Золотой век - Дмитрий Дмитриев

Он вставал ночью и обходил дозором около стен усадьбы, также взбирался на сторожевую башню и смотрел на дорогу — не видать ли появившихся лиходеев.

Егор Ястреб, проходя около стены, где находится башня, услыхал разговор сторожа Игнатки с мужиком Демьяном и накрыл их.

На Игнатку нашел столбняк от неожиданности и испуга, а Демьянка, увидя в башне грозного приказчика, пустился было со всех ног бежать, но меткая пуля, пущенная ему вслед приказчиком из пистолета, догнала его, и Демьян со стоном рухнул на землю.

— А, проклятый! Подкопы под меня думал строить! Так вот же тебе, собака! Ну, теперь, паренек с тобой поговорим. Как же это ты?.. Предать задумал княжью усадьбу и всех нас в руки злодеев? С Иудой предателем в сделку вошел!.. Рассказнить тебя за это мало.

— Прости!.. Помилуй!

И Игнатка повалился в ноги перед грозным приказчиком.

— Предателю нет пощады: под плетьми издохнешь!

— Да чем же я-то виновен, чем?.. Ведь Демьянку я не звал, сам он пришел смущать меня, — оправдывался Игнатка.

— А зачем в согласие с ним хотел вступить? Ну, да ладно, так и быть; по твоему тупоумию эту вину прощаю тебе, только гляди, Игнатка, что говорил с тобой Демьянка, никому ни единого слова не моги передать, и сам ты не верь его болтовне, не верь воровским посулам, а веруй в правду и служи нашему князю и другим дворовым нашим так же скажи. А злодеи, что вздумали взять княжью усадьбу, нам не страшны: мы сумеем дать им отпор. А теперь ступай, возьми с собой какого-нибудь дворового мужика и потихоньку втащите во двор Демьянку; он не убит, а только ранен: метил я ему не в голову, а в ноги. Да гляди, Игнатка, не думай бежать к лиходеям, что на селе у нас: пуля и тебя так же догонит, как догнала она Демьяна, — уже совершенно спокойным голосом проговорил Егор Ястреб.

Игнатка, довольный тем, что так дешево отделался, пустился со всех ног исполнять приказ Егора Ястреба.

На самом деле Демьянка был ранен в ногу: его втащили на двор княжеской усадьбы. Он был бледен как смерть.

Егор Ястреб приказал забинтовать и завязать ему ногу. Это тронуло раненого мужика, и он, громко всхлипывая, проговорил, обращаясь к старику-приказчику.

— Умираю, прости Христа-ради!.. Не помни зла… отпусти мне вину: легче помирать будет.

— Ладно! Бог простит! Авось не умрешь, излечим.

— Нет уж, лучше бы мне теперича умереть: своей смертью я, может, и грех свой покрою.

— На то Божья воля, у Господа проси прощенья, — сурово проговорил Егор Ястреб.

Он приказал положить Демьянку в людской избе, а сам отправился к жене и к своей названой дочери.

Несмотря на раннее утро, они уже встали и находились в страшной тревоге и слезах: до них уже успел дойти слух, что на селе находятся разбойники из шайки Пугачева и что их видимо-невидимо.

— Ну, бабы! Полно вам хныкать! Забирайте, что можете унести, и пойдем! — обратился от к жене и Тане.

— О-ох! Батюшка, Егорушка!.. Куда идти-то? Ох? Сгибли мы, пропали… злодеи-то близехонько, — громко плача и причитая, промолвила добрая старушка Пелагея Степановна.

— Да перестань ты, старая, ныть, говорю: скорее собирайся, — от лиходеев я вас укрою.

— Куда собираться-то?.. Где укрыться нам? — не переставая плакать, спросила у грозного мужа Пелагея Степановна.

— Из усадьбы подземный ход есть, недавно я случайно открыл; подземелье проходит далеко, по нем пойдете — в овраг выйдете, а из оврага есть тропинка лесом, идите по той тропе, выйдете на большую дорогу, а там и город рукой подать. Ну, забирайте с собой все, что поценнее, и гайда со мною, — голосом, не допускающим возражений, проговорил Егор Ястреб.

— А как же ты-то, мой голубчик, как ты-то, неужели останешься.

— Останусь, известно; брошу я княжескую усадьбу только тогда, когда лиходеи осилят нас; в ту пору, если удастся мне добраться до подземелья — я спасен, а если не суждено мне свидеться с вами, то молитесь за меня, а увидите князя Платона Алексеевича, скажите, что, мол, его верный старый раб до смерти ему верен остался. Ну, готовы ль?.. Пойдем, медлить нечего, каждая минута дорога; не пройдет и часа: как проклятая саранча появится около усадьбы.

Пелагея Степановна и Таня кое-что взяли из дорогих вещей, как-то: сережки золотые, кольца и из дорогих нарядов, одним словом, взяли то, что свободно могли унести с собой.

Егор Ястреб повел их в глубину сада. Там находилась деревянная заброшенная беседка, окна в ней были перебиты, одна створчатая дверь соскочила с петель и валялась тут же, а другая была притворена.

Егор Ястреб с своими спутницами быстро вошел в беседку; в беседке находился полуразвалившийся низкий диван с полуистлевшей обшивкой. Под ним был вход в подполье. Он быстро отодвинул диван и поднял дверцу в подполье.

На них пахнуло сыростью и холодом.

— Спускайтесь, — проговорил старик, показывая на видневшуюся лестницу.

— Ох, страшно, батюшки, страшно! — заохала Пелагея Степановна.

— Полезай, не то спихну! — прикрикнул на жену Егор Ястреб.

— Пойдем, матушка, что батюшку гневишь, — беря за руку Пелагею Степановну, тихо сказала ей Таня.

— Егорушка, голубчик, дай хоть проститься с тобой. Может, не увидимся, обнять тебя дозволь, ведь сколько годов с тобой выжили.

По морщинистому бледному лицу старушки текли горькие слезы. Таня тоже тихо плакала.

— Ну, что ж, давай простимся. — Прощай, жена Пелагея Степановна, лихом меня не вспоминай, прощай, голубка.

На этот раз дрогнул голос и у старика-приказчика, и на его суровом, безучастном лице появились слезы, но он отер их рукой и крепко обнял жену.

— А тебя, дочка названая, дай благословлю вот этой иконой, — храни тебя Матерь Божия!

Егор Ястреб вынул из узла, который находился в руках молодой девушки, небольшую икону Богоматери и истово благословил ею свою названую дочь.

Старушка Пелагея Степановна и Таня по ветхой деревянной лестнице осторожно спустились в яму, а оттуда подземным ходом направились к указанному им месту.

— Прощайте! — крикнул им вслед Егор Ястреб, захлопнул дверцу подполья, опять поставил диван на свое место и быстро вышел из сада на двор усадьбы, где в ожидании его собрались все дворовые.

LXIII

За Пелагеей Степановной и за Таней захлопнулась дверь и они очутились в подземном проходе, в совершенной темноте; проход был так узок, что идти рядом было невозможно; при том удушливый сырой воздух кружил им головы.

— Матушка, я вперед пойду, а ты за мной, — проговорила молодая девушка.

— Нет, Танюша, я вперед пойду; я постарше тебя и побольше живу на свете; если что и случится, может, тут в подземелье есть ямы, я упаду, — не велика печаль, а если ты, Танюша…

— Матушка, что ты говоришь, что говоришь!.. Твоя жизнь нужнее, чем моя. Пусти вперед меня, я не боязлива. А ты иди за мною. Какая темнота, ровно в могиле; куда идти — ничего не видно.

— Ох, Танюша, ох, милая, может, здесь мы и могилу найдем себе… — чуть не со слезами проговорила Пелагея Степановна.

— Что поделаешь, матушка, видно, такова есть наша судьбина.

— Разве, девонька, ты не боишься смерти?

— Что бояться, семи смертей не будет, а одной не миновать! — совершенно спокойно ответила своей названой матери молодая девушка.

— В твои-то годы да умирать; вот я иное дело… бойся не бойся, а ко мне близка смерть… за плечами она у меня.

— Полно, матушка, мы с тобой еще поживем на белом свете.

— Недолго, Танюша, мне жить осталось.

— К чему такие слова? Положимся на волю Божию; что Богу угодно, то и будет.

— Так, Танюша, так… какая ты у нас умная, догадливая. Недаром я с моим стариком любим тебя что дочку родную.

С таким, разговором Пелагея Степановна и Таня пробирались со всею осторожностью по подземному ходу, которому, кажется, и конца не было.

Они стали уставать, и, как уже сказали, у них кружились головы от спертого сырого воздуха.

Прошло немного времени, как Пелагея Степановна и Таня шли по подземному ходу, но это сравнительно короткое время показалось им целой вечностью.

Впереди шла Таня; шла она ощупью, а за ней плелась Пелагея Степановна; она беспрестанно останавливалась, чтобы передохнуть.

— Танюша, да скоро ли мы выйдем из этой могилы? — слабым голосом спросила Пелагея Степановна, она едва держалась на ногах.

— Потерпи, родимая, скоро выйдем.

— А если не выйдем?

— Ну, в ту пору, обе мы здесь умрем с голоду, — спокойно проговорила молодая девушка.

— И ты про то говоришь так спокойно.

— Неужели же, матушка, убиваться прежде времени, что будет, то и будет, слезами да оханьем ведь не поможешь и от своей судьбы не уйдешь и не уедешь.

Водворилось молчание.

Пелагея Степановна и Таня шли по подземелью довольно долго; но вот, к их радости, они стали приближаться к выходу, в подземный ход стал проникать свет.