Современная швейцарская новелла - Петер Биксель

— Ах, это вы, господин учитель! — говорит она, останавливаясь. — Представляете, у меня стащили юбку и все остальное, я должна теперь идти домой в таком виде.

— Вот это номер! Ну ничего, — успокаиваю я ее, справившись с недоумением. — У вас прекрасная фигура, честное слово. Не видите разве, в каком восторге рабочие на строительной площадке возле казармы?

Она такая миниатюрная, такая тоненькая, что я не могу удержаться и, взяв ее под мышки, без труда поднимаю в воздух, как ребенка.

— Вы просто пушинка, ничего не весите.

Сначала она смеялась, а потом посмотрела на меня странным взглядом, словно заподозрила, будто ее вещи спрятал я, но я-то сразу понял: это проделки обезьяны.

— Кроме шуток, здесь сегодня бегал шимпанзе, здоровенный, вот такого роста, он и меня напугал — вспрыгнул вдруг на багажник, да-да, этот способен стащить одежду у дамы. Разве теперь узнаешь, куда он ее дел!

— Вы меня разыгрываете, господин учитель.

— Честное слово, нет.

Проводив до моста свою коллегу (она преподает физкультуру, а в детстве играла на скрипке и подавала большие надежды), я сказал, что могу съездить в город и попросить кого-нибудь из друзей забрать ее на машине, но она отказалась.

— Нет, нет, я сама доберусь, до свидания, — и пошла через поле на виду у рабочих, провожавших ее улюлюканьем и грубыми шутками, а потом скрылась за кустами бузины. Ну а что там старик? Он успел снять черные трусы и надеть белые и теперь сидит на темном камне посреди опустевшей дамбы; таким — одиноким, в трусах до колен — сохранит его моя память.

И вот я снова кручу педали и уже через несколько минут въезжаю в город. Здесь, на ровном асфальте, я развлекаюсь тем, что стараюсь ехать как можно медленнее, временами даже переходя для этого на сюрпляс — выдержки у меня достаточно, да и дома никто не ждет. Дом мой стоит на холме (разумеется, он не мой, а домовладельца, у которого я снимаю квартиру — кабинетик, спальню и крошечный туалет, и смешно слушать, как хозяин хвастает, будто он и есть автор планировки). Подняться к дому можно разными путями: веселее — дорогой, навстречу молочным ручейкам с молокозавода, а короче — по новой улице, варварски пробитой напрямик к ветеринарной лечебнице для удобства машин «Зеленого креста». Неподалеку от меня живет сгорбленная старуха, она ходит в красных домашних тапочках. Однажды мне приснилось, будто из своего садика, прилепившегося к вершине холма (где каждую весну расцветают потрясающие глицинии, каких нет ни у кого по соседству), она прыгнула вниз, на крышу родильного дома; крыша рухнула, а старуха появилась из облака пыли, словно из пепла, прямая как палка, и заорала:

— Подавитесь своей страховкой, вы, мошенники с пеленок!

Давно не вижу в остерии Пиротехника и спросить про него не решаюсь: боюсь, не умер ли; последнее время он так одряхлел и, по словам Доки, ни на что не годился. Он единственный не играл в карты — ни в скопу, ни в очко, а спал себе за столиком сном проводника-пенсионера, настолько чутким, что, стоило кому-нибудь шутки ради произнести: «Свободной комнаты не найдется, хозяин?», тут же просыпался.

Кто и когда прозвал несчастного продавца зонтов «Достоевским», чтобы не обижать его словом «идиот»?

Иногда меня догоняет мусороуборочный грузовик; он поднимается настолько медленно, что я успеваю уцепиться за него с одобрения мусорщика, моего односельчанина, без опасности для жизни.

На сей раз иду домой пешком, ведя велосипед рядом; иду не по тротуару, а вдоль обрыва, глядя вниз на пересохший ручей, давно уже отвыкший от детских голосов.

Юрг Федершпиль

ДЕРЕВНЯ ОБЕТОВАННАЯ

Перевод с немецкого Т. Стеженской

Спустя два дня после сражения при Аустерлице к Боденскому озеру подъехал всадник. Предрождественский мороз был так силен, что в случае необходимости гусар не смог бы даже выхватить шпагу из обледенелых ножен. Было четыре часа пополудни. Солнце лежало в синей дымке; конь заржал, когда всадник повернул его к занесенному снегом озеру. Жители выбежали из своих домишек и стали кричать ему вслед. Женщины махали торопливо снятыми фартуками, мужчины подносили ко рту сложенные рупором руки и криками «эй!» пытались предостеречь его. Собака с лаем бросилась за ним, но тут же, скуля, вернулась на берег. Всадник дергал за мундштук, из ноздрей коня валил пар и застывал, похожий на рога горного козла.

— Вам ни за что не перебраться на другой берег, — кричал один крестьянин. — А если и переберетесь, то замертво свалитесь.

Всадник пытался успокоить коня.

— Замертво свалитесь. Потому как не знаете, что едете по озеру, — кричал крестьянин. — Болван!

— Спасибо тебе, крестьянин, — воскликнул гусар и поскакал галопом по заснеженному озеру, криками понукая своего коня.

— У него, наверно, нет детей, — вздохнула какая-то женщина.

— Эти парни на рослых конях никого не слушаются, — вставил другой крестьянин. — Никогда и никого. Эй ты, божье наказанье! — крикнул он и пнул ногой собаку.

Он еще раз посмотрел на озеро. Всадник исчез в тумане.

— Слава богу, — проговорил крестьянин. — Теперь он уж точно утоп. Они думают, что им все позволено.

И заковылял к конюшне в своих деревянных башмаках.

В рытвинах проселочной дороги замерзла дождевая вода. Чуть поодаль, задним колесом в траве, валялся велосипед, колесные спицы были похожи на взъерошенную щетину, а кожаное седло выломано. Рядом с велосипедом лежал человек в испачканных глиной брюках.

Вилер вернулся к «пежо», который ждал с включенным мотором, и негромко крикнул высунувшемуся из окна мужчине, чтобы тот оставался на месте. Потом опустилось заднее стекло, и его позвал голос маленькой девочки.

— Иду, — крикнул Вилер и оглядел луг.

Болотистая почва насквозь промерзла и затвердела, а на склонах холмов лежал снег. Где-то рядом булькал ручей. До границы, прикинул он, должно быть километров девять. Его страх подсказывал — двенадцать, уверенность — семь. Холмы были предгорьем Юры, и три одиноко светящиеся точки подтвердили его предположение. «Если будут сомнения, — сказал ему журналист, — если будут сомнения, то просто подышите воздухом. Он там на несколько километров вокруг пропитан запахом табака, километра на два точно, там табачная фабрика „Перрен“. Лучшие сигареты, какие только есть сейчас в Европе, — так их рекламируют». Лучшие сигареты 1940 года. Журналист утверждал, что Вилер, скорее всего, найдет лазейку именно там. Кто, будучи приглашен в дом Перрена, отправляется ночью на прогулку, вдруг оказывается на французской земле. Перрен, как рассказывал журналист, прятал беженцев и помогал им переправиться в глубь Швейцарии: чем дальше удавалось продвинуться, тем меньше была опасность, что тебя выдворят обратно. Больше журналисту ничего не было известно; немцы заняли Париж, и в городе, где далекие орудийные раскаты давно уже перекрывали шум катящихся нагруженных тележек, Вилер расстался со своей женой и трехлетним сыном. Времени на прощальные церемонии не было. Они быстро поделили одежду из двух чемоданов, пытаясь навести порядок в груде рукавов, штанин, белья и свитеров, и когда они, прощаясь, расцеловались, то перепутали чемоданы; его жена теперь повсюду таскала одежду мужа, юбки и белье дочери, а он, Вилер, носил в своем чемодане юбки жены и одежду сына. Они спустились в метро и помчались через предместья. Он с пятилетней Эстер переночевал в сарае для инструментов НОФЖД[59]; на другой вечер им позволили, не задавая лишних вопросов, переночевать на лежанке в пекарне, и Вилер заснул сразу же, не раздеваясь. Он все еще не хотел расставаться с чемоданом, в котором были вещи жены и сына. Самое главное — деньги; он держал в разных карманах пачки купюр, франки и доллары спрятал в ботинки.

В одной деревне он купил велосипед, оставил ночью чемодан в чьих-то сенях и поехал на восток; Эстер сидела сзади на багажнике, укутанная шерстяным одеялом, и крепко держалась за боковые карманы его пиджака. В Люксёе их остановила французская полиция, он показал фальшивый эльзасский паспорт, за который заплатил в Париже пять тысяч франков, вставлял в разговоре певучие алеманские словечки, а на другой день купил берет, который он нацепил набекрень так, что, согласно его религии, неприлично было даже по субботам. В Эрикуре на велосипед нашелся покупатель, но Вилер отдал его даром, как только тот сообщил ему адрес владельца гаража по имени Боццоло, который, за большие деньги разумеется, мог бы подвезти его поближе к швейцарской границе. Жан Боццоло, здоровяк лет пятидесяти, выслушал его, все время оглядываясь на свою жену, и пригрозил полицией. Мадам Боццоло беседовала с немногословной девочкой, утверждавшей, что ее зовут Маржолен. Боццоло стал вежливее и все массировал большими пальцами свои бицепсы, благодаря которым он один смог бы поднять пианино, а когда Вилер вытащил пачку денег, Боццоло достал из кармана яблоко и протянул его малышке. Они нашли общий язык и, после того как жена Боццоло пересчитала деньги, обо всем договорились…