героя во время мирового пожара, а затем обратимся к тем воинствующим идеям и взглядам, которыми это поведение определялось и обосновывалось. Нам необходимо добросовестно разобраться в традициях и философии пройденного человечеством этапа, в его богах и могучих авторитетах, в огромном наследии тех, казалось, непреложных верований, которые подавляли и притупляли тьюлеровское сознание. Если Тьюлеры становятся робкими, неспособными мыслить глупцами в результате воспитания и рабских условий жизни, а не являются ими от рождения, для них еще есть надежда. Значит, они еще могут спастись без помощи совершенно нереального спасителя.

Когда гроза разразилась, первым ощущением Эдварда-Альберта было острое желание остаться в стороне от нее.

В свое время мы говорили о той поре жизни Эдварда-Альберта, когда ему вообще не хотелось жить. Человеческое существо всегда рождается против своей воли. Его насильно ввергают и вталкивают в этот хмурый и печальный мир. Эдварду-Альберту, как вы припомните, для появления на свет понадобилось двадцать три часа. Первым звуком, который он издал, был протестующий писк. Мы рассказали со всеми подробностями о его детстве и постепенном пробуждении в нем потребности бунта и самоутверждения.

Даже ребенком он испытывал не один только страх и чувство покорности. Он высовывал язык льву, посаженному за решетку; у него возникали сомнения насчет способности Бога к всевидению. Чувственность, прорываясь сквозь сети страха и уродливых религиозных представлений, влекла его к описанным нами убогим радостям. Кое-что бунтарское в нем было.

Образование, им полученное, даже для того времени было скудным и старомодным. Но старые, сбивающие с толку сектантские традиции, несмотря на известный технический прогресс, продолжают оказывать свое тлетворное, разрушительное действие на общественное сознание. «Все это теперь изменилось!», — кричат возмущенные критикой учителя. Но доказательством того, что преподавание их по-прежнему не в силах воспитать человека гибким, критически мыслящим и способным к решительной перестройке перед лицом грозной опасности, могут служить газеты, которыми удовлетворяется тьюлеровская читающая публика, импонирующие ей доводы и лозунги, объявления, которые имеют у нее успех, — все то, чем она питается. Это печать, создаваемая от начала до конца тьюлерами для тьюлеров. Тьюлеровская «Таймс», тьюлеровские «Дейли мейл», «Геральд», «Трибюн». Между ними нет никакой разницы, если не считать размера и направления. Все они отмечены характерными тьюлеровскими свойствами: упорным невежеством, намеренной косностью суждений, стремлением защититься от реальности посредством утешительного самообмана.

Начало мировой катастрофы захватило Эдварда-Альберта совершенно врасплох.

Излюбленный английский лозунг гласил: «Безопасность прежде всего». У Эдварда-Альберта с детства сохранилось воспоминание о карточке с такой надписью на камине в гостиной его матери, но то было лишь случайное прозрение будущего. Он не помнил, как эта карточка попала к ним и куда девалась. Период английской истории, подчиненный этому лозунгу, наступил позже и был в значительной мере обусловлен деятельностью страховых компаний, транспортных организаций и крупных акционерных обществ, старавшихся приучить публику избегать всякого рода убытков, чтобы не было надобности возмещать их. Лозунг этот проник во все области общественной жизни. Он укрепил почтенную феодальную традицию, согласно которой, если не хочешь нажить неприятности, необходима осторожность. Он подчинил себе правительственные органы. Он стал национальным девизом. Формула Dieu et mon droit[49] стала восприниматься как несвоевременное бахвальство, которое может только создать нам затруднения. Так что, когда в конце концов м-р Невилль Чемберлен, доведенный до бешенства нестерпимыми насмешками над его дождевым зонтом, отказался наконец от политики умиротворения и объявил Германии войну, Эдвард-Альберт вместе с очень многими своими обеспеченными и независимыми согражданами не сделал ни малейшей попытки принять участие в драке. Он сосредоточился главным образом на задаче осторожного регулирования своих капиталовложений и изыскания безопасных способов уклонения от налогов.

В последние месяцы 1939 года тьюлеровская Англия и тьюлеровская Франция не столько воевали, сколько уклонялись от войны. Они постреливали в противника из-за линии Мажино, бросив Польшу на произвол судьбы. Они с крайним неодобрением следили за тем, как Россия выправляет свои границы, готовясь к неминуемому столкновению с общим врагом. Венценосный Тьюлер — молодой бельгийский король — упрямо отказался крепить вместе с другими фронт для отпора надвигающемуся нападению. Я нейтрален, я хозяин у себя в стране, твердил он, и мне ничто не угрожает. Когда его граница рухнула, он завопил о помощи и исчез со сцены, и ни королевская конница, ни королевская пехота никогда уже не восстановят такой Европы, в которой он сможет играть какую бы то ни было роль.

По военным понятиям, господствовавшим во Франции и в Англии, армия, обойденная с флангов, должна либо отступать, либо сдаваться. Очутившись перед угрозой клещей, полководец-джентльмен покидает своих бойцов и материальную часть и улепетывает домой, отнеся свое поражение на счет современного упадка нравов. Английская традиция требовала тогда посвящать воскресный день молитве. Но войну выигрывают неджентльмены, которые дерутся не по правилам и безбожно сквернословят. Реакция всемогущего провидения на приступ англиканского благочестия оказалась двусмысленной. Английские и французские стратеги потерпели жестокое поражение из-за наличия танков и самолетов у противника, а также собственной профессиональной боязни клещей и были просто возмущены упрямством своих солдат, настаивавших на том, чтобы не прекращать борьбы, пока разгром не получит видимости героического отступления. Достаточно было Геббельсу произнести слово «охват» или «прорыв», как вся самоуверенность американских и английских военных специалистов улетучивалась на ходу. Петэн сдал Францию. До этого события Проспект Утренней Зари был, казалось, за тридевять земель от кровопролития и насилия. Но падение Франции заставило содрогнуться все виллы. У садовых калиток замелькали газеты, мужчины сидели теперь в Гольф-клубе с озабоченными лицами и во время игры уж не толковали о войне.

Обитатели Проспекта испытывали большой подъем духа при известии о потоплении подводных лодок и немецких морских рейдеров. Их доверие к нашему флоту было неограниченным и безоговорочным. Они ликовали, словно виновники торжества, в тот момент, когда «Аякс» и «Ахилл» нанесли болезненный удар скряжнически оберегающему корабли Адмиралтейству и Нельсон спустился с высоты своего уединения на Трафальгар-сквер, чтобы воскресить традиции бурного ближнего боя. Проспект Утренней Зари свято верил в неприступность наших островных границ.