Усман Юсупов - Борис Ресков

В войну он редко бывал дома. Случалось, месяц кряду ездил по областям, жил на больших стройках. Когда являлся в дом на Гоголевской, в мрачноватых комнатах со старой мебелью для всех наступал короткий праздник. За столом рассказывал о Сталинграде; вилки, ножи изображали армии. Все задавали вопросы, семилетняя Инна — тоже:

— А почему они не затопили печку? (Юсупов говорил о замерзающих итальянцах.)

Старший сын его, Леонид, тоже был на фронте, служил у Сабира Рахимова, первого узбека-генерала, но семья расширилась: родилась дочь Зоя, и была взята на воспитание пятилетняя русская девочка Фаина.

Юлия Леонидовна работала в Наркомате легкой промышленности, но заботы, как у всех, не ограничивались ведомством. Занималась она и детскими домами. Однажды стриженая русская девочка вскинула на Юлию Леонидовну, красивую, неизменно элегантно, но строго одетую, глаза, произнесла «мама» и тут же смолкла, поняв, что ошиблась. Юлия Леонидовна взяла девочку к себе. С Усманом Юсуповичем ничего не согласовывала; знала, он одобрит. Сам привозил из каждой поездки полон вагон (свой, служебный) детишек, подобранных на дорогах и вокзалах. Устраивал в детские дома, а тех, кто постарше, — на работу.

В Ангрене, где строили угольный разрез (начинали еще народным методом), в снежный холодный день пошел по баракам. Прежде заглянул в рабочую столовую, на кухню, поворотил поварешкой в котле.

Где картошка? — спросил у оробевшего пучеглазого зава и безошибочно заключил: — Между собой разделили. Ну ладно, доберемся до вас.

Б бараки увидел парня лет семнадцати, тощего, слабого. Оказалось, он из Донбасса, год скитался, питаясь чем бог пошлет, пока добрался до Узбекистана. Сирота, шахтерский сын.

— Долго тебе придется набирать мясо на таком питании, как у вас здесь. — И шоферу: — Возьми его в машину, отвези к нам в вагон.

Шофер Виктор Орда, еще молодой, едва тридцать минуло, отвез парня на станцию, отдал ему свое белье. В Ташкенте спросил:

— Куда этого, Усман Юсупович?

— В гараж к себе. Скажи, я велел.

Парень работал, учился, потом попросился в Ленинское стрелковое училище. Окончил и уехал на фронт лейтенантом. Наверное, погиб; иначе непременно дал бы знать Усману Юсуповичу о себе.

Никто из них, в чью жизнь Юсупов вошел как добрый гений, а нередко — спаситель, не забывал этого, а было таких людей множество. Из той же поездки, к примеру, привезли девчонку-таджичку. Нашли на станции, спала, приткнувшись к теплой стене водогрейки. Обычная невеселая история: отец на фронте, мать умерла; жила у каких-то дальних родичей, вниманием ее не жаловали, обиделась, убежала куда глаза глядят.

— На дачу ее, уборщицей поначалу, — велел Юсупов.

На даче ЦК, в благословенной, утопающей в яблоневых садах и виноградниках Дурмени, в пятнадцати километрах от Ташкента, сам он бывал очень редко. Да и семья жила в городе, Юлия Леонидовна хотя была занята меньше Усмана Юсуповича, но тоже допоздна засиживалась то в наркомате, то на заседаниях. В Дурмени жили те, которых Юсупов ценил особо; не за положение — за талант; достаточно назвать певца Фазлитдина Кары, поэта-сказителя Чархи, чтоб понять, что это были за люди. Была и молодежь. Азизхан Каюмов, к примеру.

Юсупов увидел его в Коканде. Восемнадцатилетнего Азиза и четырнадцатилетнего брата его Лазиза (ныне Лазиз Лулатович Каюмов, светлая голова, профессор, крупнейший в республике литературовед), поэт Чархи, покровительствовавший способным юношам, привел на чаепитие, собранное в честь Юсупова в кокандском саду.

— Наш юный стихотворец.

— Читай, — сказал Юсупов.

Ребята были в жалкой одежонке, робели, к тому же взгляд их помимо воли был прикован к скатерти, на которой стояли подносы с фруктами, лежали свежие лепешки. Как равноправные гости, могли и они взять что хотелось, но в присутствии такого человека…

Азиз начал читать стихи, посвященные курултаю (съезду) хлопкоробов. (Какие же еще могут понравиться первому секретарю ЦК?) Сочинение это, длинное, риторичное и довольно-таки нудное, было опубликовано Б городском газете, и Азиз этим обстоятельством весьма гордился.

Юсупов выслушал его терпеливо и заключил:

— Мы не поэты, конечно, но если бы поднатужились, то могли бы что-то наподобие этого сочинить. Прочти-ка еще.

— Читай свою лирику, — подсказал Чархи.

— Вот это нравится, — сказал Юсупов и с особым вниманием посмотрел на Азиза. Узнал, что тот учится в местном нефтяном техникуме не потому, что душа лежит, а по бедности: в Ташкент отец отправить его не в состоянии.

Слабости своей Юсупов все же уступил. Обстоятельно порассуждал вслух о том, что к таланту нужно еще и образование, тогда только он сможет окрепнуть и развиться. Мальчики почтительно слушали, а голова у них кружилась от запаха свежих лепешек. Он понял, конечно. Встал и сказал:

— Оставайтесь за столом. Попейте чайку, ребята.

Они сперва набросились на еду, а потом полезли на вишню, набили полные карманы… Неожиданное пиршество это запомнилось, пожалуй, не меньше, чем разговор с Юсуповым.

А он не забыл, оказывается.

Вскоре Азиза пригласили в горком и сообщили, что отправляют его в Ташкент и что он должен явиться в секретариат Юсупова. Все столь сложные в военное время вопросы (надо было сняться с воинского учета, получить разрешение на прописку в столице; даже билет на поезд достать было непросто) были решены мгновенно, и Азиз в саржевой гимнастерке и с не имеющей цены трехрублевкой в кармане прибыл в Ташкент. Заняться им сразу же Юсупов, разумеется, не мог. Товарищи из аппарата решили было, что юного поэта отправят в Янгиюльский театр. Было тогда такое зрелищное предприятие, которое, впрочем, спектакли показывало крайне редко, зато в штаты его, весьма раздутые, зачислены были не только актеры, но и многие писатели, ученые, художники. Нарушение это сделано было по прямому указанию Юсупова, чтоб поддержать, а может, даже спасти людей талантливых, но по-бытовому гораздо менее приспособленных к жизни.

В Янгиюльском театре получали зарплату, которая, впрочем, значения не имела, а главное — кормились три раза в день, отоваривали (было и такое выражение) литерные продовольственные карточки знаменитый певец из Хорезма Ширази, литераторы и музыканты, и среди них Айбек и Юнус Раджаби — достаточно, наверное, этих, всегда с гордостью произносимых в Узбекистане имен.

Но когда дошел черед до Азиза, Юсупов отправил его в Дурмень. Там парень был зачислен рабочим подсобного хозяйства, трудился и в ткацком цехе, и в саду, а осенью поступил на Восточный факультет САГУ. Пройдут годы, и Азиз Пулатович станет крупным ученым, ректором Узбекского института культуры.