Белое, черное, алое… - Елена Топильская

— Нет, — старательно припоминала я.

— Хорошо, гиперемированных участков не было?

— Гиперемированных участков?

«Кожа на груди гиперемирована, — зазвучал у меня в мозгу голос танатолога, вскрывавшего вертолетовский труп. — Наверное, крест натер, смотри, он тяжелый, как гантель…»

— Я должна была сама догадаться. — Я села в постели, завернувшись в одеяло. — Мне же сегодня ювелир, который этот крест с него снимал, говорил про радиацию.

— Какой крест, какой ювелир? Ты мне напоминаешь мою младшую сестру.

Прихожу к матери, а Лялька мне рассказывает: «Саша, у меня был хомяк, он лопнул». Я ей говорю: «Ляленька, ты мне рассказала начало и конец, а теперь расскажи середину». Оказывается, он себе за щеки запихивал-запихивал жратву, и один защечный мешок у него треснул.

— Понимаешь, у него на шее крест висел на цепочке, бешено дорогой. Жена — в смысле, вдова — сказала, что он боялся крест потерять и у себя на шее запаял цепочку. Он так в ней и умер, а под крестом припухло. Сегодня ювелир приехал в морг цепочку снимать и сказал, что в этом кресте не так давно центральный камень заменили, был темно-синий, почти черный, а стал ярко-синий. Скорее всего, облученный. Саш, интересно, а если камень облучить, он потом может стать источником радиации?

— Машуня, все, что угодно, может стать источником радиации, если подвергнется облучению. Крест еще у тебя?

— В сейфе.

— Надо его посмотреть на радиацию, и заодно труп твоего Геликоптера. И убери ты срочно эту вещь из своего сейфа, мало ли что…

— Слушай, я сегодня не усну. Саша, может, мы чего-нибудь поедим?

— Ну, тогда уж и выпьем по поводу моего боевого крещения. Если моя версия подтвердится, меняю квалификацию.

Мы ели, пили, обнимались, но абстрагироваться от вертолетовской смерти я уже не могла, в моем мозгу билась мысль, пытающаяся оформиться во что-то. Мне потом было очень стыдно, но в самый патетический момент я отпихнула Сашку и задала в пространство вопрос:

— Ему стало плохо за месяц до смерти. Если заряженный крест ему подарили именно тогда, то кто же под него бомбу подложил на той неделе?

Еле дождавшись восьми часов утра — часа, когда приличия со скрипом уже позволяли звонить по служебным вопросам людям домой, — я набрала номер Василия Кузьмича. Галина Павловна тут же сняла трубку и совершенно проснувшимся голосом сообщила, что он пришел, но подойти не может, так как лежит в ванне.

— Как в ванне? — удивилась я. — Он же в бане был?

— Пришел домой и сразу в ванну. Он очень чистоплотный, — объяснила Галина Павловна абсолютно серьезным тоном, в который я поверила бы, если бы не знала о ее актерских способностях.

Наконец отмытый добела Кузьмич (хотела бы я на него сейчас посмотреть!) соизволил мне позвонить сам, но уже на работу. Я хотела поинтересоваться, не мацерировалась ли — не распарилась ли и сложилась складочками — у него кожа от долгого нахождения в водной среде, но не стала, сразу перешла к делу, сообщив, что Вертолета на девяносто девять процентов все-таки грохнули, правда, очень необычным способом, в связи с чем мне срочно нужен человек в помощь, и хорошо бы это был Кораблев.

— Кораблев так Кораблев. Он же и так у тебя работает, вот и припахай его, — распорядился Кузьмич, а я подумала, что Кораблев, значит, до сих пор не появился на работе.

— И еще специалиста — замерить радиационный фон.

— Будет сделано, — отозвался мой собеседник.

Для начала я позвонила ювелиру и спросила, может ли облученный камень сам стать источником излучения. Ювелир прочитал мне короткую лекцию, из которой я уяснила, что он не знает о таких случаях, но сам облученных камней побаивается и считает, что камень, получивший дозу радиации, может помалкивать до поры до времени, а потом даст вспышку, так что мало не покажется тому, кто его носит. А вообще-то, все зависит от того, с какой целью облучать, подал он неглупую мысль, и что считать побочным эффектом. Можно подвергнуть камень радиационному воздействию с целью изменить его цвет или размер, а он в качестве побочного эффекта даст излучение. А можно зарядить камень радиацией с тем, чтобы он сам излучал — мало ли для чего, — а он вдобавок поменяет цвет, станет из черного васильковым. Все понятно? Под конец беседы ювелир сказал, что он берет назад свои слова о том, что камень заменяли, но что камень вынимался из гнезда, он ручается, допускает, что в гнездо вставили тот же камень, только поменявший цвет.

Установить бы последнего владельца, подумала я. Для начала — последнего владельца креста с черным камнем, а потом уже можно устанавливать, кто его превратил в ярко-синий. И как. А зачем — уже и так ясно. Где этот гад Кораблев?

Снова созвонившись с Кузьмичом, я выпросила машину и решительно отправилась домой к Кораблеву в компании рубоповского водителя, с твердым намерением: если он не будет открывать на звонки, сломать двери. Двадцать минут тишина за дверью испытывала наше терпение, потом наконец с той стороны раздалось шарканье. Водитель успел мне тихо сказать:

— Ну что, Сергеевна, я смотрю, ты прищурилась, значит, сейчас что-то будет.

Дверь открылась и явила нашему взору Леню Кораблева на пятый день запоя.

Человек, которого я привыкла видеть в белоснежных рубашках и брюках, отглаженных так, что о складку можно было порезаться, стоял перед нами в тренировочных штанах с коленями, вытянутыми чуть ли не до пола, голый по пояс и небритый настолько, что его уже можно было назвать «придиралой бородатым».

Тусклая лампочка коммунального коридора освещала стоявшую вдоль стен батарею пустых бутылок. Слова тут были излишни. Мы с ним молчали по обе стороны порога, после чего он поймал мой неодобрительный взгляд на тару из-под коньяка и водки и вяло сказал:

— Это еще что, вы в туалете посмотрите.

— Зайти можно? — спросила я.

— Зачем? — так же вяло поинтересовался Леня.

— И то правда, — сказала я грустно, повернулась и стала спускаться по лестнице.

— Э-э, — слабым голосом позвал он. — Я вас не приглашаю, потому что у меня там дама спит.

— A-a, — протянули мы с водителем в один голос и скабрезно усмехнулись.

— Леня, а ты знаешь, какой сегодня день? — спросила я, стоя на ступеньке вполоборота к нему. Он наморщил лоб:

— Э-э-э… Пятый день, как мне тридцать девять исполнилось. Ладно, проходите, я хоть кофе сварю. Сейчас в себя приду, побреюсь, помоюсь и поедем.

Дети в школу собирались: мылись, брились, похмелялись, — пробормотал он.

— А дама? — спросила я.

— А, — махнул он рукой, — пусть спит.

Мы с водителем нерешительно потянулись за Ленькой, который, шаркая рваными шлепанцами, привел нас в захламленное холостяцкое жилье, где стояли стол, два стула, неразложенная диван-кровать с поднятой спинкой, явно односпальное ложе, на ней постелена простыня и брошено одеяло, — там, похоже, спал Леня, а посреди комнаты раскладушка, на которой возлежала та самая блондинка с пышной гривой, имени которой я на Ленькином дне рождения так и не запомнила. При нашем появлении она не проснулась, только перевернулась на другой бок.

— Леня, неудобно, человек спит. Пойдем на кухню.

— Ну пойдемте, — сказал он, зевая и почесывая бок. — Соседей нету, мы на кухне посидим.

На кухне Ленькин столик сразу бросался в глаза на фоне остальных столов своей ухоженностью и почти стерильностью. Сесть за него было просто приятно.

— Старый, а чего это у тебя дама на раскладушке спит? — без церемоний поинтересовался водитель.

— А я всегда баб, когда привожу, на этой раскладушке укладываю, — бесхитростно пояснил Леня, насыпая кофе в турочку. — Она у меня специально для проституток припасена. Когда поздно ночью мимо метро едешь, они иногда увязываются, просто переночевать, — у меня денег нету, а им ехать далеко и спать хочется.

— Леня, ты даму-то будить собираешься? — спросила я.

— Да пусть спит, — благостно махнул он рукой.

— А как ты ее оставишь, когда на работу уйдешь?

— Дверь захлопнет, и все. А чего? У меня брать-то нечего.

— А ты вообще ее давно знаешь?

— Не очень. — Леня озадаченно наморщил лоб.

— Где ты ее взял-то?

— Долго рассказывать, — отмахнулся он.

— А зовут ее хоть как?

— Анджела.

— А фамилию ее ты знаешь? А работает она где?

— Слушайте, что вы ко мне пристали? Вы что мне, мама? Она учится.

— Ну-ка, повернись, Леня. — Я жестом показала, чтобы он покрутился на месте.

— Да что вы ко мне пристали?

— Она тебя не царапала?

— Чего?

— А ты ее?

Ленька опустился на табуретку у стола и не засмеялся, а сказал тихим голосом:

— Ха, ха, ха, — видимо, смеяться еще было тяжело. — Да не спал я с ней.

— А она к тебе приставала? — допытывалась я.

— Ну-у…

— Так фамилию ее ты знаешь или нет?

— Сейчас.

Ленька тяжело встал и, шаркая сваливающимися с ног тапочками, побрел к вешалке возле его двери. На вешалке он нашарил висевшую на крючке женскую сумку, ничтоже сумняшеся залез в нее и выудил оттуда паспорт. Раскрыл и прочитал: