Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра - Александр Богданович

Вскоре представилась возможность это проверить. Ближайший соратник и духовник владыки Йосиф Боцян возбудил ходатайство, прося разрешить ему к Пасхе навестить находящегося в изгнании в Курске митрополита и исповедовать его. Ему разрешили при условии, что свидание пройдет в присутствии жандармского офицера. Курскому же губернатору было направлено специальное предписание по порядку предполагаемой встречи: для свидания подобрать помещение, позволяющее прослушивать разговоры извне. Во время встречи церковников жандармскому офицеру под благовидным предлогом надлежало на некоторое время покинуть помещение. Расчет состоял в том, что Боцян в разговоре с владыкой непременно затронет тему обыска на Юра и сообщит об обнаружении свитка.

– Вербовка агентуры, братец, требует многолетней и нелегкой практики, – поучал Новосада Корецкий. – Я, бывало, не раз испытывал разочарования от провалов и неудач в этой тонкой науке.

Этот разговор возник после крепкого нагоняя, полученного прапорщиком от начальства за то, что тот без соответствующей санкции пытался завербовать бывшего видного депутата Львовского сейма. Предложение офицера русской «секретной полиции» явилось причиной серьезного сердечного заболевания пожилого депутата, и об этом с пристрастием шептались в стенах магистрата.

– В бытность службы в Варшавском охранном ведомстве мне представилась возможность отличиться одной весьма неординарной вербовкой, – перешел к примерам ротмистр. – Я склонил к сотрудничеству жену одного из деятелей Второго интернационала. Она приехала из Парижа к своей сестре, жене банкира. Не то француженка, не то венгерка, впрочем, может, даже еврейка, но была очень хороша собой…

От возникшего в памяти яркого образа лицо ротмистра приняло сладострастное выражение.

– Конечно, мне, молодому поручику, уже мерещились ордена, чины, благодарности за мою chanceux[193] – шутка ли, вскрыть каналы переправки из Европы в Россию революционных прокламаций, а то и предупредить правительство о планах террористов… Но все оказалось до пошлости банальным. – Умиление стерлось с лица ротмистра. – Как выяснилось, она сама имела задание вступить в отношения с чинами нашего департамента с целью выведывания сведений о его работе. И надо сказать, преуспела – во время наших свиданий на конспиративной квартире и в номерах гостиниц эта дрянь переписывала мои служебные заметки из записной книжки, которую я, по своей ранней неопытности, всегда носил с собой. Это была моя первая L’echec serieux[194] с агентурой, – подытожил он.

Однако Новосад не особо прислушивался к наставлениям старшего товарища. Его не огорчило случившееся – он уже привык терпеть неудачи на пути к достижению своих честолюбивых целей. В случае с вербовкой депутата он хотел доказать свою оперативную зрелость и способность самостоятельно принимать ответственные решения.

Задания и поручения, которые доставались ему в отделе, казались малозначимыми, и вся работа по ним сводилась к формальному реагированию и отпискам на по большей части глупые и абсурдные письма.

Ну что серьезного может дать вот это – из жандармского управления Винницы, в котором уведомлялось, что какой-то беженец из Галиции сообщил о пересылке во Львов из Германии миллиона марок для «организации восстания евреями и другими наиболее преданными Австрии лицами» под руководством некоего комитета в Замарстынове?

Или вот эта анонимка, в которой доносилось, что во Львове в учительской кухне на Мохнацкого[195], тридцать два якобы орудует шпионская германско-еврейско-австрийско-мазепинская шайка в составе Романа Козара, Болеслава Вишневского, «жида выкреста» Юлиуша Энгландера и «правдоподобных переодевшихся австрийских подофицеров», которыми руководит «управляющая кухней госпожа Шмондак».

Перед Новосадом стоял пример Дашевского, который недавно удостоился благодарности от командования за разоблачение и арест настоящего, живого австрийского шпиона – типографского наборщика из Черткова Давида Шпильберга, взятого прямо с шифровальными записками и фотографическими снимками воинских объектов.

Прапорщику тоже хотелось отличиться и если не раскрыть шпионскую сеть, то хотя бы заполучить какой-нибудь ценный источник, а то и изловить важного государственного преступника. Например, Пилсудского[196], о важности ареста которого и о доставке под строгим конвоем в Петроград указывал в письме сам замминистра внутренних дел генерал Джунковский.

Новосад уже кое-что предпринял в этом направлении, разыскав оставшихся во Львове членов Этнографического общества, в котором до войны работал Пилсудский. Теперь осталось определиться с вербовкой одного из них. Не забыл он вызвать и переговорить в полицейском отделении и дворника дома по Кадетской[197], двенадцать, где до самой войны проживал вместе с женой этот один из самых разыскиваемых террористов в России. Его боевая организация провела более шестисот покушений на государственных чиновников, в том числе на Александра Третьего, и около пятисот нападений на банки, поезда и почтовые дилижансы.

Дворник показался ему вполне искренним, когда давал обещание тотчас же донести, безусловно за вознаграждение, если случайно что-нибудь узнает или, пуще того, заметит прежнего жильца.

В надежде найти еще перебежчиков из России, скрывавшихся от тюрем и ссылок в Сибирь, – ведь для них Галиция всегда была оазисом свободы – Новосад решил отыскать связи другого известного государственного преступника Ивана Каляева[198], который именно во Львове окончательно утвердился в своих террористических убеждениях. На всякий случай прапорщик включил в свои планы и розыск связей известной писательницы Этель Войнич[199], которая, по сведениям российской охранки, проживала до войны во Львове на Галицкой, семь и занималась переправкой в Россию революционной литературы.

Приобщив революционную тематику в область своих оперативных изысканий, Новосад столкнулся с неожиданным.

Все началось с сообщения агента, который доносил, что во время празднования одной из побед на фронте заведующий отделением Полтавского госпиталя врач Ковалев, при провозглашении здравицы за государя императора (что надлежало бы сделать ему, как старшему из присутствующих), вышел из столовой и вернулся лишь тогда, когда крики «ура» смолкли. У присутствующих сложилось впечатление, что поступок врача носил характер умышленного нежелания разделить провозглашенные тосты.

С учетом уже имевшихся сведений о связях врача с мазепинцами и лицами революционных убеждений, его откомандирование как неблагонадежного элемента было вопросом времени.

Однако для прапорщика, как уже профессионального контрразведчика, важнее была вербовка объекта, а не его наказание. Он решил включить врача в свой агентурный список, на что и получил благословение Ширмо-Щербинского. Оказавшись перед выбором возвратиться на родину под надзор полиции или стать тайным сотрудником контрразведки, Ковалев выбрал последнее. Как и все агенты во Львове, новоиспеченный источник, в числе прочего, был ориентирован на поиск орудующей во Львове «банды военных». После очередного случая нападения бандитов в форме армейских казаков Ковалев сообщил, что накануне в госпиталь поступили и вскоре скончались от ран два унтер-офицера казачьих войск. Их имущество – черные бурки, черкески и кинжалы – исчезло. Получив важный сигнал, Новосад плотно занялся заведующим хозяйственной частью госпиталя и был чрезвычайно озадачен, когда среди связей заведующего неожиданно обнаружил поручика Чухно.

Анализируя свое открытие, прапорщик сразу вспомнил массивный золотой перстень в виде черепа в сейфе Чухно, когда по указанию начальника вскрывал сейф в отсутствие поручика. Перстень был удивительно похож на тот, что он видел на пальце покойного Савроня. Но тогда он отбросил свои подозрения, сочтя их абсурдными.

Сейчас же он решил поделиться своими домыслами с рассудительным Корецким. Тот воспринял все крайне серьезно и посчитал благоразумным до полной ясности ничего не предпринимать и начальству не докладывать.

Глава 53

В Перемышле

Юго-западный ветер подхватил лениво оторвавшийся от земли шар и понес в сторону города. Через некоторое время парение в безмолвной тишине нарушили дождевые капли, громко застучавшие по оболочке шара. Намокнув и остыв, шар начал резко спускаться. Белинский напряженно смотрел вниз сквозь рваные облака, страшась увидеть стремительно приближающиеся крепостные форты. Мелькнула мысль избавиться от «балласта», но дождь утих так же внезапно, как и начался, и полет продолжался. Наконец внизу показалась широкая полоса леса. Капитан открыл клапан; опускаясь, шар врезался в крону большого дерева. Стропы запутались в ветках, и корзина, не достигнув земли, повисла в воздухе. Это совсем не походило на картину катастрофы с трагическим исходом для пассажиров. Но Белинский посчитал делом бесперспективным распутывать стропы и, не тратя драгоценного времени, отправился в путь.