Гордая птичка Воробышек - Янина Логвин

— Т-тебе не понять.

— Скажи.

— Не-ет. Это неправильно. Т-ты не Колька.

— Не он.

— Колючий… Ты пахнешь по-другому.

— Что, очень гадостно?

И снова голова качается так странно, словно ее отделили от тела и она живет сама по себе. Глаза закрыты, но пальцы ложатся на теплую кожу и ползут по ней, пробуя, изучая, запоминая…

— Приятно… Ты теплый и вкусно пахнешь, ка-ак Люков. Мне нравится.

— Это хорошо.

Я смеюсь и утыкаюсь носом куда-то в теплую ложбинку. Ласково касаюсь кожи щекой.

— Глупый, это опасно.

— Почему, Воробышек?

— Потому что.

— Это не ответ, птичка. Скажи мне.

Мне надо глотнуть воздуха, чтобы признаться. Его здесь много под синим широким небом, прохладного и чистого, с хвойными нотами и тонким ароматом апельсина. Он дразнит ноздри и мягко ласкает лицо, успокаивает, нашептывая что-то одно ему ведомое. Я распахиваю глаза и вдруг замечаю:

— Это что, звезды? Там, высоко?

— Да. Мы на улице, Воробышек. Вокруг темная ночь и тебе давно пора спать. Не холодно?

— Нет. Мне хорошо.

— Тогда ответь, почему?

— Какой ты настырный… Я совсем не вижу тебя. Потому что разбивает мне сердце, а это больно. Ты знаешь, как болит сердце, когда умирает?

— Нет. Возможно, отчасти, но это было так давно.

— Во-от. А я знаю. Он сильный, он не заметит, а я умру.

— Ща-ас! Разбежалась носом в песок! А ну чеши отсюда, Веревкин, со своими конфетками и приглашением, пока я тебя с гостеприимными дружками пяткой по почкам не отходила! Надоел! Что вам всем сегодня здесь медом намазано, что ли? Нет Женьки! А вот так! Да, час назад была, а сейчас сплыла. Куда, не твоя забота. Уточкой вниз по лестнице и домой тю-тю! А что я? В моих развратных планах на вечер тебя нет! И приятелю своему дерганому скажи, чтобы зубы вахтерше не скалил, не то пломб не досчитается! А мне все равно, знаешь ты его или нет! Я предупредила, Веревкин. Пока!

Входная дверь с глухим стуком входит в коробку и щелкает замком.

— Вот придурок! Воробышек ему к новогоднему столу подавай! Людоед недоделанный! — слышу я Танькино гневное ворчание и открываю глаза.

— Крюкова, ты чего шипишь? — бормочу сонно, потягиваясь под одеялом. — Кто тебя рассердил?

Солнце светит в окно подозрительно ярко, за стеной у девчонок громко играет музыка, слышится смех, и я понимаю, что утро, должно быть, давно наступило.

— О-о! — сердито выдыхает подруга, пока я ладонью пытаюсь подавить широкий зевок, ветром проносится по комнате и решительно сдергивает с меня одеяло. — Хороша ты спать, Варвара! Коса слева, коса справа! Посередке носопырка, а в ушах пробиты дырки! У нас тут с утра внеплановое столпотворение самцов у дверей пещеры, а она еще спрашивает!

— Тань, ты чего? — удивляюсь я, протирая глаза. Отбираю у подруги одеяло и вновь укутываюсь в него. Вдавливаю щеку в подушку. — Случилось что?

— Не знаю! — поджимает губы Крюкова и упирает руки в бока. Смотрит сверху вниз со странным осуждением во взгляде. — Это ты мне скажи, Воробышек, случилось или нет. Как у нас головушка, не болит?

Я внимательно сканирую внутренние ощущения организма на предмет боли и встречаю легкую пульсацию в виске признанием:

— Кажется, есть немного. Не так чтобы очень, конечно, а-а что?

— Ой! — отмахивается Танька, картинно воздев брови. — Ерунда, Жень, не бери в голову! Подумаешь, в третьем часу ночи чуть заикой не стала. Звоню — не отвечаешь. Ладно, думаю, может, домой уехала. Спать прилегла — сама понимаешь: ночь, все дела, завтра Новый год, — как вдруг в комнату вваливается какой-то всклокоченный тип с тобой на руках, ничего не объяснив, желает спокойной ночи и ве-ежливо так интересуется, нависнув в темноте: а не найдется ли у спящей красавицы случайно для него льда? У него глазик, видите ли, бо-бо напух! И вообще, он сегодня именинник и надо бы его на ночь глядя пожалеть. Нашелся лед. Сразу под оба глаза!

— Та-ань…

— Что, Та-ань, Жень? Оказывается, ты у нас еще тот сюрприз с начинкой. Ночью взашей одного озабоченного вытолкала, а наутро вся общага гудит: кто видел, кто знает, что наша тихоня Воробышек вчера в клубе у Бампера отмочила? Вопрос на повестку дня!.. И это хорошо еще, что половина народу по домам разъехались, не то бы дятел-Крюкова: «Не видела, не знаю, пошли вон!» сломался еще утром. А так, как видишь, отстукивает потихоньку. Выпроваживает исправно особо заинтересованных. Женька, — вздыхает устало девушка, присаживаясь в изножье кровати, — ну почему ты не сказала, что пойдешь в ночной клуб, а? Я бы живо Серебрянского сориентировала и сама этой лахудре Нарьяловой все патлы повыдергала бы, еще до глупого батла. Она бы у меня эту перчатку злосчастную себе знаешь куда засунула?

— Догадываюсь, — осторожно отвечаю я, вспоминая события минувшего вечера. Господи, неужели все промелькнувшее в памяти и вправду произошло со мной? Колька, клуб, Лиза, пьяные танцы… А дальше что было? — зажмуриваю глаза и вижу лишь довольное лицо Ромки Зуева, кричащего в микрофон. Нет. Не помню ничего.

— Во-от! Еще и тампончиком бы утрамбовала, чтобы неповадно было не пойми чем в людей швыряться! Подумаешь, Люков к ней ушел. Да пусть подавится трофеем, скелетина! Не один он принц на белом свете! Мы тебе настоящего, моногамного принца найдем! А ты молодец, Воробышек. Не раскисла, как Лизка того ожидала, а взяла и на глазах у всех в сопли утерла ей нос. Лилька Еременко меня еще в полседьмого утра растолкала и рассказала, какая ты была вся из себя гордая и красивая! И как здорово танцевала! И не надо хмурить брови, подружка, да, общежитие — это свора сорок, ты разве не знала? Я, между прочим, хоть сейчас и ворчу, но тобой горжусь, так и знай! Кстати, народ так ничего и не понял насчет вас с Люковым. Говорят, парни после батла мордобой из-за тебя устроили? Это правда?

— Что-о? — удивляюсь я словам Крюковой. — Да ну, Тань, — отрываю голову от подушки и привстаю на локоть. — Глупость какая, — убираю волосы от лица и шарю рукой под подушкой в поисках очков. — С чего бы вдруг им пришло в голову драться, да еще из-за меня?

— А не знаю «с чего вдруг», Воробышек. На, держи! — девушка великодушно снимает очки со стола и насаживает мне на нос. — Дружок твой ночной — Невский, кажется, — заметно фонарем под глазом светил. Выскочке Зуеву, говорят, тоже досталось. И еще кому-то, не из наших, но их девчонки не знают. Держись, Женька, — сочувственно фыркает Танька, глядя, как я моргаю на нее, открыв рот. — Лилька тебе сегодня в волосах плешь проест, а Настька поможет. Кстати, — дергает меня вдруг за пятку. — Сколько можно дрыхнуть, подруга? Новый год скоро, а ты все нежишься в постельке, как кисейная барышня до опохмелки.