Штормовое предупреждение - Тим Лотт

Он отчаянно всех расталкивает и отпихивает. В толпе попадаются и женщины. Одна тащит на спине ребенка. Чарли поражен. И мать, и ее чадо в голос рыдают. Он останавливается и, напрягая связки, спрашивает, чем ей помочь. Слезы катятся по ее щекам. Все, что ему удается от нее услышать, это яростное: "Фашисты!"

Какого черта она вообще сюда притащилась, да еще с ребенком?! Чарли хочет ей помочь, хочет вернуться к Ллойду, который тоже нуждается в помощи, но он видит конец цепочки спецназовцев, он может сбежать из этой чудовищной мясорубки на волю!

Ему вдруг удается пробиться сквозь строй. Еще тридцать ярдов — и он будет на свободе. Последний полицейский из заграждения движется навстречу толпе, а значит — прочь от него. Увидев очередную брешь в людском море, Чарли делает рывок, пользуясь кусочком свободного пространства. Краем глаза он замечает в отдалении полицейского, отколовшегося от своих, этот тип устремляется следом за Чарли. Чарли ускоряет шаг, полицейский делает то же самое. И что-то кричит ему вслед.

Чарли снова чувствует животный страх, уже почти непереносимый, настолько, что у него перехватывает дыхание, однако он все же пытается бежать, но спотыкается о край тротуара и падает в тот момент, когда Уоппинг-Лейн и свобода теперь уже совсем близко. Чарли пытается подняться, но, даже не посмотрев вверх, знает, что полицейский рядом, навис над ним… Он слышит его дыхание, чувствует на себе тень, упавшую от рослой фигуры.

Чарли загораживает руками голову, приготовившись к ударам, он весь сгорбился, на всякий случай загородив коленями пах. Он весь дрожит, уткнувшись лицом в колени, чувствуя резкий запах собственной мочи, пропитавшей брюки.

Но никаких ударов не следует. Чарли чувствует на своем плече его ладонь. Вертолет улетает, рев мотора постепенно слабеет. Проходит несколько минут. Чарли все еще не верится, что он вырвался из толпы. Рука на плече слегка его тормошит, призывая подняться.

Он слегка выпрямляется, уверенный, что теперь-то наверняка грянет расправа. С опаской смотрит вверх, собрав остатки смелости. Лица полицейского не видно за щитком шлема, Чарли замечает, как тот медленным неуверенным движением поднимает щиток. И пока длится это движение, комок страха в животе Чарли тает, но другое, куда более мучительное чувство наполняет все его существо. Мучительное чувство узнавания, ясности, изумления, смешанного с ужасом.

— Роберт?

Чарли трогает свою макушку, потом опускает руку и видит, что пальцы его испачканы вязкой темной жидкостью, до него доходит, что это, вероятно, кровь. На лице Роберта проступает страх. Сзади него какие-то полицейские колотят дубинками по щитам.

— Пап, я… У нас есть пункт первой помощи…

— Убирайся.

— Я хотел тебе рассказать. Но я ждал, пока… Я думал…

Он хватает Чарли за руку, но Чарли, с округлившимися от ярости и гнева глазами, отталкивает сына:

— Это Томми тебя надоумил! Кто же еще! Это он тебя во все это втравил!

Чарли непроизвольно отшатывается, Роберт становится чуть меньше и словно весь сжимается. Он застыл на месте, страшась подойти.

— Дядя Томми… да, это была его идея… но я не просто… я два года занимался на курсах… чтобы стать профессионалом…

— И сколько же тебе платят? Сколько в среднем набегает? Кстати, какие теперь расценки за проломленную голову?

— Ничего. Ничего, пап. Я не такой, как дядя Томми, я только стараюсь…

— Ты только такой же, как он! Точно такой же! Абсолютно!

Чарли чувствует, что пространство сзади него расчистилось, видит, как Роберт делает шаг ему навстречу и протягивает руку. В ответ на этот жест Чарли отскакивает прочь и бежит, бежит, не останавливаясь, пока не начинает печь огнем легкие, пока к горлу не подступает едкая горечь.

12

Это был единственный шанс попасть на приличную работу.

Чарли лежит на кровати рядом с Морин. Морин только что все ему рассказала — о том, что Роберта натаскивали эти два года в спецподразделении и он никому не говорил, какие это "курсы", скрывал. О том, что у них, оказывается, растет внук, о том, как Роберту приходится теперь надрываться, чтобы содержать семью. Чарли никак не может переварить столько сюрпризов сразу, он чувствует себя разбитым и опустошенным. Его бесит двуличность Морин, но в то же время он понимает, что материнская любовь — Страшная сила, тут уже не до честности.

Пижама его вся перекрутилась, плечо съехало и давит, штанины задрались, но Чарли даже не приходит в голову их поправить. Он занят сейчас другим: яростно скребет ногтями свой зад. Из-за бесконечных стрессов на ягодицах появилась гнусная сыпь, и теперь они дико чешутся. Морин старательно делает вид, что не замечает его постыдного занятия. Они лежат в одной постели, но между ними — полоса в шесть дюймов. Свежие наволочки, только что смененные Морин, слегка пахнут цветочным ароматизатором. Чарли очень нравится этот запах, гораздо больше, чем запах живых цветов.

— А раньше-то он где подхалтуривал? До этой своей приличной конторы?

— Мак-гнусь. Так он называет свои прежние работы. Мак-гнусь, — грустно усмехается Морин.

— Что это значит?

— То и значит, что он мог рассчитывать только на гнусь, на самую низкую должность в какой-нибудь забегаловке, вроде "Макдоналдса". Да и там разве что раздавать эти паршивые гамбургеры и вытирать столы. А у менеджеров — дипломы из Кембриджа, представляешь? Я же говорю, никаких шансов.

— Теперь понятно, почему он не хотел с нами видеться.

— Он не хотел видеться с тобой, Чарли. Боялся, что тебе будет за него стыдно. И как-то узнал об этом наборе в полицию — от Томми, ну да, от Томми. Вооб-ще-то он далек от таких вещей, сам знаешь, но все-та-ки пошел на собеседование. И они согласились его принять. Ты можешь себе представить, что он почувствовал? Ведь его даже в "Макдоналдс" брали только на самую черную работу. А полиции он понадобился. Он был задействован и во время стачки шахтеров[97]. Говорит, заработал кучу денег. Говорит, ему нравится эта работа. Нравится быть полицейским.

— И что ему больше всего по вкусу в этой работе? Избивать людей дубинками?

— Ну зачем ему кого-то избивать, Чарли? Роберт никогда не был драчуном, он добрый мальчик. Ему нравится форма. Она придает ему уверенности, в ней он чувствует себя человеком, которого уважают. А о каком уважении может идти речь, если на тебе канареечный комбинезон или фартук?

— Мне до сих пор не верится, что он готов был избить дубинкой… собственного отца.

Морин вглядывается в его лицо, — может, он слегка кривит душой, может, даже получает некоторое удовольствие от эффектного драматизма ситуации, — как и она сама в последнее время.

Морин пытается представить, что же происходило в Уоппинге, но ей не удается. Пока поток демонстрантов нес Чарли в сторону Уоппинг-Лейн, Морин наслаждалась волшебными ощущениями в постели Питон ласкал ее языком — том.

— И как же ему теперь быть, Чарли?

— Мм?

— Ты позволишь ему прийти?

Чарли смотрит на жену, и даже какое-то время прямо ей в глаза. Они уже долгие годы при разговоре предпочитают смотреть в сторону, боясь прочесть во взгляде что-то не то, оба, и он, и она. В данную ми-нуту Чарли видит в глазах жены боль, от которой все тело мучительно сжалось.

— Я не знаю… не знаю, смогу ли его простить.

— Простить — за что? За то, что мальчик старался найти хорошую работу? У него не было выбора.

— Извини, но выбор у него был. Он мог стать печатником. Работать рядом со своим отцом.

— Не думаю, что это принесло бы ему какую-то пользу, в смысле перспектив.

— Еще бы! Зачем ему вкалывать в горячем цеху, куда проще было побежать к Томми. Он его сын, Томми Бак номер два, продолжение следует, вернее, уже последовало. И почему мое предложение не принесло бы ему пользы? Я не совсем понимаю, о чем ты.

— Ты не победишь, Чарли. Вы, печатники, ничего не добьетесь своими забастовками. После того, что произошло, он не пустит вас назад.

— Ну, это мы еще посмотрим… Мы продолжим борьбу за наши…

— Чарли! Имей смелость взглянуть правде в глаза.

— Ты не понимаешь, Морин. Профсоюз надавит на Мердока. Мы ему не какие-то там австралийские уголовники. Мы не из его гнилой породы. Я добьюсь своего. И все наладится. Все будет по-прежнему.

— По-прежнему уже ничего не будет, — говорит Морин, поворачиваясь к нему спиной и закрывая глаза.

Чарли еще целый час не может заснуть, глядя в темноту. Между ним и его женой по-прежнему полоса в шесть дюймов.

--

— Простите…

— Одну минутку подождите.

Чарли смущенно топчется в больничном коридоре. В шести футах от него стоит каталка с женщиной. Чарли смотрит на женщину как завороженный. То, что происходит вокруг, уже ее не интересует, поток обычной жизни катится мимо нее — все эти белые халаты, шприцы в руках сестер, пакеты с гостинцами, стопки белья. Раздается детский плач, потом успокаивающий материнский лепет. И посреди всей этой больничной суматохи — она, женщина на каталке.