Варяжский круг - Сергей М. Зайцев

И пришло то проклятое лето, когда русские полки сами появились на берегах Донца и покорился им город Шарукан, там встретили русских рыбой и вином. А Сутров они взяли с боем. Тогда разослали шаруканиды гонцов по всем зимникам и кочевьям, сзывали для отпора русским все силы команов. Многие отозвались на зов и пришли, но и на этот раз были побиты русскими. А Окот не ходил. Человек Кергет отсоветовал ему вступаться за больших ханов, напомнив про их темные дела. Кергет сказал: «Пусть Мономах ослабит Шарукана. Тем самым он усилит Окота».

Да. Как бы ни был велик хан и как бы ни был умен его брат-советник, а им однажды предстоит расстаться с величием. Ибо какое же может быть ханское величие, когда его, некогда непобедимого воина, оплакивают нищие старухи, и на тризне в плаче раздирают свои щеки, и омывают речными водами ханское бледное тело, покрытое лиловыми пятнами смерти?! Большой орел, прилетевший с востока, разогнал коршунов, занял степь. Сидел нахохлившись на скалистом утесе, медленно парил над холмами и над курганами, на каждом камне мнил себя господином и каждую шелковинку ковыля считал своей. Но не стало и его, перемешались с травой седые перья, черная дыра зияет в опрокинутом черепе, а осмелевшие мыши обнюхивают некогда грозный клюв… Только солнце всходит и заходит вечно. Все остальное пыль – здесь полежала, ветром в другое место перенесло, затем смыло водой и нанесло на камень. Старый ветер поднимал, новый опускает. Что-то ослепительно сверкало в венце, потом долго лежало в грязи, под копытом больной овцы. Все ушло, как будто не бывало. И снова солнце взошло…

Когда Мономах сел в Киеве, решил Окот отомстить Мономаху. Отомстить не за поражение больших ханов, а за поражение всей половецкой степи. И войско Окот собрал большое, чтобы русским показать: были раньше сильны половцы – сильны и остались. К тому времени олешенские команы-купцы донесли Окоту, что ожидается из Киева небывало большой торговый караван и будто под крепкой Мономаховой десницей почувствовали себя привольно русские купцы и перестали бояться пути через Дикое поле. И решил Окот Бунчук взять этот караван, а после каравана задумывал поджечь черноклобуцкий Торческ и после Торческа скрытыми тропами быстро выйти к самому Киеву и ударить копьем в Золотые ворота.

Младших братьев своих, Атая и Будука, Окот сразу послал к Киеву, чтобы под видом союзных русских торков или берендеев они прошли по окрестностям города и высмотрели удобные к нему подступы. И дал братьям с десяток лучших всадников. Но не сумели Атай и Будук выдать себя за мирных берендеев. Видно, много в них было воинственного половецкого, видно, не сумели свои гордые глаза затуманить берендеевой покорностью, и команские речи не разбавляли русскими словами, и не крестились. И схватил братьев Окота тот, кого они больше всего опасались – Мономахов тиун Ярусаб, человек-скала, жестокий и неподкупный, известный повсюду под прозвищем Катил – убийца. Это прозвище ему дали за то, что в своих подземельях он передушил уже множество людей и никого не выпустил живьем. Говорили, что клыки у Ярусаба большие и торчат, подобно рысьим, и что этими клыками Ярусаб Катил прокусывает человеку шею, а затем высасывает из жил всю кровь без остатка, обескровленные же тела скармливает собакам. Вот в такие-то руки и попались родные братья.

При вести об этом хана Окота обуяло бешенство. И в порыве его Окот проткнул ножом собственное бедро. До сих пор никто не видел хана таким разъяренным, поэтому решили, что нет для него беды большей, чем потеря братьев. И оставили Окота на холме близ реки в одиночестве, чтобы он мог, никого не стыдясь, оплакать свою потерю. И все войско также оплакивало ханских братьев три дня; и три дня команы скорбели о том, что даже не имеют возможности похоронить знатных воинов со всеми почестями, ибо тела сыновей Алыпа теперь достанутся собакам в черных подземельях Ярусаба.

Однако к концу третьего дня Атай и Будук вернулись живые и невредимые верхом на большом красивом верблюде.

Русский караван взять не смогли. Пошли на хитрость, подослали лжеца, берендея-шорника, из тех, кого еще ребенком пленили под Торческом и воспитали подле себя истинным команом. Но не прост оказался тиун Ярусаб, разгадал половецкую хитрость и ответил на нее еще большей хитростью. Обманул не только хана Окота, но и дозоры его, рыскавшие по степи. Такую хитрость Ярусаб перенял у мавров, среди которых, говорили, он долго жил. Словно из-под земли, выросли русские всадники. И произошло это в тот миг, когда орда после долгого бега по степи наконец увидела голубую ширь реки и паруса каравана на ней. В тот особый миг, когда души степняков уже возликовали от удачи, когда глаза их ослепила алчность – о, гнуснейший из пороков! – и когда пальцы их повыронили уздечки и приготовились хватать, вдруг появились витязи, сияющие в солнечных лучах, и пересекли орде путь, Чуть раньше бы они появились или чуть позже – половцы Окота смели бы их с земли, как горсть песка с ладони. Но русские появились вовремя, именно тогда, когда орда была способна растеряться и смешать свой строй. В этой неожиданности появления Окот Бунчук угадал умный расчет Ярусаба. Окот тоже умел чувствовать и бой, и время боя, и его противостояние. И он сразу ощутил, что расчет не в его пользу. Окот пытался выбить своего врага из времени, Окот искал случая обезглавить русское войско, но ничто не удалось ему в тот день. И кольчуга на груди Ярусаба была необыкновенно прочна, и маска, надвинутая на лицо, ужасна – она сеяла панику в душе тех, кто хоть раз взглянул на нее. Как ни старался Окот повернуть битву к иному исходу Ярусаб оказывался и первее его в этом, и сильнее. Ярусаб успевал крикнуть дважды, пока Бунчук призывал единожды. А половцы убеждали себя в том, что победили бы, если б не устали их кони, половцы не задумывались над тем, что битва начинается не тогда, когда скрестятся первые сабли, а намного раньше – в тот миг, когда тиун слушает шорника. Окот это знал, но не в его расчетах было делиться этим знанием.

Шорник же, слышали, плохо кончил. Но он сам тому виной! Ему бы следовало правдивее лгать. Для того чтобы веревка не обвилась вокруг шеи, язык должен виться, как веревка.

Остатки своего войска Окот распустил, а при себе оставил лишь два десятка. Атаю и Будуку, братьям, приказал вернуться в Балин, где и дожидаться его, и сидеть тихо. Напомнил им, что шаруканиды во главе с Атраком теперь, конечно, поднимут головы и не упустят случая унизить словом того, кто уже унижен оружием. Говоря об этом, Окот засмеялся и научил братьев новой мудрости:

«Даже великий хан может иметь нрав маленькой брехучей собачонки».