Зона риска - Лев Корнешов

Андрей посмотрел на фотографию под стеклом на письменном столе: Нину снял один из ее многочисленных приятелей на Владимирской горке. Снимок был удачным — вся в движении, головка гордо поднята, куда-то бежит-торопится, в руке несколько гвоздик. «Андрею», — написала она нервно и крупно в углу фотографии.

Надо было поторапливаться, Андрей схватил куртку — вдруг пойдет дождь, — помчался по лестнице со своего седьмого этажа. Ему повезло: троллейбус подкатил сразу же, как только он добежал до остановки.

ВЫПИСКИ, СДЕЛАННЫЕ АНДРЕЕМ КРЫЛОВЫМ

У Михаила Ивановича Калинина нашел я такие слова:

«Мы говорим о новом человеке. Действительно, теперь мы видим особенно наглядно, что человек, как и все органические существа, поддается воздействию, влиянию. Дурное влияние на людей сами видите в настоящий момент, когда целые государства заражены человеконенавистническими идеями. Но теперь перед глазами у всего человечества есть и великолепный пример хорошего влияния на людей, гуманного воздействия, обучения благородству, любви к своему Отечеству».

Алексей Максимович Горький так отвечал юнцам, с храбростью невежд оценивающим жизнь как «мрачную вереницу серых дней»:

«Милейшие юноши! В интересах ваших искренне желаю, чтоб жизнь хорошенько взгрела вас, чтоб вы почувствовали на коже вашей ее тяжелую, шершавую руку, — руку великой беспощадной учительницы, которую мы, люди, сами же насыщаем разумом и волей...»

Очень даже правильно!

Из Василия Александровича Сухомлинского:

«Человек носит в своем сердце обиду на людей; трудно найти что-либо более недопустимое в воспитании. А если ошибки повторяются и ребенка без конца «прорабатывают», если он в детстве не переживает радости от мысли, что люди радостно удивляются его моральной красоте, доблести, чистоте, порядочности — озлобленность может превратиться в жестокость, в недоверие к людям...»

Мишель Мушкет, Ела и другие не дети, конечно, но тем не менее они были детьми!

СТРОГАЯ ДЕВУШКА ТОНЯ

Швейцар Ваныч узнал Андрея и, под ворчание очереди открыв дверь, пригласил:

— Проходите, милости просим, Надя сказала.

«Вот я и становлюсь здесь своим человеком», — подумал Андрей. Он сказал швейцару, стараясь, чтобы слова прозвучали веско:

— Ко мне придет девушка, я буду ее встречать.

— Пожалуйста. — Ваныч, когда хотел, мог быть весьма приветливым: — Надя предупредила, что вы знакомый нашего директора. Так что, если чего надо...

— Спасибо, простите, не знаю вашего имени-отчества.

— Просто Ваныч.

— Так не пойдет, у людей есть имена.

— Тогда, если угодно, Иван Иванович.

— Спасибо, Иван Иванович.

— Обращайтесь, коли понадобится.

Ваныч глянул вслед Андрею, пробормотал про себя: «Пять лет здесь стою, а этот первый спросил имечко и по батюшке как... Серьезный, видать, не одуванчик».

Одуванчиками Ваныч называл завсегдатаев бара еще с тех времен, когда девочкам было модно стричься «под мальчиков», а мальчишки стали носить прически, очень напоминающие девчоночьи. «Эх, одуванчики, куда вас только ветер гонит?..»

Мишель и Ела заняли столик в углу, Андрей увидел их издали. Ела тоже его заметила, помахала рукой, позвала: «Андрей!» Голос ее на мгновение перекрыл шум, и Андрей под взглядами юной публики неторопливо прошагал к столику.

— Мы тут без тебя тебя на коньяк выставили, — сказала Ела.

Две пустые рюмки Андрей приметил еще издали.

— Уже? — спросил он.

— У нас не скисает. — Мишель Мушкет встретил Андрея как старого знакомого.

Надя-барменша приветливо покивала Андрею, сделала знак, чтобы он подошел.

— Они заказывали за ваш счет, — предупредила Надя.

— Прекрасно, так мы и уславливались. А уговор дороже дензнаков, так, кажется, считал незабвенный Остап Бендер.

— Он работал в торговле и его взяли? — поинтересовалась Надя.

— Не совсем в торговле, и скорее он «взял» сам себя... Сделайте четыре коньяка. И кофе.

— Бывает, — философски заметила Надя по поводу неизвестного ей Остапа Бендера и тщательно отмерила коньяк. Она твердо знала, кому можно недолить, а кому даже наоборот.

— Почему четыре? — заинтересовался Мишель.

— К нашему столику чуть позже причалит одна моя знакомая. — Андрей старался вспомнить словечки из молодежного жаргона, которые ему попадались в повестях друзей-литераторов о подростках.

— Ну вот, — завяла Ела. — А обещал быть со мной.

— Не кисни, Ела. — Андрей заметил, что та обиделась. — С этой девочкой, как и с тобой, меня связывает только нежная дружба.

— Знаем мы эту дружбу.

— Девчонка хорошая, я серьезно тебе говорю. И строгая.

— Посмотрим, — сказал Мишель солидно.

Он, к удивлению Андрея, был трезвым и сейчас не тянулся к рюмке. Приятели Мишеля сидели в противоположном конце бара, лениво потягивали коктейли.

— Твои оруженосцы? — кивнул на них Андрей.

— Его. — Ела решила, что пообижалась достаточно.

— Слушай, — спросил Мишель, — ты настоящий журналист?

— Говорят, что настоящий.

— И часто бываешь за границей?

— Как того работа требует. Я ведь езжу за границу не развлекаться, а работать.

— У тебя кто пахан?

— Отец? Фронтовик, кадровый рабочий, сейчас на пенсии.

— Интересное кино, — протянул Мишель. — А я думал, он шишка...

— С чего взял? — удивился Андрей.

— Ну журналист, за границу ездишь. Меня вот не посылают.

— А ты английским хорошо владеешь?

— Ты что, спятил?

— И институт с отличием закончил, и каждый день два десятка газет и журналов просматриваешь, и по двенадцать часов за письменным столом просиживаешь, и умеешь писать так, чтобы людям было интересно и полезно читать твою писанину?

— Во дает! — почти восхитился Мишель.

— И написал несколько книг... Или, может, ты прекрасный слесарь-наладчик станков, поставляемых за рубеж? А то вдруг ты молодой талантливый врач, педагог, знаток в области точных наук? А то специалист по строительству — на них большой спрос в развивающихся странах?

Мишель понял, куда гнет Андрей, проворчал обидчиво:

— Конечно, мы серые... Куда нам!

— А почему «мы»? Ведь речь идет о тебе персонально. Другие учатся, а ты — в «Овощи — фрукты», наверное, чтобы поближе к бутылке быть? Только ради бога не оскорбляйся, ты прямо спросил, я, что думал, ответил. Кажется, у вас здесь в моде психовать, так я заранее предупреждаю — не очень красиво это — мужику закатывать истерику.