Женщина нашего времени - Рози Томас

— Ты же знаешь, что я так не считаю, — ответила реальная Харриет.

Были тут и другие материалы, но они не были посвящены нынешней жизни Харриет, потому что «Пикокс» победила.

«Я люблю, когда меня приглашают на обед, да, я люблю ходить в оперу с какой-нибудь знаменитостью, — цитировала ее пресса, — но любовь требует времени, а у меня его не так уж много, чтобы расходовать на это».

— Это правда? — спросил ее Робин однажды ночью, когда они лежали в темноте.

— Я была сдержанна, — ответила Харриет, хотя они оба знали, что это не было ответом на вопрос.

Теория Харриет состояла в том, что любая известность — это хорошая известность, любая известность, не касающаяся Саймона. И она верила, перелистывая покрытые пластиком листы, что она была права. «Мейзу», «Пикокс» и сама Харриет стали центром внимания прессы, и, соответственно, уменьшился интерес к Саймону. Было очень мало фотографий пустого дома и рассказов о настоящем офицере, которые в любом случае вели в никуда, зато Харриет была всегда доступна, заметна и бесконечно находчива.

Саймон провел несколько недель в больнице, а когда вернулся, то обнаружил, что его дом отремонтирован. Харриет и Кэт не один раз посещали его отдельно друг от друга. Он был спокоен, по-новому пассивен, но чувствовал себя, по-видимому, снова хорошо. Он мог уже ухаживать за собой, как всегда это делал. Он не проявлял никакого интереса к деньгам «Пикокс», которые собирались на его счете, как бы Харриет не старалась убедить его использовать эти деньги.

За последние двенадцать месяцев темпы роста производства «Пикокс» составили почти четыреста процентов. Компания приобрела новые офисы, приняла на работу управляющего по обслуживанию покупателей и скоро, наверное, понадобится коммерческий директор, чтобы снять часть нагрузки с Харриет.

Мартин и Робин Лендуиты были довольны прогрессом их капиталовложений.

Харриет с задумчивым видом закрыла синюю папку и опустила ее к остальным в свой портфель.

Когда на столе рядом с Харриет зазвонил телефон, она подняла трубку и обнаружила, что это Робин, как будто он понял, что она думала о нем.

— Что ты делаешь? — спросил он.

Харриет улыбнулась.

— Думаю о возможности создания «Мейзу» для путешественников в блистерной упаковке, думаю о точке, через которую можно было бы проводить сверхбыструю продажу. Я думаю об этом почти все время, пока не прихожу домой, а сейчас я намерена остановиться.

Это было почти правдой. Она не скажет ему, что подвергла себя суду газетных вырезок и признала себя виновной.

— А что сейчас?

— Я думаю, в постель.

После непродолжительного молчания Робин спросил:

— Можно я приеду и присоединюсь к тебе?

Это была необычная просьба. По молчаливой договоренности, которая, казалось, устраивала их обоих, Робин и Харриет проводили вместе один-два вечера в неделю по рабочим дням в театре или опере или просто обедали. Иногда они ходили на вечеринки или в ночные клубы, обычно по приглашению кого-нибудь из друзей Робина или партнеров по бизнесу, но Харриет предпочитала более раннее время, потому что утром ей требовалась ясная голова. Весь вечер и часть уик-энда они проводили вместе в зависимости от их личных планов. Робин часто бывал за границей, а в последнее время и Харриет тоже стала путешествовать.

После их вечерних выходов они возвращались либо в дом Робина, либо в новую квартиру Харриет. Она все еще удивлялась тому, как много радости она получает от пребывания в постели с Робином Лендуитом. Иногда, когда она неосмотрительно вспомнит об этом, о том, как он в последний раз прикоснулся к ней и что он сказал, ее мышцы сжимаются и перехватывает дыхание.

Это случилось и сейчас, как только она подумала, двадцать минут от Баттерси…

Но уступить сегодня означает поставить себя перед риском дальнейших уступок собственным желаниям и потребностям Робина. «У нас есть прекрасные договоренности, — подумала она, — и они хорошо работают». С самого начала она больше всего боялась ответственности и зависимости, а если договоренности между ними начнут изменяться, то к чему это может привести?

Таким образом, вопреки своему желанию она сказала:

— Нет. Не сегодня, Робин. У меня завтра серьезный день.

И тотчас она подумала: «Чего я боюсь? Робин независим, и мне нет никакой нужды чувствовать ответственность перед ним. Это моя собственная слабость. Страх, что я могу поддаться и признать, что нуждаюсь в нем…»

— Жаль, — ответил Робин.

Голос его прозвучал хрипло, почти неразборчиво. Харриет на мгновение подумала, не выпил ли он, пока не поняла, что то, что она слышит, — это нежность. Ей вспомнилось начало.

— Мы завтра встретимся на ланче? — спросил он.

Харриет прикусила уголок губы.

— Мне бы очень хотелось, но я не могу. У меня завтра ланч с Джейн, и я уже один раз его откладывала.

Она услышала, как на другом конце провода Робин засмеялся. Это был тихий, теплый смех, который снова заставил ее вспомнить, как хорошо, когда он лежит рядом с ней и скользит своей рукой по ее бедру к складкам между ногами.

Харриет неожиданно встала и пошла с телефоном в руке. Она подошла к зеркалу в позолоченной раме, расположенному над каминной полкой, и с антипатией внимательно посмотрела на свое собственное отражение.

— В таком случае, — сказал Робин, — я вынужден сделать это по телефону. Я еще не представляю как, но я должен сделать это. Ты должна принять соответствующую позу, ты знаешь какую, даже если бы мне пришлось стоять на голове.

— Робин, о чем ты говоришь? Может быть, ты немножко пьян.

— Нет, дорогая. Более трезвым быть нельзя. Харриет, ты выйдешь за меня замуж?

Она увидела, как дрогнули глаза у ее отражения. Она заметила также и кое-что еще — свет и тепло на своем лице, от чего она похорошела и стирались морщинки в углах рта. Пальцы стали влажными. Харриет почувствовала, что она на полпути между смехом и слезами.

— Я уже замужем, — прошептала она.

— Это не серьезное препятствие, как ты сама должна знать.

Харриет было жаль, что она не сказала: «Да, приезжай сегодня». Было бы легче сказать все прямо ему, а не его требовательному бестелесному голосу.

— Нет, Робин. Ты слышишь меня? — она сказала это чересчур резко, но она не могла взять назад свои слова. — Я не могу. Я чувствую, что «Пикокс» забирает сейчас всю меня. У меня не достанет сил, чтобы бросить это и выйти замуж. Я очень счастлива с тобой, Робин. Мне нравится то, что мы с тобой делаем, все, что мы делаем вместе. Я не могу снова выйти замуж. Ты слышишь меня?

— Я слышу. Я встаю с колен.

— Ты действительно стоял на коленях?

— Теперь ты никогда не узнаешь.

— Черт, — она уже кричала.

Она увидела пару крупных капель, появившихся в углах глаз, мгновенно накапливающихся и покатившихся вниз с обеих сторон носа.

— Я люблю тебя, Харриет.

Она слушала тишину, слушала его дыхание в двадцати минутах езды от нее на белом порше. Свободной рукой она вытерла слезы. Ей хотелось высморкаться, ей хотелось еще плакать.

— Скажи это, — потребовал он.

— Я люблю тебя тоже.

Это была половина правды, достаточно правды для того, чтобы удовлетворить, как и со многими другими правдами, с которыми она имела дело в последнее время.

Робин тихо сказал:

— Хорошо. Желаю тебе приятного ланча. Увижу тебя в пятницу. — И повесил трубку.

Харриет швырнула телефон на место, медленно спустилась по ступенькам в свою большую роскошную ванную комнату, сбросила одежду и стояла под горячим душем, под которым не имело значения, что слезы бежали у нее по лицу. Она плакала, так до конца и не понимая, зачем ей нужно плакать, а когда слезы закончились, она вытерлась и наложила крем на свои распухшие щеки.

А затем она направилась в постель, говоря себе, что надо быть счастливой, и в конце концов заснула.

Джейн приехала первой. Она сидела за угловым столом в ресторане со сложенной на столе перед ней «Гардиан», изучая раздел, посвященный образованию. Она видела, как Харриет пробирается между Столами в ее направлении.

— Я всегда опаздываю, — сказала Харриет, — извини.

— Это не имеет значения. Ты хорошо выглядишь, Харриет.

«Я тоже хорошо выгляжу», — подумала Джейн. Не было ничего примечательного, за исключением того, что, казалось, у Харриет было здесь свое общество. Два-три человека за соседними столами повернулись, чтобы посмотреть на нее, и как будто узнали ее.

«Девушка Мейзу», — вспомнила Джейн. Нелепость такого титула заставила ее улыбнуться, не разжимая губ. Харриет заметила выражение ее лица и дернула за баску свой ярко-красный жакет, думая, что Джейн, вероятно, имеет в виду ее одежду. Джейн была одета в один из своих стандартных костюмов, который по стилю, однако, меньше, чем обычно, напоминал военный лагерь, потому что были школьные каникулы. Их одежда была в высшей степени контрастна.