Ежов. Биография - Алексей Павлюков

После обстоятельных и аргументированных показаний Радека, Сокольникова и Пятакова картина «преступной деятельности» запасного троцкистского центра приобрела необходимую логическую стройность, оставалось лишь нанести несколько последних мазков, и готовое полотно можно было передавать заказчику.

Поскольку главным действующим лицом будущего процесса должен был стать Пятаков, то и показания о вредительстве, которые подручные Ежова стремились получить от подследственных, касались главным образом предприятий, входящих в систему Наркомата тяжелой промышленности. Однако враги Сталина не могли действовать только в одной, хотя и очень важной отрасли народного хозяйства, и, когда этот перекос стал очевиден и сферу вредительской деятельности приспешников Троцкого решено было расширить, выбор, вполне естественно, пал на железнодорожный транспорт.

По своему стратегическому значению эта отрасль ничуть не уступала Наркомтяжпрому, а разного рода аварии случались там ежедневно, и при желании любую из них можно было изобразить как умышленную.

В середине ноября 1936-го были арестованы несколько железнодорожников во главе с заместителем наркома путей сообщения Я. А. Лившицем (бывшим троцкистом). Месяц спустя один из арестованных — заместитель начальника Центрального управления движения НКПС И. А. Князев, дал развернутые показания о диверсиях на железной дороге, которые он организовывал по поручению Лившица, и о заданиях, полученных им от некоего агента японской разведки и касающихся применения во время войны бактериологических средств для заражения воинских эшелонов, а также пунктов питания и санобработки войск.

В начале января 1937-го заговорил и сам Лившиц, а несколько дней спустя — еще один арестованный, заместитель начальника Свердловской железной дороги И. Д. Турок.

Необходимые условия для успешного проведения нового открытого политического процесса были созданы, пора было начинать.

Суд открылся 23 января 1937 г., и первые два дня казалось, что все идет как задумано. В своем выступлении на вечернем заседании 23 января Пятаков рассказал, как во время служебной командировки в Берлин в декабре 1935 г. доверенный представитель Троцкого, находившийся в тесном контакте с немецкими властями, организовал его перелет в Осло для встречи с Троцким. В ходе состоявшейся двухчасовой беседы Троцкий будто бы рассказывал о своих тесных контактах с нацистами и о тех услугах, которые он собирался им оказать в виде благодарности за поддержку и помощь с их стороны.

Карл Радек в своем выступлении в суде 24 января дополнил сообщение Пятакова рассказом о том, как эта встреча замышлялась, и привел некоторые подробности состоявшегося разговора. На следующее утро факт полета Пятакова в Норвегию подтвердил и допрошенный в качестве свидетеля бывший корреспондент газеты «Известия» в Германии Д. П. Бухарцев, якобы принимавший участие в организации данной встречи.

Однако в то самое время, когда Бухарцев давал свои показания, вокруг всей этой истории разразился скандал, поставивший организаторов процесса в весьма затруднительное положение. В тот день в норвежской печати было опубликовано заявление директора аэропорта Хеллер в Осло Гулликсена, который сообщил, что в декабре 1935 года на аэродроме не совершал посадки ни один иностранный самолет, а единственный приземлившийся норвежский самолет пассажиров на борту не имел.

Это был прокол похуже эпизода с гостиницей «Бристоль» на предыдущем процессе. Там хотя бы все произошло уже после завершения суда, а здесь в самый его разгар. Кроме того, ошибку одного человека (С. Э. Гольцмана) еще можно было как-то объяснить, но сейчас уже трое подсудимых упомянули о событии, которое, как теперь оказалось, просто не могло иметь места.

О разоблачениях норвежской печати сообщили все основные иностранные средства массовой информации, и совсем никак на это не отреагировать было невозможно. 27 января после окончания допроса подсудимых и свидетелей Вышинский сообщил, что у него есть дополнительные вопросы к Пятакову. Заявив, что хочет проверить достоверность показаний Пятакова о встрече с Троцким, Вышинский попросил его подтвердить свой перелет в Норвегию и факт посадки на аэродроме в Осло.

Пятаков подтвердил, после чего Вышинский попросил суд приобщить к делу справку, полученную от консульского отдела Наркомата иностранных дел, в которой говорилось, что согласно справке, представленной Полномочным представительством СССР в Норвегии, «аэродром в Хеллере, около Осло, принимает круглый год, согласно международных правил, аэропланы других стран» и что «прилет и отлет аэропланов возможен и в зимние месяцы» {234}.

Конечно, этот аргумент выглядел довольно жалко, тем более, что 29 января 1937 года все тот же Гулликсен в интервью правительственной газете «Арбейдсрбладет» уточнил, что ни один иностранный самолет не приземлялся в аэропорту Хеллер не только в декабре 1935 г., но и вообще в период с 19 сентября 1935 года по 1 мая 1936-го.

«Кажинный раз на евтом самом месте!» — так язвительно прокомментировал историю с мнимым перелетом Пятакова главный враг Сталина Троцкий.

«Каждый раз, — продолжал он, — когда сталинская юстиция упоминает «факты», относящиеся к загранице, которые поэтому могут быть проверены — дело для нее кончается безнадежным фиаско»{235}.

Какова же мера ответственности Ежова за случившийся провал, поставивший под сомнение не только обвинения в адрес Троцкого (которым Сталин придавал очень большое значение), но и процесс в целом. В своей вышедшей в начале 50-х гг. на Западе книге «Тайная история сталинских преступлений» бывший резидент НКВД в Испании А. М. Орлов, ссылаясь на начальника Иностранного отдела ГУГБ НКВД А. А. Слуцкого, будто бы сообщившего ему подробности этой истории, утверждал, что идею встречи Пятакова с Троцким в Норвегии навязал чекистам сам Сталин. И он же, после того как выяснилось, что длительное (не менее двух суток, исходя из расписания поездов) отсутствие Пятакова в Берлине легко может быть немцами опровергнуто, предложил использовать в качестве транспортного средства самолет, что давало возможность Пятакову обернуться за одну ночь{236}.

Однако версия Орлова вызывает серьезные сомнения. Во-первых, опровержение Германии, если бы таковое последовало, легко было проигнорировать, поскольку на процессе ее собирались изобразить заинтересованной стороной. Но самое главное — невозможно представить, чтобы вождь стал так раскрываться перед подчиненными, побуждая их к прямой фальсификации следствия — это было совершенно не в его стиле.

Остается констатировать, что имеющиеся в распоряжении материалы не дают ответа на вопрос, как это могло случиться. Можно лишь предположить, что произошло какое-то рассогласование в работе Секретно-политического отдела, руководившего следствием, и Иностранного, призванного обеспечивать своих коллег необходимой информацией по зарубежным эпизодам.

Пытаясь реабилитировать себя в глазах вождя, Ежов несколько раз направлял ему подборки материалов заграничной печати, в которых обсуждалась возможность реальной встречи Пятакова и Троцкого в Норвегии, и, судя по дальнейшему развитию их отношений, Сталин в конце концов простил своему верному соратнику допущенную оплошность.

Глава 20

Февральско-мартовский пленум

После завершения процесса «параллельного троцкистского центра» пришло время вернуться к вопросу о бывших лидерах «правой оппозиции» — Бухарине и Рыкове. По распоряжению Сталина всем членам и кандидатам в члены ЦК ВКП(б), в том числе и Бухарину, начали присылать в качестве материалов к будущему пленуму протоколы допросов находящихся под арестом бывших троцкистов и правых оппозиционеров. Они признавались в разных контрреволюционных замыслах и преступлениях, а заодно сообщали, что вся эта деятельность осуществлялась либо по прямым указаниям Бухарина, Рыкова и покойного Томского (правые), либо в тесном контакте с ними (троцкисты).

Показания, вспоминала впоследствии жена Бухарина, были хорошо срежиссированы, не противоречили одно другому. «Здорово состряпано! — сказал Бухарин, ознакомившись с первыми из них, — если бы был не я, а человек незнакомый, я бы всему поверил»{237}. На это и был расчет. В оставшееся до очередного пленума время члены ЦК должны были окончательно убедиться в справедливости выдвинутых против Бухарина и Рыкова обвинений и без колебаний принять все необходимые решения.

В начале января 1937 года членам ЦК были разосланы показания К. Б. Радека, обвинившего Бухарина, Рыкова и Томского в причастности к убийству Кирова. Ознакомившись с ними, Бухарин 12 января направил в адрес ЦК ВКП(б) заявление, в котором решительно опроверг их как вымысел и клевету. На следующий день, по поручению Сталина, Ежов организовал Бухарину очную ставку с Радеком и В. Н. Астровым, бывшим учеником Бухарина в Институте красной профессуры, осужденным в 1933 г. по делу так называемой «антипартийной группы правых («бухаринская школа»)» и с того же времени являвшегося секретным сотрудником НКВД. Астров был особенно активен, он не только повинился в различных контрреволюционных преступлениях, но и сообщил, что зимой 1930/31 г., выступая на одном из совещаний своих единомышленников, Бухарин в связи с ожидаемыми (из-за коллективизации) восстаниями в деревне, к которым должно присоединиться и городское население, призывал своих соратников сплотить ряды и стать во главе этих восстаний.