Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке - Борис Григорьев

Бедный Андреев просиживал теперь дни и ночи в гостинице, страшно тосковал и страдал, но возвращаться в Вашингтон не решался. Он неоднократно пытался объясниться с Памелой, но каждый раз наталкивался на холодный приём.

Трудно было сказать, как бы развивались события дальше, если бы из Петербурга не пришло, наконец, спасительное указание о том, чтобы Андреев покинул Вашингтон и вернулся домой. Это известие бухгалтер встретил с равнодушной покорностью и, в конце концов, решил, что так будет лучше для всех. Он уехал, и на какое-то время Боткин потерял его из вида. Место Андреева скоро занял секретарь германского посольства — баварский граф, тоже игравший на пианино, но совершенно бездарно. Это был высокий, тощий, холёный, породистый, а главное — богатый немец, который сразу стал ухаживать за молодой американкой и, несмотря на отсутствие музыкального таланта, нашёл у неё взаимность. Мамаша Памелы тоже была в восторге от немца. Как-никак он был граф! Какой американец не хотел бы породниться с европейским аристократом! То, что он был стар, плешив и беззуб, роли не играло.

…Во время первого же отпуска Боткин поинтересовался у своих коллег судьбой Андреева. Оказалось, что у бедного бухгалтера после возвращения из Вашингтона умерла мать, и после её смерти практически ничто не связывало его больше с Петербургом. Он стал проситься на любую консульскую работу за границей. Боткин, используя свои знакомства, походатайствовал за Андреева, и некоторое время спустя тот был назначен консулом в Вальпараисо (Чили). Был ли счастлив бывший бухгалтер на новом поприще, не известно.

Некоторое время спустя Боткин узнал, что милейший Андреев скончался там от диабета. А может быть, диабет был только побочной болезнью?

Эта история могла бы умереть вместе с нашим скромным бухгалтером, но благодаря П. С. Боткину она стала теперь нашим достоянием. Мы теперь знаем, что некоторые царские дипломаты тоже вышли из гоголевской шинели.

А подлинное имя нашего героя не так уж и важно.

Некоторое время спустя после отъезда Андреева на родину наша американка X. устроила у себя вечер для дипломатов, на котором главным гвоздём программы был знаменитый тогда фокусник Гофман. После его блестящего выступления был дан торжественный ужин. За столом фокусник Гофман как почётный гость сел справа от хозяйки, а английский посол как старший среди присутствовавших послов — слева.

Русский посланник К. В. Струве тоже присутствовал на этом вечере. Возвращаясь с ним обратно домой, Боткин заметил, что посланник чем-то был сильно расстроен, — нет, разгневан и шептал про себя какие-то ругательные слова. На вопрос Боткина, что случилось, Кирилл Васильевич дал волю своим чувствам.

— Нет, извольте видеть: какой-то фигляр сидит справа от хозяйки, а посол великой нации — слева. Скандал!

Боткин пытался убедить посланника, что наступили другие времена, что, в конце концов, мадам X. не обязана была соблюдать дипломатический протокол, но Струве был неумолим:

— Дома ли, в гостях или на улице, я посланник государя императора и должен смотреть за тем, чтобы моё место оставалось за мной, а не становилось достоянием любого шута горохового.

После этого Струве больше не посещал дом миссис X.

Дипломатический этикет не мог примириться с мещанским тщеславием и высокомерием.

Побеждает, однако, всегда мещанство.

Вакансия 1-го секретаря миссии была, наконец, заполнена: вместо отсутствовавшего барона Шиллинга прибыл некто Богданов (в записках Боткина он фигурирует под буквой «Б»). К. В. Струве, который должен был бы радоваться прибытию нового сотрудника, был возмущён до глубины души, потому что согласовать кандидатуру нового 1-го секретаря с ним Певческий Мост почему-то не удосужился. Впрочем, посланник распорядился встретить и разместить нового работника, как тому заблагорассудится. Богданову заблагорассудилось поселиться у Боткина, который, собственно, встречал его и который сам предложил некоторое время пожить в своей пустой холостяцкой квартире.

С первых дней своего пребывания в Вашингтоне Богданов обратил на себя внимание своей странной внешностью. Это был настоящий живой труп, облачённый исключительно во всё чёрно-белое и поражающий всех своим мертвецким взглядом. Он был немногословен, ко всему равнодушен и постоянно находился наедине со своими мыслями. Что это были за мысли, можно было только догадываться. По всей видимости, он приобрёл их во время своей работы в Бразилии. Ясно было только, что он чем-то мучился и терзался, но ни с кем своими переживаниями делиться не хотел.

В первую же ночь Боткин проснулся от неприятного ощущения. Он встал и увидел какое-то привидение, чьи белые одежды развевал ветер, врывавшийся в комнату через открытое окно. Он не сразу узнал своего жильца, набросившего на себя белую простыню и медленно прогуливающегося по квартире. С тех пор Боткин потерял сон и со страхом ожидал чего-то непременно трагического. Мелькали дни, проходили недели, а Богданов всё жил у Боткина и, судя по всему, и не думал подыскивать себе собственное жилище. Из деликатности и Боткин не решался ему напомнить о том, что пора бы и честь знать.

Изредка жилец заводил с хозяином беседы, которые вращались в основном вокруг одного предмета — небытия. На всём живом дипломат видел один лишь отпечаток смерти.

— Жизни нет, — говорил он, — жизнь — всего лишь один из фазисов смерти. Люди вокруг нас — не живые, они — мертвецы.

…Застрелился он в постели, оставив после себя записку: «Слишком тяжело носить в своём теле мёртвую душу — посему уничтожаю себя».

Это был настоящий диагноз поразившей его болезни.

Посланник сердился — миссия не переживёт такого позора! Стоило ли, для того чтобы всадить в себя пулю, пересекать всю Европу и Атлантический океан? Неужели нельзя было сделать это в Петербурге? Местная полиция пошла навстречу пожеланиям русского посланника и выдала справку о том, что русский дипломат стал жертвой неосторожного обращения с оружием.

В дипломатии нет места для самоубийц. В ней всё должно быть пристойно, чинно и благородно.

Глава шестая. Милые люди в Пекине

Зачем ума искать и ездить так далёко!

…После долгого путешествия И. Я. Коростовец и Ю. Я. Соловьёв прибыли, наконец, в Шанхай. Посмотрим же на Китай, на русскую миссию и жизнь в Пекине их глазами.

Коростовец, как мы уже упомянули, свои докитайские дорожные приключения не описывает, он сосредоточивается на описании своего путешествия по реке в лодке, которую тянули китайцы-бурлаки. Первые впечатления оказались негативными. Во время короткой остановки в небольшом городке Туньчжоу Коростовец сошёл на берег, чтобы познакомиться с китайцами поближе, и сильно пожалел об этом: китайцы встретили европейца враждебно, они окружили его плотным кольцом и стали угрожающе кричать и жестикулировать, а когда он испуганно повернул обратно, в спину ему полетели комья сухой грязи. Разочарование в китайском гостеприимстве было полное. Вся прелесть китайской экзотики сразу и надолго улетучилась.

Молодой дипломат на въезде в Пекин был встречен временным поверенным Клеймёновым (посланник Кумани отсутствовал). С ним были несколько албазинцев[87]и нанятые местные рикши. Один из албазинцев был приставлен к Коростовцу в качестве слуги. «Мы облобызались и после взаимных расспросов сели в носилки и быстро двинулись вперёд, — рассказывает Коростовец. — Впереди скакали мафу (конюхи) и разгоняли народ, сзади ехали телеги с багажом».

Русская миссия представляла собой длинное одноэтажное здание. Помещение русской миссии, основанной графом Игнатьевым на месте русского монашеского подворья Югуан в 1860 году, обнесённое высокой стеной с китайскими воротами, украшала деревянная колоннада, крытая красным лаком и напоминавшая вход в храм. Внутри этого четырёхугольника в огромном парке были разбросаны небольшие одноэтажные домики, в одном из которых и поселили Коростовца с семьёй. Всё кругом в соответствии с китайской традицией было огорожено заборчиками, стенками, ширмочками, между которыми стояли декоративные колонны. Парк вмещал много старых деревьев, кустов и длинных тенистых аллей. Коростовец пишет, что в нём было очень красиво, и всё напоминало старую русскую помещичью усадьбу.

«От консула Падерина и полковника Путяты (военный агент. — Б. Г.) я узнал кое-что о наших посольских делах в Пекине, — продолжает Коростовец, — то есть кто работает, кто лодырничает, кто пользуется наибольшим влиянием, кто с кем в неладах. Дел политических они коснулись вскользь, заметив, что это их не касается. Оба были милые люди».

Военный агент Путята основным своим занятием считал сбор древностей, путешествия по стране и изучение китайских обычаев. Настоящим делом стал заниматься лишь сменивший его подполковник К. И. Вогак, внёсший солидный вклад в последующие события, связанные с вторжением русского империализма в Китай. По происхождению швед, Вогак одновременно был военным агентом и в Японии, а потому постоянной его резиденцией был Шанхай. В Пекине он появлялся лишь изредка. Вогак был чрезвычайно популярен среди иностранцев, вёл открытый и широкий образ жизни и в политических вопросах проводил свою особенную линию, часто не совпадавшую с точкой зрения посланника.