Зеленая брама - Евгений Долматовский

Уговаривать Олесцака не потребовалось: он же давно обещал Валентине и ее друзьям «сделать все, что надо и как надо». Такое скорое его согласие показалось подозритель­ным и усилило тревогу. А Ганс тем временем готовился в дорогу: загрузил крытый кузов своей машины ящиками с патронами и консервами, под носом у часовых перетащил в нее из других машин оружие.

Ненастной ноябрьской ночью (как раз накануне 26-й годовщины Октябрьской революции) подпольщики стали выходить на окраину Помошной. Туда должен был подъе­хать Олесцак. Долго его ждали. Опять сомневались: «Неу­жели подведет?»

Наконец из темноты выкатилась машина. Поехали к дру­гому условленному месту — забрать новых товарищей, с ко­торыми еще не успели как следует познакомиться. Те собирались медленно. Опять пришлось ждать. Некоторые вообще не пришли, а ночь уже на исходе. Отправились в рискованный путь не в полном составе.

Весь остаток ночи и целый день ехали по рокадной доро­ге, в почти непрерывном двустороннем потоке немецких автомашин — попутных и встречных. Сидели под брезен­том с оружием наготове. Кто-то высказал тревожную до­гадку: «Машину Олесцака, вероятно, уже ищут». Свернули на проселок.

Погода была типично ноябрьской — дождь со снегом. Маскировка неплохая, но плохо для ориентировки на ма­лознакомой местности. Заблудились. Выслали разведку. Разведчики долго не возвращались. Ребята стали нервни­чать. Новички готовы были расправиться с Гансом — он-де во всем виноват. Старые его друзья не допустили этого.

Разведчики вернулись, так и не разыскав партизан. Посовещавшись, подпольщики решили продолжать поиски. Однако не все согласились с таким решением: пятеро из «новеньких» объявили о своем намерении вернуться домой. У них отобрали оружие, и они ушли...

Вскоре возникла новая неприятность, можно сказать, даже беда: испортилось что-то в моторе. Всю ночь, не зажигая света, прокопались с ним. Под утро Олесцак все же оживил свою машину. Заехали в глубь леса, подальше от дорог. Нашли оплывшие уже окопы и траншеи 1941 года. Весь запас оружия и патронов перетащили туда, свой ав­токовчег сожгли и опять занялись поисками партизан. Ориентироваться в лесу эти люди — преимущественно железнодорожники — не умели. И все же кто-то из них обнаружил свежий след на траве. По нему набрели на землянки, таившиеся в густом кустарнике.

Из землянок выскочили незнакомцы в старых красно­армейских шинелях, наставили на нежданных гостей вин­товки. Начались расспросы, похожие на допрос: «Кто та­кие? Откуда? Зачем пожаловали?» Появление здесь моло­дых людей с неблизкой станции Помошная, да еще с шофером-немцем выглядело почти фантастикой. Ребят повели в село Небеливка. Там выяснилось, что они попали не в тот партизанский отряд, в который рассчитывали попасть. Но им и здесь были рады. Привезенные ими боеприпасы и оружие были очень нужны. Нуждался отряд и в пополнении личного состава. Омрачал всеобщую радость только шофер- немец. К нему отнеслись с подозрением, что вполне объя­снимо. Комсомольцам из Помошной на первый порах пришлось защищать его.

Ну, а дальнейшее известно из документа, копию которо­го прислал Николай Стройков. С начала января 1944 года Ганс Олесцак активно участвует в боевой деятельности партизан. С самодельным рупором выходит он «на перед­ний край» и призывает своих соотечественников бросить оружие, не издеваться над населением, не жечь дома, не умирать напрасно за Гитлера. Впервые услышав взволно­ванную речь Ганса Олесцака, немцы замерли от неожидан­ности, даже стрельбу прекратили. Зато потом каждое его слово встречали ураганным огнем.

Свидетельства Александра Данильченко и Валентины Кривонос, пришедшие ко мне разными путями, совпадают.

   15  января в Небеливке отряд был окружен карателями, имевшими на вооружении пушки и минометы. Шесть часов длился бой, кровавый и неравный.

Олесцак со своей немецко-словацкой командой находил­ся на краю села, в доме Гребенников. Он, как и его това­рищи, не дрогнул перед карателями. Партизаны выстояли в этом бою, но понесли тяжкие потери. Погиб и Ганс Олесцак. Семья Устины Гребенник похоронила его на огороде.

Такова легенда о немце-тельмановце. В ней только про генеральский мундир явная фантазия, а все остальное — правда!

Я побывал в селе Небеливка.

Прах Ганса перенесен теперь в центр села, и конусооб­разное надгробие высится рядом и в одной ограде с брат­ской могилой партизан.

Удалось встретиться со свидетелями и участниками последнего боя. В Небеливке помнят немецкого товарища, говорят о нем душевно, вспоминают всякие житейские случаи, связанные с тем, что Ганс смешно путал русские слова.

Колхозники Небеливки, несмотря на страдания, которые причинили им немцы, резко отделяли от оккупантов Ганса и тех солдат вермахта, которые перешли на нашу сторону и находились у него, как шутили в селе, на перевоспитании. Его называли «наш Ганс», командир партизанского от­ряда не раз говорил ему: «Быть тебе в будущей Германии секретарем комсомола, не забудь тогда пригласить нас в гости!»

Попытки найти семью Ганса в ГДР и ФРГ оказались безуспешными. Некоторые партизаны считают, что все из- за того, что фамилию немца записали неточно — он не Олесцак, а Олесцаух... Возможно...

От Зеленой брамы до Серебряного бора

Телефонный звонок, незнакомыми очень спокойный, дело­витый голос:

   —  Здравствуйте... Мы тут втроем собрались, все вроде бы ваши побратимы по сорок первому году, по Зеленой бра­ме. Сидим, вспоминаем. Может, присоединитесь к нам? А то ведь завтра разъедемся вновь, когда еще удастся встре­титься?

   —  А где вы?

   —  Можно считать, недалеко, возле Серебряного бора. На метро доберетесь, а там встретим.

Я застегивал пальто уже на улице, ужасно спешил, хотя никак не мог себе объяснить, почему так безоглядно и стремительно откликнулся на поздний телефонный зво­нок, на незнакомый голос, оставил недописанной строку, помчался неведомо куда.

Ехал долго, с пересадкой и ловил себя на том, что вы­искиваю взглядом среди замкнутых в кругу своих дум пассажиров таких, которым под шестьдесят. Может, тот вон или этот на опушке Зеленой брамы вырывал зубами чеку гранаты-лимонки, задыхаясь и проклиная Гитлера, бе­жал туда, где, казалось, есть еще узкая щель для прорыва?

Шестидесятилетних мужчин (или около того, плюс-ми­нус) чрезвычайно мало встречается. Тогда я обратил на это внимание впервые и тут же постиг причину: для прохо­дивших срочную службу в 1941 году было наготовлено в Германии слишком много пуль, снарядов и бомб. Кто выжил, тот выжил чудом.

Поплыла в зеркальных окнах вагона станция метро «Полежаевская», и я вспомнил Васю Полежаева, проход­чика, потом бригадира, потом начальника строительства. Его отозвали с фронта, надо было строить новые туннели, а то бы куда раньше его фамилия получила право вопло­титься в названии станции метро. А может, станцию и не назвали бы так...

Вышел, как условились, из первого вагона и сразу узнал своих товарищей по Зеленой браме, хотя, надо полагать, никогда раньше их не видел. А может быть, и шли рядом в тот неудавшийся прорыв?

Все трое отнюдь не громадного роста — поколение, которого еще не коснулась акселерация,— но крепенькие. Время их не согнуло, не ссутулило. Никак не скажешь про таких: старики.

Мы пожали друг другу руки, как будто каждый день встречаемся здесь, на платформе метро, вместе ездим на работу и с работы. Соседи?

Да, мы соседи, только не по Серебряному бору, а по другому лесу, с загадочным названием — Зеленая брама. Мне не зазорно спросить у старых друзей, как их зовут-величают, где они проживают теперь?

Евгений Серебряков приехал из Арзамаса. Федор Мымриков — тамбовец. Михаил Румянов — москвич, к нему на квартиру и топаем мы по пушистому снежку, пересекая по диагонали дворы новых домов, так похожих друг на друга. Не встреть меня боевые товарищи в метро, очень долго пришлось бы искать...

Воспоминания начинаются тут же — не о погоде же нам разговаривать!

Двое из моих новых, а может быть, старых друзей слу­жили срочную под Львовом, в 10-й дивизии НКВД; третий, Евгений Серебряков, до войны был лишь в одном гарни­зоне с ними — сын начальника штаба батальона (к 22 июня ему исполнилось только шестнадцать лет).

66-й полк 10-й дивизии имел в своих разгранлиниях железнодорожный мост через реку Сан под Перемышлем и в первый же день войны геройски отстаивал эту важней­шую коммуникацию. Почти все защитники моста погибли, участвуя в знаменитом контрударе вместе с 99-й стрелковой дивизией и пограничниками. В тот именно день школьник Евгений Серебряков стал в ряды красноармейцев, скрыв­шись в одной из рот,— отец конечно же отправил бы его в тыл.

Отец и сын — в одном строю. Ситуация несколько лите­ратурная. Но этот сюжет отягощен обстоятельствами, которые выдумать трудно: Виктор Серебряков знал, что его негодник сын достал себе снайперскую винтовку и воюет, однако не мог найти Женьку. Сын стремился не по­падаться отцу на глаза. Так они и шли по одним дорогам, участвуя в одних боях, но не встречаясь.