У свободы цвет неба (СИ) - Аусиньш Эгерт

   Магистр опустил взгляд в стол.

   - Не страдай, - усмехнулся да Шайни. - Я сам скажу, у меня не отсохнет язык. Я ни на минуту не поверю в то, что никто в полном зале ратуши не увидел этого. Вероятнее другое: все смолчали. И мы с тобой оба знаем почему. Деду совершенно не нужен в доме родич, потерявший Дар. И поскольку я уже не умер до прибытия в Исанис и вам не удалось обвинить в моей смерти князя Димитри, проще всего было найти приличный способ избавиться от меня, чтобы я не мозолил вам глаза. Да, воды и веревок мне теперь не видать как своей спины, а от плахи меня спас как раз тот самый край, который и предъявил вам иск. Вам, заметь, а не мне. Мы все прекрасно знаем, кто сочинял приказы, которые я подписывал.

   Досточтимый Эрве молчал и смотрел мимо стола в пол. Унриаль подождал пару вдохов и еще раз усмехнулся.

   - Ну что же, ожидаемо, что тебе нечего сказать. На твое счастье, я совершенно безвреден пока. Но ящера вам всем на след или, как говорят в Озерном крае, х... хрен с вами.

   Идиому Унриаль произнес на русском. За "хреном" легко угадывалось что-то покрепче, а по лицу да Шайни было совершенно понятно, что он заменил слово только из-за присутствующих в комнате женщин, согласно этикету Нового мира. Уже не маркиз повторил:

   - Хрен с вами всеми, Эрве. Я вас прощаю. И тебя, и остальных.

   - В каком смысле? - окончательно опешил магистр.

   - В том смысле, Эрве, - терпеливо пояснил Унрио, как тупому объясняют сложную шутку, - что я вам это запомнил. Но счет не выставлю.

   - Ты пошутил? - с надеждой спросил магистр.

   - Думай как хочешь. - Унриаль встал из кресла, подошел к окну и стал смотреть на воду залива, как его троюродный брат только что.

   Досточтимый Эрве, магистр академии Аль Ас Саалан, повернулся к Полине Бауэр.

   - Мне остается только не потерять твое расположение, мистрис. Я знаю, что сейчас тебе надо побыть в тепле и князь даст тебе эту возможность. Пятерку дней ты проведешь на Кэл-Алар. А потом возвращайся, и мы расследуем твое дело со всем тщанием. Я обещаю собрать лучших дознавателей и магов, маркиз да Шайни обещал лично принять участие в следствии. Я уверен, что истина будет установлена, как ты и пожелала.

   - Пятерку дней, Эрве? - взгляд князя стал цепким и холодным.

   - Мы успеем собрать комиссию, - уверенно ответил магистр.

   У Димитри закаменел рот. Полина даже не дрогнула. Произнося формальные благодарности и заверения, она заметила не только реакцию князя, но и то, что у Хайшен взгляд при имени маркиза стал слегка стеклянным. И смолчала, решив спросить об этом после, в более удобной обстановке. Распрощавшись с досточтимым Эрве, делегация вернулась в Исанис. Димитри дал сутки на сборы и прощания и объявил на следующий вечер отправку на Кэл-Алар.

   Асана снова пришла на урок в раздерганных чувствах. Ник скептически посмотрел на нее от двери.

   - А сегодня что стряслось? Кто тебя расстроил?

   - Откуда ты знаешь? - насторожилась она.

   - Ася, - он наклонил голову чуть вбок, глядя на нее, - у тебя на лице все написано. Да, ты улыбнулась мне, когда здоровалась, ты молодец, спасибо тебе. Мне приятно, что ты старалась быть вежливой, но по тебе заметно, что ты расстроена. Рассказывай.

   Она положила на стол рядом с музыкальным центром свой комм, открыла нужное окно.

   - Вот...

   Ник склонился над экраном, потом пододвинул стул и сел. Асана устроилась на втором стуле и принялась смотреть на бегущую строку музыкального центра. Видеть эти буквы снова она не хотела.

   Историю, по следам которой была написана эта заметка, Асана да Сиалан знала из первых рук, как временно исполняющая обязанности главы края. И своим мнением по поводу Егора Баскова она поделилась и с генералом Улаевым, и с полковником Иваном Кимовичем Рудым. Мнение было самое нелестное. С точки зрения госпожи да Сиалан, капитана Баскова не имело смысла переводить в Охотники только потому, что рисковать за этого поганца будет все отделение, а выбранные им методы работы показывают его полную несостоятельность в чем бы то ни было. Исключая, может быть, использование ложки. Про туалетную бумагу виконтесса уже не была уверена. Она решила не повторять свою речь Нику, по крайней мере пока он не дочитает текст, выведенный на экран ее комма.

   Его писала какая-то заполошная мамаша, похоже, из обращенных Вейлином. Или даже просто из лояльных саалан, но таких ленивых, что даже до храма Потока дойти не удосуживаются. Говорила она о случае с "Правой силой". Заметка была яркая и даже нервная, несмотря на то, что автор заявляла себя человеком скучным и предупреждала, что истерик и фейерверков ждать не надо. Текст пестрил цитатами, историческими примерами, мощными метафорами и ссылками на не действующие в крае статьи законов бывшей Федерации и был цветисто украшен всем, что подвернулось автору под руку, включая нецензурщину, замещенную звездочками. Смысл статьи был банален и довольно мерзок. Так что когда Асана продралась через сложности чужого ей языка, разочарование и гнев охватили ее с такой силой, что случись это в Исанисе, столице Аль Ас Саалан, городские сплетники до зимы рассказывали бы об очередной драке виконтессы за правое дело, не стоящее клочка весенней шерсти сайни.

   Девчонок из "Правой силы", которых капитан Басков старательно тащил на расстрельную статью, люди да Онгая передали в отряды городской самообороны только потому, что материал был доведен до суда. В противном случае их вернули бы домой, даже не выдав плетей. Таню и Марьяну реабилитировали, как получивших на первой же зачистке серьезные ожоги, и отправили сперва в институт Джанелидзе. Разумеется, в реанимацию. Конечно, матери стояли под дверями отделений, выкладывали в сети фото своих девочек до ожогов, фотографировали их комнаты и игрушки и пеняли властям на жесткость мер. Асана искренне жалела и самих девушек, и их матерей. Товарищи Тани и Марьяны по несчастью остались в отрядах городской самообороны, хотя толку от них там было не очень много. Все это было тем более печально, что и по самим подследственным, и по результатам следствия было видно, что будущие подвиги во имя свободы края этот самый Басков им впаривал с упорством, достойным любого другого применения. Кстати, надзор, упомянутый в тексте, по большому счету надзором вовсе не был. Досточтимые всего лишь хотели проследить за тем, чтобы девушки соблюдали режим, назначенный врачами, и не рвались на занятия, пытаясь догнать соучеников в колледжах. Врачи и монахи хотели залечить ожоги у девушек полностью, так, чтобы следов не осталось.

   Но цель заметки была вовсе не в сведении позиции с реалиями. Ссылаясь на опыт своей семьи, полагаемый, видимо, эталоном, автор убеждала неведомо кого в том, что девушки и юноши из "Правой силы" должны были понимать, что они делали. И доказывала, что если они поддались на провокации капитана Баскова, создавшего и сдавшего группу, то в этом нет ничьей вины, кроме их собственной. С тем же жаром она убеждала, что они были действительно опасны и совершенно правильно отданы под следствие - потому, что неопытны в обращении с оружием и, значит, могли нанести вред мирным горожанам. На девятый год жизни в крае, где вооруженный человек гораздо менее опасен, чем инородная фауна, заявка выглядела довольно дико. Автор противопоставляла этих юношей и девушек их сверстницам, погибшим за страну в войну, и действительно не видела того, что провокатор сыграл на совершенно тех же чувствах, какие двигали и героинями Второй мировой, приведенными ею в пример. Пост заканчивался атакой на матерей девушек, получивших ожоги и сейчас проходящих лечение в институте Джанелидзе. Автор утверждала, что они зря потратили два десятка лет своей жизни, потому что при таких дочерях у них не будет ни внуков, ни спокойной старости. И заявляла, что вот ее дочери подобных глупостей никто даже не пытался предлагать, и значит, ее жизнь прожита не зря, в отличие от жизней этих женщин.