Бремя равных - Вячеслав Назаров

А Пан забыл о споре, гнев слетел с него, как шелуха: он замаячил по привычному маршруту между тахтой, столом и дверью, бормоча:

— Даже так… Это уже серьезно… Хотя и следовало предполагать…

— Я жду, Иван Сергеевич, — процедил Карагодский, поджав губы.

— Чего? Чего вы ждете? Объяснения причин? Да они перед вами, как на ладони, причины эти, вы их только не хотите принимать. Представьте на минуту себя дельфином в вашем собственном ШОДе, где вас, ученого, какие-то существа учат гонять рыбу — и только. Сначала вам будет даже забавно, а потом — потом захочется настоящего дела. И еще поройтесь в памяти — не произошло ли за прошлые дни чего-либо из ряда вон выходящего?

— Стрельба в Атлантике?

— Когда надо, вы удивительно догадливы. Что вы будете делать на месте дельфина, если вдруг выясните, что сотрудничество с человеком не только скучно, но и смертельно опасно?

— Довольно. Надо действовать, и незамедлительно. От нас ждут реальной помощи. Я пришел поставить вас в известность, что с сегодняшнего дня я вступаю в права руководителя экспедиции. Если вы не согласны…

— Согласен. Вступайте. Передаю вам корабль, аппаратуру, себя, своих сотрудников. Одна тут заковыка. Не знаю, под каким номером числится этот предмет в вашей инвентарной книге — “дельфин по кличке Уисс”, — так вот, вышеназванный дельфин исчез. В неизвестном направлении. И судя по всему, вряд ли сюда возвратится.

— Вы… вы это серьезно?

— Вполне.

Карагодскому стало жарко, несмотря на открытые иллюминаторы. Он почувствовал, что воротник рубашки слишком туго стягивает шею.

— Вы… вы ответите за это.

— Да… Я отвечу. Отвечу громко и внятно на все вопросы, которые мне зададут. Потому что у меня есть на них ответы. А вот вам отвечать будет нечего. Вы заблудились, Карагодский. Вы так часто прикрывали словами свои личные выгоды, что сами поверили в свою независимость и всемогущество. Вы представляли хорошие отчеты и победные рапорты, хотя дела шли отнюдь не блестяще, — и обманывали народ. И делали вы это не по глупости или ограниченности: это еще можно простить, нет, вы видели и чувствовали нарастание тревожных симптомов, но, оберегая свой авторитет и опять же личные выгоды, пытались решить проблему тайно, кустарно, в кулуарах, без огласки. Вы и сейчас готовы на все, лишь бы выгородить себя. И закатываете истерики по поводу “краха” экономики. Будет вам. Не на одних дельфинах стоит она. Собственного краха боитесь вы, вот чего…

За трое суток до этого разговора, пролетая над Саргассовым морем, пилот рыборазведчика “Флайфиш-131” Фрэнк Хаксли услышал сильный удар грома. Он удивленно посмотрел вверх, в чистое, дочерна отлакированное ночное небо, увешанное пышными гроздьями южных звезд, и спросил через плечо радиста:

— Бэк, ты слышал? Что это могло быть?

— Не знаю. Метеор, наверное, глянь вниз…

Они летели низко, и Хаксли хорошо разглядел подчеркнуто белый на черной воде опадающий фонтан светящегося пара.

— Запиши в журнал координаты. Надо сообщить в Службу Информации. Может быть, кому-нибудь пригодится…

— А, не стоит, — зевнул радист. — Мало ли всякой всячины с неба падает. Все записывать — бумаги не хватит…

— Тоже верно, — согласился Фрэнк. — Вот если бы хороший косяк скумбрии попался, это другое дело.

— А тунца не хочешь больше? — сострил Бэк.

Оба расхохотались.

“Флайфиш” развернулся и взял курс на новую базу, к Бермудским островам.

Воронка крутящейся тьмы затягивала в свою пасть все — живое и неживое. Слепые ураганы и смрадные смерчи клокотали вокруг. Но оттуда, из этого клокочущего ада, тянулась ввысь хрупкая светящаяся лестница, и одинокие, отчаянно смелые зумы с неистовыми глазами, борясь с ветром и собственным бессилием, скользя падая на дрожащих ступенях, поднимались по ней. Их жизни хватало на одну — две ступеньки, но они упорно поднимались вверх, и их становилось все больше. Они протягивали друг другу руки, и переставали быть одиночками, и слитному движению уже не могли помешать ураганы, и все тверже становилась поступь…

Алая молния ударила в глаза — это взвилось над зумами полотнище цвета огня. Еще клокотала темная бездна, еще ревели ураганы, еще метались смерчи, но пылающий флаг надежды зажигал звезды, созвездия, галактики, и в последнем торжествующем многоголосом аккорде вспыхнула вся Вселенная.

Уисс кончил рассказ. Каждый нерв его тела дрожал, заново пережив мощь, тоску и радость цветомузыкальной поэмы зумов. Уисс старался воспроизвести ее возможно точнее, во всем богатстве необычных оттенков и странности чуждых образов, и рисовал этот неожиданный параллельный мир таким, каким он предстал перед ним в ту счастливую ночь озарения в акватории.

И он, кажется, достиг того, чего хотел: Бессмертные молчали, погруженные в увиденное и пораженные им. Уисс не торопил. Он знал на собственном опыте, как нелегко все понять и принять.

Они лежали на густо-синей поверхности Саргассова моря в традиционной символической позе Вечного Совета — соединив клювы и разбросав лучами точеные длинные тела — и казались сверху большой звездой.

Уисс давно уже не был здесь, в Центре Мира, где рождается и откуда начинает раскручиваться колоссальная спираль теплых течений, опоясывающих всю планету. Отсюда дэлоны управляли Равновесием, отсюда при необходимости замедляли или ускоряли вековые биологические ритмы Мирового океана, устраняли нежелательные возмущения в биоценозах: достаточно было заложить нужный молекулярный шифр в генетическую память саргассов, и бурые клубки, как живые мины, уплывали по Тайным дорогам течений туда, откуда пришел сигнал опасности, — и через рассчитанный ряд поколений равновесие восстанавливалось.

Бессмертные молчали, но Уисс умел ждать. Он оглядывал горизонт световым зрением, пока звуковая сетчатка отдыхала, — привычка, полученная от двухлетнего контакта с зумами.

Солнце стояло точно в зените и обрушивало на море золотой ток тропического зноя. Вода была так прозрачна, что воспринималась, как плотная прохлада. В ее толще неторопливо поворачивалось, покачивалось, всплывало буйное разнообразие саргассовых водорослей — от небольших бурых шаров, щедро инкрустированных серебряными пузырьками воздуха, до многометровых островов зеленовато-коричневой волокнистой массы, над которой радужными бабочками вспыхивали летучие рыбы.

Наконец, Сасоис произнес древнюю формулу начала:

— Готовы ли вы все быть Одним, ставшим после Двух?

Синие знаки были ему ответом.