Красный сфинкс - Александр Дюма

И королева слегка пожала плечами.

— Теперь то, что пишет мне мой брат Филипп Четвертый.

— И что ваше величество не очень хорошо поняли.

— Я просто ничего не поняла, Фаржи, — ответила королева с великолепно разыгранным простодушием.

— Ну-ка, посмотрим.

«Сестра моя, — начала читать королева, — я узнал от нашего доброго друга г-на де Фаржи о том, что существует замысел — в случае смерти короля Людовика XIII дать Вам в мужья его брата и наследника его короны Гастона Орлеанского».

— Гнусный замысел, — прервала ее г-жа де Фаржи, — заслуживающий столь же скверного отношения, если не хуже.

— Подожди, — сказала королева и продолжала читать:

«Но было бы гораздо лучше, если бы ко времени этой смерти Вы оказались беременной».

— О да, — прошептала г-жа де Фаржи, — это было бы лучше всего.

«У французских королев, — продолжала Анна Австрийская, словно пытаясь понять смысл слов, которые читала, — есть большое преимущество перед их мужьями: они могут иметь дофина без участия мужа, тогда как король этого не может».

— И вот этого не может понять ваше величество?

— Во всяком случае мне это кажется неисполнимым, милая Фаржи.

— Что за несчастье, — воскликнула г-жа де Фаржя, возведя глаза к небу, — в подобных обстоятельствах, когда речь идет не просто о счастье великой королевы, но и о благе великого народа, иметь дело со слишком честной женщиной!

— Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что если бы в амьенских садах — помните? — вы сделали то, что сделала бы я на вашем месте, ведь ваше величество имели дело с человеком, любившим вас больше жизни, ибо он отдал за ваше величество жизнь; если бы, вместо того чтобы звать не то Лапорта, не то Пютанжа, вы не позвали бы никого…

— И что же?

— А то, что, может быть, сегодня вашему брату не было бы нужды советовать вам то, что он советует, и дофин, которому так трудно появиться на свет, давно бы уже родился.

— Но это было бы двойным преступлением!

— Каким образом ваше величество видит два преступления в том, что ей советует не просто великий король, но государь, известный своим благочестием?

— Во-первых, я обманула бы своего мужа, а во-вторых, возвела бы на французский трои сына англичанина.

— Прежде всего, обмануть мужа считается во всех странах мира грехом простительным; вашему величеству достаточно бросить взгляд кругом, чтобы убедиться, что таково мнение большинства ее подданных, если не мужчин, то женщин, И потом, обмануть такого супруга, как король Людовик Тринадцатый, который вовсе не муж или муж в столь малой степени, что об этом и говорить не стоит, — не только простительный грех, но похвальное деяние.

— Фаржи!

— Вы это хорошо знаете, мадам, и в глубине души упрекаете себя за тот злосчастный возглас, вызвавший такой скандал, в то время как молчание бы все уладило.

— Увы!

— Итак, первое возражение обсуждено, и ваше «увы», государыня, доказывает, что я права. Остается второе, и тут я вынуждена полностью признать правоту вашего величества.

— Вот видишь.

— Но предположим, например, что вы имели бы дело не с англичанином — очаровательным мужчиной, но иностранцем, — а с мужчиной не менее очаровательным, чем он (Анна вздохнула), но французом по рождению, больше того, мужчиной королевского рода, например настоящим сыном Генриха Четвертого, в то время как король Людовик Тринадцатый по своим вкусам, привычкам, характеру кажется мне потомком небезызвестного Вирджинио Орсини.

— И ты, Фаржи, тоже веришь этой клевете!

— Если это и клевета, то, во всяком случае, она исходит из страны вашего величества. Итак, предположим, что граф де Море оказался бы на месте герцога Бекингема, вы думаете, что преступление было бы столь же велико? А может быть, наоборот, Провидение воспользовалось бы этим средством, чтобы возвести на французский трон истинную кровь Генриха Четвертого?

— Но, Фаржи, я же не люблю графа де Море!

— Ну и что же? В этом, мадам, было бы искупление греха, потому что имела бы место жертва; в этом случае вы пожертвовали бы собой ради славы и благоденствия Франции, а не ради личного интереса.

— Фаржи, я не понимаю, как может женщина отдаться кому-то кроме своего мужа и не умереть со стыда в первый же раз, как встретит среды белого дня этого человека лицом к лицу.

— О мадам, мадам! — воскликнула Фаржи, — если бы все женщины думали так же, как ваше величество, сколько мужей надели бы траур, не зная, от какой болезни скончались их жены! Да, когда-то можно было увидеть такое, но, с тех пор как изобрели веера, подобные несчастные случаи стали куда более редкими.

— Фаржи, Фаржи! Ты самая безнравственная особа на свете, и я не уверена, что сама Шеврез так же испорчена, как ты. А в кого влюблен предмет твоей мечты?

— В вашу протеже Изабеллу.

— В Изабеллу де Лотрек, что привела его ко мне на днях? Но где он ее видел?

— Он ее не видел. Эта любовь пришла к нему, когда они играли в жмурки, проходя по темным коридорам и не менее темным комнатам.

— Бедный мальчик! Его любовь ждут испытания. По-моему, ее отец уже условился с неким виконтом де Понтисом. Но мы еще поговорим об этом, Фаржи. Я хотела бы отблагодарить его за услугу, что он мне оказал.

— И за ту, что еще сможет вам оказать.

— Фаржи!

— Да, мадам?

— Поистине, она отвечает так спокойно, словно и не говорила неслыханных вещей! Фаржи, помоги мне лечь, дитя мое. О Господи, ты своими сказками навела меня на глупые мечтания.

И королева, теперь уже поднявшись, прошла в спальню, еще более медлительная и вялая, чем обычно, опираясь на плечо своей советницы Фаржи, которой можно поставить в вину многое, но уж, конечно, не эгоизм в любовных делах.

VII

ГЛАВА, В КОТОРОЙ КАРДИНАЛ ИСПОЛЬЗУЕТ ДЛЯ СЕБЯ ПРИВИЛЕГИЮ, ДАННУЮ ИМ СУКАРЬЕРУ

Предупрежденный письмом, найденным у медика Сенеля и расшифрованным Россиньолем, кардинал увидел в сцене, происшедшей у вдовствующей герцогини де Лонгвиль между Месье, принцессой Марией и Вотье, — сцене, о которой рассказала ему г-жа де Комбале, лишь исполнение плана, составленного его врагами, и вступление в борьбу Марии Медичи.

Мария Медичи действительно была его самым безжалостным противником (выше мы говорили о причинах этой ненависти), и ее кардинал должен был опасаться более всего из-за того влияния, какое она сохранила на своего сына, и из-за коварных средств, какими располагал ее министр Берюль.