Легенды Западного побережья (сборник) - Урсула Ле Гуин

Боми и Соста тут же уставились на меня; они так всегда делают, когда оказывается, что я знаю нечто такое, чего не знают они. По-моему, очень глупо так вести себя. А что, если и я начну каждый раз выпучивать от удивления глаза, когда они спорят о том, как лучше вшить ластовицу или подрубить низ? Я ведь не знаю, ни что такое «ластовица», ни что значит «подрубить», и тоже не всегда понимаю их болтовню, но я же не смотрю на них так, словно они спятили или знают нечто страшно важное, что мне и невдомек.

— Каррантаги, — сказал Каспро, обращаясь ко мне одной, — действительно наш самый высокий хребет. Каррантаги для нас — как для вас гора Сул. Верхние Земли — это вообще почти одни скалы да камни, и живут там бедняки-крестьяне, хотя некоторые из них действительно обладают кое-какими волшебными умениями. А вот слово «колдовство» лишний раз произносить не стоит, это опасное слово. Мы называем эти умения «дарами».

— А уж при альдах мы их и вообще никак не называем, мы даже не упоминаем о них, — заметила Грай со свойственной ей суховатой усмешкой. — Поскольку не хотим, чтобы нас насмерть забили камнями за столь великое «прегрешение» — принадлежность к особо одаренному народу.

— А что… — начала было Боми и умолкла. В кои-то веки она стушевалась. Но Грай подбодрила ее улыбкой, и Боми все же спросила: — А у вас есть какие-нибудь дары?

— Я хорошо умею ладить с животными, я понимаю их, а они — меня. Этот дар у нас считается умением призывать, но, по-моему, это скорее умение слушать.

— А у меня никакого дара нет, — с улыбкой сказал Каспро.

— Неужели ты настолько неблагодарен! — воскликнул Лорд-Хранитель, и он явно не шутил.

Каспро понял упрек и согласно кивнул:

— Ты прав, господин мой. Мне, пожалуй, действительно дан великий дар. Вот только он, к сожалению, оказался… Он оказался неправильным. — Оррек нахмурился, почти с отчаянием подыскивая нужные слова, словно для него важнее всего на свете было сейчас ответить честно. — Нет, я-то его таким никогда не считал. Это мои соотечественники считали его неправильным. Поэтому мне и пришлось покинуть Верхние Земли — мой дар увел меня оттуда. Мое искусство доставляет мне огромную радость, но порой… порой я до боли в сердце тоскую о родных скалах и пустошах, о той тишине, что царит у нас в горах…

Лорд-Хранитель смотрел на него ласково, одобряюще, терпеливо, без малейшего осуждения.

— Порой человек тоскует по родине, даже находясь в своем родном городе, в своем родном доме, Оррек Каспро, — медленно промолвил он. — Вокруг тебя здесь такие же изгнанники. — Он поднял свой стакан. С водой. Вина у нас давно уже не было. — Что ж, за наше возвращение домой! — сказал он, и все мы выпили вместе с ним.

— Но если твой дар считался неправильным, то каков должен был быть правильный дар? — снова спросила Боми. Уж если она перестала стесняться, ее ничем нельзя заставить держать рот на замке.

Каспро быстро на нее глянул. Выражение его лица снова переменилось. Он, разумеется, легко мог бы отделаться от настырной девчонки ничего не значащими словами — она ведь задала свой вопрос не подумав, так что ее бы вполне удовлетворил любой ответ, — но это явно было не в его характере.

— Дар моей семьи называется «разрушение связей», — сказал он и вдруг, словно машинально, прикрыл руками глаза. Выглядело это довольно странно, пугающе. — А я вместо этого разрушительного дара получил дар созидательный — дар сочинительства. Случайно, по ошибке. — Он поднял глаза и как-то растерянно посмотрел перед собой, и я заметила, что Грай внимательно следит за ним. Глаза ее были полны сочувствия.

— Никакой ошибки тут нет, — возразил Лорд-Хранитель со спокойной и совершенно искренней уверенностью, от которой у всех сразу поднялось настроение. — И свой великий дар ты отдаешь людям в стихах и сказаниях. Жаль, что я не могу сам пойти на площадь и послушать тебя.

— Ох, не надо ему такого говорить! — сказала Грай. — Не то он как начнет тебе стихи читать, так и до завтрашнего вечера не кончит, пока коровы домой не вернутся.

Соста хихикнула. По-моему, она впервые поняла хоть что-то из сказанного и решила, что это очень смешно — «пока коровы домой не вернутся».

Каспро тоже засмеялся и честно признался, что Грай сказала чистую правду: о поэзии он действительно может говорить сколько угодно.

— Единственное, что я люблю больше, чем декламировать стихи или говорить о них, это их слушать, — сказал он. — Или читать. — И мне показалось, что во взгляде, который он в этот миг бросил на Лорда-Хранителя, был какой-то вызов, что-то куда более значительное, чем просто слово «читать». Хотя в нашем городе во времена оккупации даже всего лишь произнесенное вслух слово «читать» уже считалось тяжким грехом.

— Когда-то в этом доме очень любили поэзию, — сказал Лорд-Хранитель и, повернувшись к Грай, спросил: — Не угодно ли еще рыбки, Грай Барре? Иста! Ты наконец сядешь за стол или нет?

Вообще-то Иста обожает, когда Лорд-Хранитель повышает на нее голос, приказывая ей сесть за стол со всеми вместе и спокойно обедать. Она тут же подскочила к столу и, едва успев благословить пищу у себя на тарелке, спросила:

— А что это там Гудит плел насчет какого-то льва?

— Да у них в фургоне лев сидит! — сердито сказал ей Гудит. — И я предупреждал тебя, тупица ты безбожная, чтоб ты даже близко к этому фургону не подходила. Говорил я тебе об этом? Говорил или нет?

— Говорил, говорил! Я и не думала к нему подходить! — Исту явно задела грубость Гудита; она вдруг задрала подбородок и с видом великосветской дамы жеманно заявила: — Мне и дела нет до вашего льва! А что, он так и будет в фургоне сидеть?

— Это не лев, а львица, — сказала Грай. — И ей, конечно, лучше было бы находиться рядом с нами, если только это никому в доме не причинит беспокойства. — Однако, увидев, какое впечатление ее слова произвели на Состу и Боми, а также, похоже, и на Исту, она поспешила прибавить: — Впрочем, возможно, ночевать ей лучше все же в фургоне.

— И это будет означать, что мы недостаточно гостеприимны, — сказал Лорд-Хранитель. — А нельзя ли нам все же познакомиться с нашим третьим гостем? Нельзя ли привести вашу львицу сюда? К тому же она, наверное, еще не обедала. — Я никогда еще не видела его таким — великодушным, сильным, убедительным. Передо мной сейчас был тот Султер Галва, о котором так любила рассказывать Иста, вспоминая «добрые старые времена».

— О-о-о! — слабым голосом простонала Соста.

— Да не бойся ты, Сое! Очень ты этому льву нужна! — заткнула ей рот Иста. — Скорее уж он кусок рыбы предпочтет. — Она явно не намерена была терять лицо из-за какого-то льва. — У меня там рыбная голова на завтра оставлена — ну, чтобы суп сварить, — так если вашей львице нравится рыба, то и пожалуйста…

— Спасибо, Иста, но я ее сегодня утром уже кормила, — сказала Грай. — А завтра у нее вообще постный день. По-моему, нет ничего хуже, чем разжиревший лев, верно?

— Да уж, — сухо ответила Иста.

Грай извинилась, встала из-за стола и вскоре вернулась, ведя Шетар на коротком поводке. Львица была еще совсем молоденькая, небольшая, размером с крупную собаку, но от собаки все же сильно отличалась; и по форме тела, и по всем повадкам это была, конечно, самая настоящая кошка, только очень большая. Ее гладкое тело казалось массивным и одновременно очень гибким; хвост длинный, с маленькой коричневой кисточкой на конце, а морда — довольно короткая; глаза, сверкавшие, как драгоценные камни, смотрели внимательно; при ходьбе она чуточку косолапила, но все же походка ее вполне заслуживала названия «царственная». Морду львицы окружал «воротничок» из более светлой и мягкой шерсти, а короткая «бородка» под нижней челюстью была почти белой. Я смотрела на нее с восторгом, хотя, конечно, немного ее и побаивалась. А она села по-собачьи, обвела всех взглядом и зевнула, широко раскрыв пасть и продемонстрировав длинный розовый язык и страшноватые белые клыки; потом закрыла пасть, прикрыла веками свои прекрасные топазовые глаза и замурлыкала. Это было самое настоящее мурлыканье, только очень громкое.

— Ой! — сказала Боми. — А можно, я ее поглажу?

И я следом за Боми тоже принялась гладить этого замечательного зверя. Шерсть у львицы была чудесная — густая, мягкая. А когда ей чесали за округлым ухом, она наклоняла голову и сама прижималась к ласкавшей ее руке, начиная еще громче мурлыкать.

Грай подвела ее к Лорду-Хранителю. Львица села возле него, и он протянул руку, чтобы она ее обнюхала. Она весьма старательно это проделала, подняла голову и внимательно на него посмотрела — но не тем долгим взглядом, каким на человека смотрит собака: она бросила на него всего лишь один пронзительный КОШАЧИЙ взгляд и тут же отвела глаза. Он положил руку ей на голову, и она сидела совершенно спокойно, довольно жмурилась и мурлыкала, и я видела, как она то выпускает, то снова прячет свои огромные когти, тихонько царапая ими плитки пола.