Школа обмана - Борис Пугачев

В общем, все развивалось по сценарию, в целом положительному, но совершенно необычному и вызывающему такое нервное напряжение, что вечером он никак не мог уснуть, а к утру впадал в какое-то промежуточное между сном и бодрствованием состояние.

Уделять достаточно внимания другим направлениям не удавалось. Он с трудом выкраивал время даже на проблемы раздела фирмы с Айзинским, хотя это являлось важнейшей задачей. Формальные вопросы по офису, бухгалтерии, деньгам на расчетном счете решились. Правда, для этого Родику потребовалось переступить через свои принципы, реализуя обещанную тактику «на войне как на войне».

Он долго колебался, прежде чем решился на противоречащие его жизненным принципам действия, но вскоре убедился, что другого выхода нет.

Реализуемых вариантов для этого было всего три.

Созвать общее собрание и переизбрать генерального директора, заблокировать деятельность через налоговую инспекцию, лишить возможности проводить банковские операции.

Первые два варианта требовали времени и больших моральных издержек, а также не гарантировали конечного результата. Айзинский мог преодолеть такие барьеры или успеть вывести средства. Третий же вариант не давал ему таких возможностей, являясь неожиданным. Поэтому Родик выбрал его, хотя для этого надо было прибегнуть к подлогу и подделке документов.

После оформления документов по совместному предприятию в распоряжении Родика осталось много чистых листов с подписями учредителей, в том числе и Григория Михайловича. Поэтому подготовить бумаги для замены банковских карточек не составляло труда. Провести обратную процедуру Григорий Михайлович вряд ли смог бы, так как для этого ему потребовались бы подписи учредителей, принявших сторону Родика.

В течение дня Родик заменил карточки на всех расчетных счетах, предоставив право первой подписи себе, а второй — Саше.

Утром следующего дня из окна своего кабинета он наблюдал, как Валентина Петровна поехала в банк. Родик внутренне приготовился к бою, полагая, что его ход скоро станет известен Григорию Михайловичу.

Так и произошло. Вероятно, Валентина Петровна перезвонила из банка.

Айзинский буквально ворвался в его кабинет. Таким его Родик не видел никогда. Куда-то пропали вальяжные манеры, на пунцово-красном лице застыла гримаса, название которой Родик никак не мог подобрать. При этом глаза Григория Михайловича, обычно спокойные и вдумчивые, выражали растерянность. В довершение ко всему он начал неумело материться.

Родик с трудом заставил себя оставаться внешне спокойным и дождаться, пока поток брани иссякнет.

Айзинский, доорав, выскочил из кабинета и хлопнул дверью. Однако не успел Родик опомниться, как он вернулся. Родик был готов к чему-то подобному и произнес заранее заготовленную речь:

— Гриша, заходи, присядь, успокойся… Ты сам вызвал меня на дуэль. Более того, выбрал оружие, произвел первый выстрел. Я только выполняю правила. Я вынужденно сделал свой выстрел. Кстати, он оказался с рикошетом, ты об этом рикошете еще не знаешь. Стрелять в ответ я тебе не советую. Предлагаю вместо этого формулировать и решать вопросы расхождения. Поскольку дуэль выиграл я, то тебе придется принять ряд моих условий. Не согласен? Тогда собирай учредителей, но имей в виду, что подавляющее большинство на моей стороне. Рикошет, о котором я упомянул, состоит в том, что Михаил Абрамович с тобой больше работать не станет. Он теперь мой партнер, как, естественно, Юра и Саша. Поэтому первое мое условие: оставляешь себе и Боре тридцать процентов. Когда отдашь наши деньги, мы выходим из всех совместных предприятий. Они остаются у тебя, и делай в них все, что хочешь.

— Так… — произнес Григорий Михайлович, прилагая заметные усилия, чтобы овладеть собой. — Значит, и Миша… Не ожидал. Чем это ты его заманил?

— Он просто понял, кто ты есть, и сам принял такое решение. Кстати, свою долю он намерен включить в мой бизнес, а я дам ему достойную часть своего или, если хочешь, общего.

— Твое требование нереализуемо. Если по московским вопросам его как-то можно обсуждать, то по Танзании — нет.

— По московским вопросам я вообще не вижу проблем. Завтра пойду и сниму средства с расчетных счетов, причем все. У тебя останутся только долги по кредиту. Счет по кредитной линии я не трогал, а по гарантийному письму дал отбой. С Танзанией, конечно, сложнее. Однако я считаю, что основную ответственность за танзанийский крах несете ты и Боря. Борю не обсуждаем — пусть на твоей совести останется, вопрос в том, кто и почему сделал из Бори подонка. Я для себя эту тему закрыл. Давай конструктивно обсудим танзанийские возможности. Там еще остались значительные средства. Я их дарить ни тебе, ни танзанийцам не намерен. Это в основном мои личные деньги. Конечно, я далек от мысли, что ты компенсируешь все мои убытки, но оставшееся я должен забрать. Заметь, могу это сделать без тебя, но я не такой, как сын у твоих родителей. Предлагаю честно делиться и мирно расходиться.

— Я частично с тобой согласен, — нехотя произнес Григорий Михайлович, изобразив на лице гримасу оскорбленной невинности. — Твои потери значительны, но я в них не виноват. Понимаю, что тебя это не убеждает. Поэтому предлагаю… Пусть производство кардамона продолжается. Завершим сезон. Имеющихся в банке денег на это хватит. Не кипятись… Твоих денег. Проведем реализацию желтого где-нибудь вне Танзании, я это беру на себя. Вырученные средства отдадим тебе, вернее, их большую часть…

— Сколько ты хочешь выручить? — спросил Родик с сарказмом. — Желтый кардамон копейки стоит.

— Тысяч сто… Может, больше. Килограмм идет не дешевле, чем за доллар.

— Если заберу сегодня деньги из танзанийского банка, то получу больше.

— Как ты себе это представляешь? Как объяснишь танзанийцам? А производство закрыть? Предоплаты сырья проведены. Это нереально. Танзанийцы на это никогда не пойдут, их растерзает собственный народ. Не дадут они это сделать.

— Когда-то такая ситуация все равно возникнет.

— Не согласен. Я тоже так раньше думал, но, поговорив с танзанийцами, понял, что это неверно. Необходимо отработать сезон, не создавать безработицу. В следующем сезоне можно придумать мотивацию и закрыть производство. Все тихо вернется к прежнему состоянию. Во всяком случае, скандала национального и социального значения не произойдет.

— С позиций танзанийцев ты прав, а вот с моих — нет. Я сомневаюсь, что даже в отдаленном будущем что-то получу. Ты можешь дать мне гарантии?

— Какие-то могу. Конечно, не стопроцентные.

— Так я не согласен. Да и затягивать наше расставание не хочу. Противно мне. Отдай тысяч сорок… Пусть остальное достанется не мне, а, скажем, танзанийцам. Сами разберетесь. Да и тому, кто всю эту чехарду затеял, будет лучше, он своего добился. А я уйду с вашего пути навсегда.

— Ты же знаешь: это все, чем я сегодня располагаю…

— Знаю, поэтому и предлагаю. Зачем тебе деньги? Свои финансовые дыры ты ими не заткнешь. Хотя, может, у тебя их и нет? По нашей договоренности ты получил любимые структуры совместного предприятия и неработающие фирмы по всей стране. Поездки в Англию или еще куда-то тебе спонсируют, а в другом нет нужды. Я ведь кое-что успел понять. А вдобавок обещаю никому свои домыслы не докладывать. Соглашайся.

— Ничего ты не понял… Деньги дам. Неделя тебя устроит?

— Устроит и две.

Григорий Михайлович молча встал и направился к двери. Родик проводил глазами его поникшую фигуру, но удовлетворения не почувствовал. Победа досталась слишком большой ценой.

Оставалась последняя проблема. Организованное товарищество являлось учредителем совместного предприятия и поэтому должно было быть переоформлено на Айзинского. Родика это не устраивало, поскольку кредит, связи, часть закупок, реклама проходили через него. Необходимые переоформления остановили бы эту работу на неопределенный срок, что могло нанести ощутимый ущерб. Родик предложил зарегистрировать новое товарищество под тем же названием и по тому же адресу, что и существующее. Закон этого не запрещал.

Айзинский, понимая, что такое решение полностью не защищает его от возможных неприятностей, взял с Родика массу обещаний и в конце концов согласился. На этом почти все закончилось, и Родик постарался исключить из своей жизни Борю и Григория Михайловича.

Бой этот он скорее выиграл, чем проиграл, но осталось мерзкое ощущение. Родик впервые использовал недопустимые в общении с людьми способы борьбы. Он оправдывал себя лишь тем, что другого выхода Айзинский ему не оставил и сам вел себя еще хуже. Однако внутренний голос нашептывал: оправдания этому не существует, и с этим придется жить, жить так же, как живут преступники, нарушившие устои общества и, вероятно, также старающиеся найти обоснования своим поступкам.