Анархия – мать порядка - Александр Шубин

22 апреля, выстраивая армию ДВР после первого японского удара, главком Генрих Эйхе назначил Тряпицына командующим Охотским фронтом, в зону ответственности которого входил и Хабаровск. Это показывает, что красное командование рассчитывало, что именно армия Тряпицына, как лучше всего сохранившаяся после удара японцев, будет наступать на Хабаровск.

Но японцы не были намерены отдавать Тряпицыну инициативу и высадились под Николаевском. Естественный путь отступления для него был в сторону Хабаровска, но тогда на Амуре армия Тряпицына была бы зажата с двух сторон – от Хабаровска шли японские канонерки с десантом. Комфронта находит остроумное решение – отступать на реку Амгунь, впадающую в Амур. Таким образом, фронт красных располагался близ Николаевска, сковывая японцев, тыл располагался в селе Керби – достаточно далеко от Николаевска и от моря, что исключало его быстрый захват японцами. Но в случае поражения Охотского фронта все равно оставалась возможность отступать на занятый красными Благовещенск. Во всех отношениях удачная позиция, если бы речь шла только о войне с Японией.

В канун отступления из Николаевска обострились конфликты среди партизан. По доносу командира Биценко были арестованы комиссар горных дел И. Будрин, председатель Николаевского горсовета Б. Любатович и их «сообщники», обвинявшиеся в подготовке переворота. За неповиновение боевым приказам был арестован также партизанский командир Г. Мизин. Тряпицын и другие члены трибунала поверили Биценко, арестованные были приговорены к тюремному заключению, но перед эвакуацией все заключенные были расстреляны. Позднее, уже после гибели Тряпицына, выяснилось, что Биценко – провокатор белых. Этот инцидент сыграл трагическую роль в судьбе самого Тряпицына – он считал, что разоблачил заговорщиков, и с тыла ему ничего не угрожает.

Чтобы не дать японцам возможности создать в Николаевске удобную базу, Тряпицын приказал 1 июня сжечь город, эвакуировав население в Керби. Такое поведение в стиле 1812 г. значительно снизило ценность Николаевска для японцев. Шокирующее воздействие на Японию произвело другое решение Тряпицына – перед отходом из города захваченные в плен подданные Японии были расстреляны. Страна восходящего солнца была шокирована, Северная экспедиция повернулась к ней жутким лицом террора. Тряпицын поступил с японцами (правда, не совсем уж мирными, учитывая, что они в большинстве своем прибыли для обеспечения агрессии и участвовали в боях) также, как японцы привыкли поступать с русским населением Дальнего Востока. Так, 22 марта 1919 г. японцы сожгли село Ивановка вместе с 257 жителями[528]. И это – только один из случаев. Характерно, что Колчак призывал своих командиров брать пример с японцев в этом вопросе. Так что действия Тряпицына были обыденностью Гражданской войны. В дальнейшем японцы использовали факт расстрела японских подданных в дипломатических целях. На это было несложно отвечать – японцы действовали еще хуже. Но дипломаты ДВР некоторое время с уважением относились к этой претензии Японии, что ставило их в нелегкое положение. Почему? Мы еще вернемся к этому.

Население отправилось в Керби на пароходах, а армия отходила по болотистой местности и измоталась. Обострились конфликты. Тряпицын расстрелял одного партизана за то, что тот съел неприкосновенный запас шоколада. Второй участник этого «пира» сбежал в Керби, где стал рассказывать, что Тряпицын сеет террор по Амгуни. В Керби было много недовольных Тряпицыным – эвакуированные жители не могли простить ему сгоревшего имущества, бойцы отряда сахалинцев, среди которых было много бывших каторжников, были недовольны наведением дисциплины…

Тем временем командир И. Андреев не выполнил приказ об атаке против японцев. Андреев был белым офицером, в феврале 1920 г. перешедшим к Тряпицыну во время штурма Николаевска – чтобы не погибнуть. Теперь Тряпицын приказал его арестовать за невыполнение боевого приказа и отправил для этого командира отряда сахалинцев С. Бачеева. Но тот не стал арестовывать Андреева, а предложил вместе выступить против террора Тряпицына. Тряпицын со своей гражданской женой и по совместительству начальником штаба Н. Лебедевой (эсеркой-максималисткой) в это время на катере отправился в Удинск. Он оказался вдали от основных сил своей армии. Тут его 1 июля и настигли заговорщики. Тряпицын, Лебедева, а затем и другие командиры армии, находившиеся в тылу, были арестованы. Но что делать дальше? Ведь командиров, арестовавших Тряпицына, могли обвинить в мятеже. Тут и возник остроумный план имитировать судебную расправу над Тряпицыным и таким образом заручиться поддержкой красного командования, которое и так относилось к анархисту с недоверием.

«Суд» состоял из 103 жителей Николаевска, эвакуированных в Керби, жителей этого села, которые судили о конфликте по слухам, и командиров-врагов Тряпицына. Защищать Тряпицына никто не решился – можно было присоединиться к «подсудимым».

Этот «суд линча»[529] 9 июля приговорил к расстрелу Я. Тряпицына, Н. Лебедеву (ей не было предъявлено конкретных обвинений, не спасло ее и то, что она была беременна), председатель Сахалинского облисполкома Ф. Железин (коммунист, к которому у партизан-сахалинцев было много претензий за стремление навести порядок в полууголовной вольнице) и еще 4 командира (два коммуниста, анархист и беспартийный).

В приговоре говорилось, что осужденные виновны в «беспричинных арестах и расстрелах», в давлении на органы советской власти, уничтожении «около половины населения Сахалинской области». Последнее – явное преувеличение. Сахалинские большевики тогда не выделялись на общем фоне какими-то особыми зверствами и геноцидом. Из «беспричинных» расстрелов конкретно удалось назвать только два имени (а ведь в Керби присутствовали жители Николаевска, которые могли бы увеличить список, если бы Тряпицын действительно «лютовал») – Будрин и Мазин. Их гибель, как и расстрел их подельников при отступлении из Николаевска – безусловно трагедия, но, увы, обычная в условиях гражданской войны. Такие ошибки в других ситуациях не считались основанием для расстрела. Главное обвинение, в основании которого не было никаких фактов, заключалось в «активном выступлении против РСФСР»[530]. Оно-то и должно было примирить советское командование с убийством Тряпицына.

Состав расстрелянных опровергает миф о том, что в результате переворота власть «захватили коммунисты»[531]. Это был раскол среди партизан, в результате которого пострадали и коммунисты, а среди победителей были и белые (Андреев, возглавивший новый штаб армии, затем служил японцам, жил на Сахалине, и перед эвакуацией оккупантов эмигрировал в США)[532]. Потом были новые расстрелы, для которых набирали новых «судей» – старые постепенно разбегались. Тем не менее, большинство арестованных тряпицынцев пришлось распустить, и они потом сражались на стороне красных.

Но когда расправа свершилась, конференция приморских коммунистов 11 июля поддержала ее. Это было сделано по дипломатическим соображениям – чтобы добиться компромисса с японцами, которых обидел Тряпицын. В дальнейшем дипломатия ДВР признавала, что Тряпицын поступил неправомерно, но ДВР за него ответственности не несет, и он был примерно наказан. Японцы, напротив, доказывали, что раз преступление имеет место, то нужна и компенсация – в виде концессий и других уступок. Только после ликвидации ДВР комедия закончилась, и СССР уже никаких претензий не признавал. Однако Тряпицын так и остался «преступником», казненным по закону. Ведь эта история стала компроматом на анархизм.

Казнь командующего вызвала замешательство и среди преданных Тряпицыну командиров. Анархист Рогозин двинулся мстить. Фронт был деморализован и разваливался. Бузин-Бич колебался. Командующий амурским фронтом Шилов приказал ему перехватить Рогозина. Бузину угрожали объявлением вне закона как сообщнику Тряпицына. Последнего спасти было нельзя. Поколебавшись, Бузин встретил Рогозина и уничтожил его, тем самым спасая себя. Остатки развалившегося Охотского фронта разошлись по разным партизанским отрядам и полкам армии ДВР.

Если бы не июльский переворот, Тряпицын мог стать красным генералом и даже вступить в РКП(б) как Каландаришвили в 1921 г. А мог бы и не стать, не вступить. И тогда коммунисты получили бы на Дальнем Востоке новую махновщину. Это был бы выбор Тряпицына, и коммунисты вздохнули с облегчением, когда противники коммунистического радикализма в Керби сами выполнили грязную работу. Обвинить Тряпицына во всех смертных грехах гражданской войны было легко – он был радикальным анархо-коммунистом, и у него не было ясного понимания, как должна выглядеть политика сегодняшнего дня, более демократичная, чем политика коммунистов. Мы еще вернемся к этой трагедии анархо-коммунистов, жертвовавших анархией в пользу коммунизма.