Еще вчера. Часть вторая. В черной шинели - Николай Мельниченко

Я с радостью соглашаюсь. Ухоженная и вальяжная Мария Яковлевна, жена Шапиро, настороженно рассматривает меня и недоверчиво спрашивает:

– Но Александр Михайлович предупредил вас, что это только на три года?

– Да, да, Мура, он все знает, – предвосхищает мой ответ Шапиро. – Значит, завтра Вы встретитесь с Туровым, хозяином этой комнаты, и оформите в МИСе договор. Вот вам телефон, договоритесь, где и когда встретитесь с ним. И не тяните кота за хвост: готовьтесь к отъезду в Ульяновск, а то Васильев, который вас очень любит, уже из штанов выпрыгивает…

На другой день в МИСе (Морской Инженерной Службе, которой принадлежит дом) мы встречаемся с Туровым, средних лет офицером с резкими чертами лица. Туров внимательно осматривает меня, задает вопросы: где учился, сколько служу. Кажется, результатами осмотра и опроса он доволен. Мы берем бланки договора аренды и начинаем оформлять договор.

Современному читателю надо пояснить ситуацию. Когда держава отправляла своего сына в длительную командировку – на Север, Дальний Восток, заграницу, – его жилплощадь «бронировалась», то есть сохранялась за ним, с одним условием: он должен был заключить договор с нуждающимся лицом о бесплатной сдаче бронированного жилья в аренду до своего возвращения. Шапиро добыл себе право представлять кандидатуры этих лиц: они ведь ставали его соседями по коммунальной квартире, то есть – одновременно проживающими на кухне, в ванной, туалете и коридоре. До меня Туров таким образом сдавал комнату М. А. Рыжову, гражданскому служащему нашей части. Сейчас Рыжов получил комнату этажом выше, и договор надо было заключать новый, чем мы и занялись.

– Где вы с женой сейчас живете? – между делом спрашивает меня Туров. Я объясняю ему, что моя жена сейчас учится в Киеве, а я сам – снимаю комнату у Нарвских ворот.

– А кто будет жить в моей комнате? – настораживается Туров.

– Как, кто? Я буду жить, пока жена не приедет.

Туров отодвигает от себя недописанные бумаги. Ему отчетливо видится то, о чем я могу только смутно догадываться:

– Нет, ребята, так дело не пойдет. Вы, монтажники, кинете свой чемодан, и уедете на годик. А у меня тем временем – комнату оттяпают. Вот мое твердое условие: или у тебя здесь будет жить постоянно жена, или мы никакого договора не заключаем!

Туров беспощадно вскрывает мой замысел: кинуть чемодан в пустую комнату и смотаться на годик-другой. Но умыкать чужую комнату я и в мыслях не имел. Туров мне объясняет, что я – пешка на этом поле брани за жилье, которое собираются у него отнять совершенно другие лица. Оказывается, существует закон, что если в забронированном жилье никто не проживает, а главный наниматель не появляется в нем более полугода, то ордер на такое жилье аннулируется и выдается новый, сами знаете – кому.

Я огорошен и расстроен. Что мне делать теперь? Опять отказаться от предложенного третьего варианта, на который я уже согласился? Да потом со мной никто даже разговаривать не станет о жилье! Уговаривать Турова бесполезно: он прекрасно понимает замысел Шапиро. Меня на годик-другой загоняют на дальнюю окраину Российской империи. Затем доказывают, что прописанный в комнате офицер не появляется в ней более года (или полугода), со всеми «законными» последствиями для него. Если даже «последствия» не состоятся, то семья Шапиро будет спокойно жить года два-три фактически в отдельной квартире. Позже мне станет известно, что именно Шапиро «устроил» соседу по коммуналке Турову длительную командировку на Дальний Восток, когда поцапались их жены. Именно Шапиро выбил для договорника-соседа Рыжова другую комнату, надеясь остаться в квартире одним хозяином. Приезд Турова спутал все карты. Вариант с моим «вселением» все возвращал на круги своя и позволял Шапиро выиграть время.

Я тяжко задумываюсь. У меня нет никакой возможности с достоинством и без потерь выйти из создавшегося тупика. А главное – у меня нет времени для этого: надо ехать в Ульяновск. Туров великодушно бросает мне спасательный круг:

– Я буду еще в Ленинграде недели две и могу в это время ждать. Если ты за это время привезешь жену, которая здесь будет жить постоянно, а не мотаться тоже по командировкам, – я подпишу с тобой договор.

На этом мы расстаемся. Как говорится, спасибо за доверие, но что я могу сделать? Если забирать Эмму в Ленинград сейчас, то придется объявляться ее родителям, что я частично, с благими намерениями, но все же – нарушил наш договор на речке. Если все оставить как есть, – значит потерять всякую надежду на какое-либо жилье на неопределенное время. Куда ни кинь – всюду клин. А времени на особые раздумья нет: надо мной висит Ульяновск и две недели туровского ультиматума.

После тягостных размышлений принимаю решение: воссоединяться с женой. Родители должны смириться. Да и шило нашей женитьбы когда-то должно вылезти из мешка. Потеряв же это жилье, мы можем потерять наше будущее.

Решение принято. Начинаю действовать. Время начинает уплотняться или, если угодно, – растягиваться, короче – оно стает очень ценным и насыщенным. Вечером пишу покаянное письмо родителям Эммы с извинениями, объяснением сложившейся ситуации и просьбой (несколько – запоздалой) о благословении нашей женитьбы и согласия на переезд Эммы в Ленинград. Письмо отвожу на Витебский вокзал и отдаю в почтовый вагон поезда Ленинград – Одесса. Дня через два моя бомба долетит до Брацлава…

Сообщаю Шапиро, что Туров согласен подписать договор только в случае приезда жены и ее постоянного проживания. Чтобы забрать жену из Киева, мне нужно время несколько дней. Шапиро не по нутру мои известия; причем неизвестно, какое больше. Он разражается гневными остротами, но скрепя сердце дает мне несколько дней на устройство дел, предупредив, что с женой я смогу провести в Ленинграде только один день перед отъездом в Ульяновск.

Муре все-таки придется получить соседку, Васильеву придется подождать меня в Ульяновске.

Дальше. Лечу в Лесотехническую академию: можно ли перевестись, чтобы не терять год? Да, если взять справки и выписки. Уже легче: я не превращаю молоденьких студенток в беспросветных домохозяек…

К вечеру я на Центральном переговорном пункте на Герцена, у арки Главного штаба. Вызваны ранее телеграммами для переговоров на 18 часов – Киев, Эмма; на 19 часов – Брацлав, Ружицкий; на 20 часов – опять Киев. Воссоединение семьи происходит не только на туго натянутых нервах, но и на телефонных проводах…

Разговор с женой: объясняю ситуацию с жильем – коротко, поэтому – непонятно и неубедительно. Да и вряд ли можно издалека, по телефону, понять весь этот запутанный клубок желаний, усеченных возможностями. Из всех разговоров Эмма понимает только, что ей надо сейчас уже переезжать насовсем в Ленинград. Конечно, это то ли просит, то ли требует законный муж. Муж-то муж, но не до такой же степени, чтобы давать такие команды, переворачивающие налаженную жизнь, да еще вопреки воле родителей!