Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра - Александр Богданович

Уже светало, когда он, минуя неухоженный лес и мокрые перелески, вышел к дороге, ведущей к внутренним крепостным укреплениям. Отмыв в придорожной канаве хромовые сапоги, капитан вышел на шоссе. В сторону города двигалась повозка, доверху груженная деревянными ящиками. Капитан дал знак крестьянину-обознику, или, как их здесь называли, форшпану, остановиться.

Без особых объяснений залез и уселся рядом с ним на козлы и велел ехать дальше.

– Вье-о-о! – прикрикнул крестьянин на лошадей и потянул вожжи.

Белинский оглянулся: по надписям на ящиках можно было понять, что там находится артиллерийская оптика.

Чтобы выяснить, куда и зачем груз и отчего в такую рань на дороге столько транспорта, капитан угостил крестьянина сигаретой и по-простецки завел общий разговор. Но развязать ему язык в нужном направлении не получилось. Тот не выходил за тему своей нелегкой доли: уже месяц, как вместо лошадиного мяса выдают банку консервов и четверть фунта хлеба, и домой, в родное село Филипковец Борщевского уезда, придется возвращаться без подводы и коней. Получить за них от военных обещанную компенсацию тоже нечего надеяться.

При въезде в город обозный поток застопорился, скрип колесных осей смолк. Белинский соскочил на землю и пошел дальше пешком, мельком осматривая повозки. Все они были гружены военным скарбом: палатки, полевые телефоны, велосипеды, шанцевые инструменты, запчасти к пулеметам…

Вскоре он увидал причину затора: поперек дороги стояла огромная фура со сломанной осью. Обозник стаскивал с нее тяжелые мешки со скобами.

Подъехавший «мерседес» попытался было объехать повозку по обочине и застрял. Шофер отчаянно нажимал на газ, но колеса упрямо вращались на месте, скользя по жирной грязи и все больше соскальзывая к канаве.

– Leutnant, – окликнул Белинского из окна автомобиля полковник, – helfen Sie uns[200].

Вместе с подоспевшим обозником капитан стал выталкивать автомобиль на дорогу.

– Danke[201], – поблагодарил полковник.

– Macht nichts[202], – ответил капитан.

– Wenn Sie sich in die Stadt – setzen[203], – предложил австриец.

Белинский открыл дверь и уселся рядом с шофером.

Полковник был не один: рядом с ним сидел какой-то военный чиновник. Не обращая внимания на капитана, они продолжили эмоциональный спор по поводу того, где и как лучше проложить узкоколейную дорогу в городе к реке. Это избавило Белинского от лишних вопросов.

Вскоре впереди показалась караульная застава. Службу несли два офицера и солдат. Капитан весь подобрался. Ему была неведома действующая система пропусков, и он намерен был действовать по обстановке. Автомобиль остановился, и к ним подошел лейтенант. Разглядев в окне полковника, он отдал честь и дал отмашку солдату поднять шлагбаум.

Вскоре за заставой открылась панорама лежащего в долине Перемышля.

Еще совсем недавно в этом симпатичном уездном городке текла спокойная мирная жизнь. Его жители – поляки, евреи и русины – торговали лесом и льном, мололи зерно и выпекали хлеб. Здесь действовал нефтеперегонный завод и процветал народный промысел: умельцы искусно вырезали курительные трубки.

Треть населения Перемышля, как и Львова, в первые дни войны покинула город, однако вскоре он стал значительно пополняться беженцами с востока.

Офицеры гарнизона даже в первые месяцы осады не отказывали себе в удовольствии посещать рестораны, кафе и полковые собрания. В безупречно подогнанных мундирах, в перчатках без единой морщинки и начищенной до зеркального блеска обуви, они наслаждались беседами за чашкой кофе, играли в шахматы и карты, обсуждали победы и поражения на военном и любовном фронтах.

Связь с внешним миром поддерживалась посредством телеграфа и аэропланов. Солдаты – ежемесячно четыре человека от взвода – могли посылать родным открытки. Местная типография Кноллера по-прежнему печатала газеты на немецком, польском и венгерском языках. Помимо статей из столичной прессы, публиковались повести и рассказы офицеров гарнизона, убивающих скуку литературными упражнениями. Не прекращал работу городской театр, устраивались концерты, а на площадях оркестры играли модные мелодии Оффенбаха. Одним словом, в городе царила атмосфера полной уверенности в неприступности твердыни империи.

Но вот аэропланы стали прилетать реже – русские сбивали их. Не пришла на выручку «венгерская колонна», на которую возлагали большие надежды, неудачами закончилась пара вылазок. Дух защитников крепости стал падать.

Однажды русские артиллеристы сбили самолет, вылетевший в Вену, и он упал внутри оборонного кольца. Подоспевшие к месту катастрофы солдаты-чехи нашли среди обломков секретный доклад генерала Кусманека с изложением истинной ситуации. Весть о критическом положении крепости быстро распространилась среди военных. Чехов повесили, но дисциплина среди защитников крепости дала трещину – увеличилось число перебежчиков к русским, солдаты все чаще игнорировали издаваемые десятками приказы. Офицеры уже не чувствовали себя привилегированным сословием; вместо кафе и ресторанов теперь их чаще можно было видеть на площадях города, выменивающих у солдат паек. А с продуктами становилось все туже, толпа голодных горожан, выпрашивающих еду возле казарм, росла. Большая часть лошадей уже была перебита, мясо выдавалось только частям на передовых позициях, из расчета одна восьмая фунта в день на человека. Госпитали были забиты больными: тиф, цинга, дизентерия ежедневно косили сотни людей. Чтобы скрыть этот ужас, хоронить позволялось только ночью.

Автомобиль спустился к реке Сан, отделявшей район Засанья от старого города, и остановился на набережной, застроенной красивыми двух– и трехэтажными домами. Белинский поблагодарил полковника и быстро направился к мосту через быструю реку, которая в том году не замерзала даже в январе.

«Ну что ж, начало вполне успешное: я в городе, – подумал он. – Следующий шаг – встретиться с агентурой».

Полковник Пневский предупреждал, что из всех агентов, которыми располагала армейская разведка в Перемышле, наиболее важные сведения мог дать шрайбер[204] – старший полковой писарь Ян Шерауц. В самом начале войны он попал в плен наступающей армии Рузского. Его тут же завербовали и перебросили снова к австрийцам, в части армии Данкля, отступающие к Перемышлю.

Отыскать шрайбера предполагалось с помощью двух довоенных агентов – инженера коммунальной службы Якоба Воронецкого и доктора Морица Пфайфера. Кроме них капитан держал в памяти имена еще нескольких агентов из числа беженцев. Однако расчет на этих бедолаг был слабый, ведь большинство из них влачили жалкое существование на постной похлебке и куске черствого хлеба в специальных приютах, устроенных комитетами бездомных.

Легче всего представлялось найти инженера коммунальной службы, проживавшего в собственном доме на улице Гродской. Былые заслуги этого агента сводились к добытой им схеме местной полевой железной дороги в тридцать верст, на самом деле не представлявшей оперативного интереса.

Белинского предупредили, что с инженером следовало вести себя крайне осторожно: посланный к нему связник не вернулся.

Центральная улица Мицкевича красовалась новыми домами, магазинами и ресторанами. Резким контрастом этому были кучи конского навоза на дороге и облезший пес, гонявшийся за воробьями, прилетевшими позавтракать.

«Продутовые запасы в городе еще не исчерпаны», – усмехнулся Белинский, вспомнив слова крестьянина-обозника о том, что солдаты-мадьяры охотно покупают у населения собак и кошек по десять и пять гульденов соответственно.

Шедшим навстречу офицерам капитан старался отдавать честь по всей форме, чтобы, не приведи господь, не угодить в комендатуру для наложения взыскания от какого-нибудь ретивого полковника.

Чтобы не обгонять идущий впереди военный патруль, он задержался у большой цукерни и заглянул через витрину, – большой зал, сверкающий серебром, бильярд, миловидная пани говорила по телефону. Увидев капитана, она кокетливо улыбнулась.

– Hundert zwanzig Haller[205], – послышалось рядом.

Усатый старик в конфедератке с пачкой газет в руках протягивал ему старый номер венской Reichpost, но капитан выбрал местную Kriegsnachrichte.

Из-за поворота вышла колонна военных в серо-синих мундирах и направилась в сторону гарнизонной церкви Яна Крестителя.

– Renen und gliederrecht![206] – покрикивал идущий сзади капрал, но солдаты его не слушали, шли не в ногу, медленно и вяло.

– Zum Gebet[207], – проводил их сочувственным взглядом старик, а Белинский подумал: «Не особое ли это богослужение перед последним решающим боем?»

Пройдя Францисканскую, он попал в район еврейского гетто – убогий, с кривыми, запутанными переулками квартал. Двери и низкие окна домов внутри были защищены тяжелыми деревянными ставнями. Грязные ребятишки на заборе, завидев его, наперебой начали попрошайничать. Когда он проходил мимо корчмы, оттуда выскочил долговязый еврей с короткими пейсами и стал предлагать купить «почти задаром» офицерский парадный мундир. Наконец он нашел Гродскую и дом инженера. Прошел пару раз мимо. Розовые кальсоны из солдатской ткани, развешанные во дворе вместе с шелковым трико, насторожили. Он решил не спешить заходить в дом, а понаблюдать немного издалека. Отойдя к тумбе с афишами городского театра, капитан раскрыл газету и стал читать воспоминания какого-то капитана о «зверствах дикарей казаков» во время пребывания в российском плену.