Последний адмирал Заграты - Вадим Панов

— Чира, покажешь новому цепарю свои владения? — Позабытый Галилей зевнул и почесался спиной о стенку. — Или мы дальше пойдем.

— А что он у меня забыл? — недовольно спросил Бедокур.

Пускать в машинное отделение новичка с подозрением на безымянность шифбетрибсмейстеру не хотелось.

— Ипать-копошить, Чира, он же твой клиент по боевому расписанию.

— А-а… — Здоровяк размял себе череп у основания дредов и кивнул: — Входи. — Но тут же перегородил дверной проем рукой: — С левой ноги, понял? Только с левой!

— Понял, понял.

Мерса демонстративно указал на нужную ногу и шагнул в машинное отделение.

Которое оказалось точь-в-точь таким, как на картинке в учебнике.

Любой кузель начинается с молочно-белой глыбы Философского Кристалла, нижний конец которой погружен в чан с королевским уксусом. Медленная гибель Кристалла в самом сильном, после легендарного и несуществующего алкагеста, растворителе сопровождается выделением огромного количества тепла, которое греет котел. Пар разгоняет турбину, а она, в свою очередь, приводит в действие мощные генераторы, питающие тяговые двигатели цеппеля.

Громоздкие металлические конструкции никогда не вызывали у Мерсы особенного интереса, поэтому он провел в машинном отделении ровно столько времени, чтобы не показаться невежливым. Прошелся мимо турбины, с умным видом оглядел чан с королевским уксусом, осведомился, где хранится запас, выслушал короткую инструкцию: «По боевому расписанию ты бежишь сюда, хватаешь огнетушитель, садишься в угол и ждешь указаний. Под ногами не путаешься. Ясно?» Яснее некуда. Попрощался, так и не уговорив Чиру снять браслет, и побрел за Галилеем к расположенному на этой же палубе астрингу.

— Сюда я тоже буду ходить?

— Вряд ли, цепарь. Разве что мы подружимся и я пущу тебя к машине во время перехода. — Квадрига нежно погладил астринг. — Об этом все новички просят.

— Стоит посмотреть?

— Стоит.

— Пустишь?

— Ипать-копошить, цепарь, мы еще не подружились.

Галилей взял с полки жестяную коробку, открыл ее и отломил треть плитки… очень подозрительного шоколада. А в следующий миг Мерса сообразил, что шоколад темно-зеленым не бывает.

— Жига, — объяснил астролог. — Тебе нельзя.

Вернул жестянку на полку и неловко сбросил на пол наручники.

«Наручники?»

Алхимик поднял их, прочитал гравировку: «Умбервильская психиатрическая лечебница» и удивленно посмотрел на Квадригу.

— Твои?

Галилей помолчал, медленно пережевывая жигу, сплюнул часть кашицы в урну и хмуро ответил:

— Иногда меня приходится успокаивать, цепарь.

— Успокаивать?

— Я в Пустоте с двадцати трех, странно, что я всё еще отличаю девочек от капустных грядок, внятно?

Умбервильская психиатрическая — астролог — приметное имя — Галилей… Наручники позволили сложиться цепочке, заставили алхимика вспомнить старую историю, за которой он следил по газетам. Да что он? Весь Герметикон следил!

— Тринадцатая Астрологическая экспедиция! Чтоб меня в алкагест окунуло — ты тот самый Галилей Квадрига! Один из шести выживших! Ты…

— Заткнись, цепарь, — устало попросил астролог. — Или я докажу Бедокуру, что ты действительно Безымянный.

Наверное, его достали. Наверное, он уже не может слышать это сочетание: Тринадцатая Астрологическая. Это проклятое сочетание…

Мерса опомнился:

— Извини. Больше ни слова — клянусь. Извини.

Он был настолько искренен, что астролог смягчился:

— Расслабься, цепарь, я не в обиде. Ты такой, как все. — Галилей вновь взялся за свую. С шумом втянул щепотку, вытер рукавом проступившую слезу. Помолчал. — Я не помню, что там было, цепарь, внятно? И никто из нас не помнит. И спорки ни муля не поняли, хотя нам лучшие ведьмы мозги продували. — Галилей покусал нижнюю губу. Мерса решил, что разговор окончен, однако астролог неожиданно продолжил: — Астрологический флот выдал мне шикарную пенсию и волчий билет в нагрузку. Считалось, что я больше не цепарь, а мессер нашел меня и сказал, что будет со мной ходить. Мессер не дал мне подохнуть, внятно?

Капризный адиген взял на борт астролога из Тринадцатой экспедиции. Дождался, когда тот выйдет из психиатрической лечебницы, и взял на борт. Не дал подохнуть.

Для чего? Почему? Мерса не знал, что думать, не знал, как реагировать. Не знал, не понимал, однако один вопрос у него все-таки был. Очень личный вопрос, который можно было задать именно сейчас, когда Галилей отчего-то готов разговаривать.

Мерса подошел к астрологу и очень тихо спросил:

— Тебе не хватило Пустоты?

И услышал то, что ожидал:

— Я без нее не могу.

«В Начале были Добрые Праведники.

Они правили мирами Ожерелья сто лет, рассказывая людям, как жить в их новой, огромной Вселенной. Как быть хозяевами ее, а не завоевателями. Как превратить девять миров в один, общий для всех людей.

Потом Господь призвал Добрых Праведников, и они ушли, выбрав людям Царей. И Первые Цари правили следующие сто лет, утверждая заветы Его и Добрых Праведников. И тоже ушли, уступив место адигенам.

Так написано в Трех Правдах, в главной книге олгеменов, и так, по убеждению почти всех, было на самом деле. Адигены правили людьми с самой первой эпохи, всегда были во главе, всегда были вождями и всегда жили по собственным законам.

И главным их законом всегда была честь.

Я не собираюсь идеализировать адигенов, я прекрасно знаю, что среди них есть и настоящие стоики, и удивительные мерзавцы, но при этом вторые прекрасно знают, что преступают древние законы, и все вокруг знают. И если появится тот, кто скажет подлецу, что он — подлец, остальные его поддержат. Другое дело, что адигенов, отстаивающих древний закон, немного и с каждым днем, как мне кажется, становится все меньше — ведь быть прагматичным выгоднее, а длинный язык способен испортить жизнь даже знатному человеку. Быть прагматичным становится законом современности, и тем приятнее стало для меня открытие, что нынешний мой работодатель является „адигеном чести“.

Не стоит называть Помпилио странствующим рыцарем, поборником справедливости и защитником угнетенных. Он не такой. Он вообще не самый лучший в Герметиконе человек, но у него есть принципы. А в наши дни это большая редкость…»

Они приехали ровно в полдень, как попросил Помпилио. Они приехали в одной коляске, но друг с другом не разговаривали, словно были незнакомы. Они велели кучеру остановиться напротив ворот, однако коляску не покинули, остались сидеть, всем своим видом демонстрируя, что являются не участниками, а наблюдателями. Они были стары, а потому — осторожны. Они прекрасно понимали, что их время прошло, что нынешние битвы ведут молодые львы, и не хотели вмешиваться.