Неживая вода - Елена Ершова

На соседний путь пришел новый пассажирский поезд. Остановился, вздохнул тяжело и густо. Из распахнутых ртов вагонов посыпались люди. К ним тут же подскочили вертлявые носильщики, похватали чемоданы. И толпа потекла мимо Игната — торопливая, кричащая тысячью ртов, тысячью ног выбивающая из перрона бетонную крошку.

Эти не остановятся, не подадут. Да и как остановить несущуюся с гор лавину?

Игнат на всякий случай вжался в стену и подтянул поближе к себе шапку для подаяний.

— Не спеши, сокол мой!

Парень вздрогнул, но стройная женщина в накинутом на плечи черном полушубке обращалась не к нему, а к выхваченному ею из толпы тощему мужичонке. Тот попытался вырваться, забормотал что-то гневное, но женщина, продолжая удерживать его мертвой хваткой, несколько раз торопливо огладила по спине маленькой ладонью.

— Не торопись, сокол, — повторила она напевно. — Суета твоя пуста. Судьба мимо проходит. А ты меня, сокол мой, слушай — я тебя во сне видела. Хочешь — все скажу, что на сердце лежит?

Игнат не впервые наблюдал за подобной сценой. Вокзал — пересечение путей. И как любой перекресток, имел свои законы и притягивал к себе души неспокойные, лукавые, преступные. Приютил и Игната. Всем хлеба хватало — и нищему, и вору, и уличной гадалке.

— На сердце у тебя камень, на душе тоска, — продолжала вещать цыганка, и голос ее лился, журчал, как ключевой поток. — Не радует тебя работа — серыми днями тянутся будни. Не радует жена — где та красавица с воловьими очами, с сердцем пылким, с губами сладкими, как вишни? Оплыла, как свечной огарок, заросла бытом. Не радуют и дети — для чего свою молодость извел, себя не жалел? Для того ли, чтобы сын при чужих людях на смех поднимал? Чтобы дочь с проезжими молодцами путалась? Эх! Да разве это жизнь?

Гадалка испустила вздох, будто лопнул болящий нарыв. И мужичонка обмяк в ее руках, задрожал мелкой дрожью, словно под воротник к нему забрался леденящий ветер. Игнат вздрогнул тоже, отвел глаза. Тоска кошкой заскреблась на душе, вся жизнь разом промчалась каруселью, и — остановилась. А впереди — обрыв. Страшно…

— Не жизнь… — глухо, словно зачарованный ответил мужичонка.

"Не жизнь", — мысленно эхом повторил Игнат.

Сознание плыло. Голос молодой цыганки проникал под кожу, ядом вспенивал кровь. И было в нем что-то знакомое… Знакомое — но где Игнат мог раньше слышать его?

— А ты позолоти ручку, сокол, — продолжила вкрадчиво и напевно вещать гадалка. — Что тебе дорогие часы? Что кольцо венчальное? Что бумажки эти цветные? Все это прах, мой сокол. Все пустое, неважное. А важна только новая жизнь твоя. Так велика ли плата за возможность судьбу изменить?

— Невелика… — блекло произнес мужичонка.

Игнат приоткрыл глаза. Мир дрожал и качался, будто его и цыганку разделяли многие слои тумана. Мимо несся человеческий поток — и не было никому дела до незадачливой жертвы. Игнат видел, как ловкие руки девушки стаскивают с мужичонки часы и кольцо, как мужичонка отдает мошеннице пухлый кошель. И гадалка улыбается сочными губами, в зеленых глазах вспыхивают искры.

— Ты меня слушай, сокол, — продолжила она, и голос стал совсем низким, грудным, вибрирующим, будто кошка урчала на печи, и урчанием своим погружала в дремоту. — Слушай… слушай… я по миру хожу, я заповедные тропы ведаю, я сокровенные слова выучила. Будет день твой светел. Будет ночь тиха. Судьба — вот, на ладони. Хватай и держи в кулаке, да не вырони, — цыганка крепко сжала пальцы мужчины в кулак, и он повиновался, стиснул так сильно, что на лбу выступила испарина. — Откроется тебе она, сокол мой, через триста шагов. Иди все вперед, да на запад. А потом — выпускай! Выпорхнет на волю — тебя за собой поведет. Ну, лети же, сокол!

Она подтолкнула его, и мужичонка побрел, пошатываясь, держа перед собой крепко сжатый кулак. Глаза его бездумно смотрели вперед, по лицу струился пот. А на губах — улыбка.

Улыбалась и гадалка, глядя ему вслед. Ее лицо было белым и чистым — совсем не похожим на цыганское. Ветер взметал короткие черные кудри. Дорогой мех шубейки переливался и блестел в свете фонарей — слишком дорогая одежда для уличной гадалки.

Она отвернулась, наконец, и изящно проскользнула мимо Игната, обдав его запахом свежего молока. И морок тотчас оставил парня — схлынул, ледяным вихрем обдав от макушки до пяток. И вслед за отрезвлением пришло узнавание.

— Леля! — выдохнул Игнат почти позабытое имя.

"Черную кошку ударил — быть беде", — вспомнились слова юродивой.

Гадалка вздрогнула, приостановилась, будто раздумывая. Метнула на Игната тревожный зеленый взгляд. А потом подобрала цветастые юбки и торопливо засеменила по перрону.

Игната опалило жаром. Подскочив, он задел ногой шапку для подаяний, и медяки со звоном рассыпались по бетону.

Это была она! Та, что вместе с дедом обобрала Игната на поезде Преслава — Заград! Она соблазнила его, опоила зельем, заворожила сказками. Она перебежала дорогу черной кошкой, и тьма проникла в душу Игната, и были долгие скитания в тайге, и голодные стылые ночи, и пожар, и смерть Эрнеста…

Не обращая внимания на просыпанную мелочь, Игнат бросился вдогонку.

Он оттолкнул пару прохожих, которые долго кричали ему вслед что-то оскорбительное. Налетел на бабку и та, охнув, плюхнулась на собственные тюки. Пассажиры, со скукой ожидающие прибытия состава, оживились, с интересом провожали погоню блестящими от любопытства глазами.

Девушка бежала не слишком быстро — ее ноги путались в цветастых юбках, каблуки скользили по схваченному изморозью бетону. Но и Игнату приходилось несладко. В боку закололо почти сразу. Огонь с новой силой вспыхнул в груди, и с губ Игната срывалось хриплое, нехорошее дыхание — болезнь давала о себе знать, и даже насытившись и согревшись, Игнат не смог избавиться от палящего жара в груди.

Беглянка обогнула большое табло с номерами поездов и названиями пунктов назначения, перескочила на соседний путь. Игнат стиснул зубы и внутренне застонал, когда понял, куда направляется девушка: диспетчер давно объявил посадку, и раскрытые створки вагонов жадно проглатывали припозднившихся пассажиров. Перед вагоном девушка притормозила. Оглянулась на Игната, и парню показалось, что на ее губах мелькнула победная усмешка.

— А ну, стой, паскуда! — просипел он. Голос прозвучал слишком хрипло и тихо для заполненного гомоном воздуха, но она услышала. Птицей взлетев на подножку, она показала преследователю язык и скрылась в недрах вагона.

Игнат застонал. Огонь праведного гнева, толкающий вершить возмездие, переливался через край, жег легкие и кожу. Игнат собрал последние силы, и занес было ногу на ступеньку, но дорогу шлагбаумом преградила чужая рука.

— Куды? — грозно вопросил проводник, хмуря щетинистые брови.

От неожиданности Игнат отпрянул и снова оказался на перроне.

— Мне нужно… — только и смог выдавить он, а потом закашлялся, с губ сорвалась ниточка розоватой слюны. Проводник поглядел на него с отвращением и встал в дверном проеме незыблемый, как статуя.

— Всем нужно! Только билет-то где?

Игнат утер рот ладонью. Машинально потянулся к карману, да вспомнил, что ни денег, ни билета у него нет. Да и какой билет мог быть у такого оборванца?

— Послушайте, — как можно спокойнее постарался проговорить он, а дыхание меж тем с хрипом вырывалось изо рта. — В ваш поезд только что села… одна женщина. Она мошенница, пан проводник! Я своими глазами видел, как она обобрала одного господина.

— Так что ж господин сам не пришел, а этакого люмпена вместо себя послал? — поморщился проводник. — Или самому ноги бить не захотелось?

— Заколдовала она его, — в отчаянии ответил Игнат и сам понял, какую глупость сморозил. На лице проводника отразилось недоверие, но отступать было поздно, а потому Игнат продолжил устало:

— Загипнотизировала и обобрала до нитки. Я свидетель. Все забрала — и кольцо, и бумажник, и часы. Да вы по вагону пройдитесь, пан проводник! Черненькая она, курчавая, как цыганка, а сама в дорогой шубе.

— Коль в дорогой шубе, так какая же цыганка? — перебил проводник. — Как есть честная пани. Других не пущаем. А ты, я вижу, горазд сказки рассказывать да на честных господ поклеп возводить! — проводник сощурился, оглядел Игната сверху вниз. — Может, ты сам того господина и обобрал? А теперь и другим добром поживиться хочешь? Или попрошайничать в моем вагоне удумал? А ну, пошел отсюда, нищеброд! Иначе… — проводник погрозил кулаком.

Игнат стиснул зубы и отступил. Отчаянье и стыд жгли его изнутри. Как надо было опуститься, что даже воровка выглядит достойнее него?

Он отступил, потер ладонью пылающую грудь и ощутил под пальцами уплотнение — там, под тулупом, завернутая тряпицей и спрятанная в мешочек, лежала колба с волшебным эликсиром. Игнат горько усмехнулся. Какой с этого теперь толк? Сокровище, которым даже нельзя распорядиться. Да и донесет ли вообще?