Никон - Владислав Бахревский

Позади стрелецкой повозки бодро шла лошадка, нанятая протопопами. Вместе с Аввакумом провожать Неронова отправился и костромской протопоп Данила. Данила был тучен, а ногами слаб. Он ехал в телеге.

— Эх! — покрутил головой Аввакум. — Столько уж лет подле тебя, батька. Жил, а наговориться не наговорился. Все было недосуг! Авось, да небось, да потом! А потом-то этого и не случается.

— Говорили мы, — улыбнулся Неронов. — Много и сладко мудрствовали.

— Плохо без тебя, батька, будет.

— Да я, чай, ненадолго! Поучат меня монахи уму-разуму да и отпустят.

— Волк, коли на одну овцу напал, так всех перекусает.

Десятник Агишев покосился сердито на Аввакума, но опять ничего не сказал. Только ткнул кулаком возницу в спину. Возница хлестнул лошадь кнутом, та рванула, Аввакум невольно вцепился в борт телеги, его потянуло. Он споткнулся, ухнул на колено, тотчас, правда, и вскочил.

Агишев захохотал, а стрельцы, что были с ним, перекрестились:

— Человек чуть под колесо не угодил.

Аввакум шагнул вслед за телегой, остановился, поглядел на ладонь: саднило кожу.

Подъехала телега Данилы.

— Тешат дурь свою, — сказал Данила.

— Один Агишев веселится.

Аввакум сел в телегу, потом лег.

Задремал.

Ему приснилось, что он как его Прокопка. Глазки блестят, мордочка счастливая. Сидит он на возу. На высоченном возу сена. Дорога разбитая, воз качает. Того гляди, телега опрокинется, а ему весело. До неба близко!

Открыл глаза — облако. Белое, с жемчужной каемкой.

— Перекусить остановились, — сказал Данила.

Аввакум сел. Взял свой узел с едой.

— Пошли к Ивану.

Неронов сидел на траве, расстелив перед собой женский платок. Ел, кроша желтком, вареное яйцо.

— Вертались бы вы, ребята! — сказал Аввакуму и Даниле.

— А они тебя не уморят? — покосился Данила на Агишева.

— Не уморят.

— Как знать! Никон — человек злодейский. — Аввакум тоже покосился на Агишева. — До места тебя проводим.

— Ну, мне-то хорошо с вами, — сказал Неронов. — Ешьте!

— Ты свое приберегай. Наше вот бери, — угощал Данила. — Мало ли что у них на уме.

Аввакум, жуя хлеб, встал, поглядел, где остановились.

— Деревенька под горой. За молочком бы сбегать.

— Ничего, тут рядом родник. Вода вкусная, — сказал Неронов.

Стрельцы кормили лошадь и сами тоже ели, от протопопов особняком. Аввакум пошел и тоже дал лошади овса.

К роднику подошла старушка. Долго из-под руки глядела на людей, расположившихся возле придорожных берез. Попила водицы, снова поглядела на проезжую братию, пошла к стрельцам.

— Хто начальник-то у вас? — спросила строго, безбоязненно.

— Должно быть, я! — разулыбался старухе Агишев.

— На Соловки, что ли, бедных попов везешь?

— Как ты догадалась, что это я их везу? Может, они меня везут!

— Слух идет — патриарх больно строгий достался нам, — сказала старуха. — Дозволь милостыню попам подать.

— Экая богачка! — захохотал Агишев. — Ну, подай, подай!

Старушка подошла к Неронову:

— Благослови, батюшка!

— Вот они благословят, с меня скуфью сняли, — сказал Неронов.

— Ты меня благослови. Страдалец Господу Богу ближе и угодней.

Неронов благословил.

— Возьми-ка яблочко. А это вам — на двоих. Больше-то не взяла.

— Спаси тебя Христос, — сказал Аввакум.

Старушка стояла, глядела на дорогу.

— Теперь много людей погонят.

— Отчего же? — спросил Неронов.

— Патриарх больно строгий достался.

— Как молишься-то?

— А вот этак! — подняла два пальца.

— Ну и слава богу! Молись. Антихрист в мир явился.

Старушка вздрогнула и, ничего не сказав, пошла в деревню. У родника остановилась, поглядела на протопопов из-под руки, черпнула воды ладошкой, умылась. Осенила крестным знамением протопопов, подумала и стражу их тоже перекрестила.

В богатом селе Рыженькой гонимому протопопу Неронову еды принесли два полных куля, а крестьянин Малах лисью шапку пожертвовал.

— Зачем мне летом шапка! — удивился Неронов.

— В северную сторону тебя везут. Август на дворе.

— Да ты хоть знаешь, кому даешь? — подступился десятник Агишев к Малаху.

И Малах сказал твердо:

— Знаю. Протопопу Неронову.

— А знаешь ли ты, что сей Неронов у патриарха Никона в немилости?

— Ради милостей на Север не повезут, — ответил Малах строго. — Только ведь и царь тюремным сидельцам милостыню из рук своих дает.

Зашипел Агишев, как гусак, но и только. Тресни мужика — самого прибьют. Народу — толпа, на стрельцов смотрят нехорошо.

В Рыженькой Неронов распрощался с Аввакумом и Данилой.

— Возвращайтесь к детям своим духовным. В такой смятенный час оставили вы их без слова Божьего, укрепляющего.

Омыли Аввакум с Данилою ноги Неронову, взяли у него благословение, и разошлись у них пути.

Навеки разошлись.

Агишев, освободясь от протопопов, задурил. Как из Рыженькой наутро выехали, шапку у Неронова отнял. Из двух кулей припасов со всяческой едой дал один сухарь.

Но дорога привела в Вологду. В Вологде поглядеть Неронова сбежался весь город. Агишев струсил, когда Неронов стал говорить людям слово. Однако протопоп про Агишева и не вспомнил. Просил молиться не ради живота, но ради души, ибо пришел ныне в мир Антихрист и время праведным людям страдать, приготовляясь к вечному царству.

Из Вологды Агишев поспешил убраться в тот же день. И однажды вечером по горизонту разлился серебряный тихий свет. То светилось Кубенское озеро.

Сумерки уже были густы, когда подводы выкатили на прямоезжую дорогу, ведущую к белым монастырским стенам.

И вдруг зарокотали колокола, а потом раззвенелись, золотя серый воздух. Ворота монастыря распахнулись, и навстречу сирой подводе вышел крестный ход.

— Кого встречаете?! — крикнул обеспокоенный Агишев, и ему ответили:

— Протопопа Неронова.

— Не на честь я к вам приехал, — сказал, склоняясь перед игуменом в земном поклоне, новоприбывший. — Под начало послан. Велено мне быть в хлебне, муку сеять, ходить в черных служках.

— Ни-ни! — облобызав Неронова, объявил игумен. — Это мы все пришли под твое начало. Приказывай, святой отец, с радостью станем служить тебе.

Агишев, улучив минуту, сунул Неронову лисью шапку и шепнул побелевшими губами:

— Прости, святой отец, и не погуби.

— Святой, значит? — засмеялся Неронов и сказал очень даже сердито: — Зачем мне тебя губить, сами вы себя погубите. Да уже и погубили.

В Москве Аввакум с Данилой написали царю новое челобитье, подклеили к нему листы с подписями прихожан, и Аввакум понес свиток Стефану Вонифатьевичу.