Посланник смерти - Александр Косарев

– Не уверен насчет первенства, – честно признался Хромов, – но поскольку нам достались тексты с дублированием некоторых выражений на древнекитайском, то похоже, что только мы с Константином и имели какой-то мизерный шанс дать хоть какое-то толкование манускриптам. Правда, результат оказался столь… – Илья Федорович замялся, подбирая нужное выражение, – несуразен, что я сомневаюсь в правильности выбранного нами метода дешифровки.

– Поясни, – попросил генерал.

– Вот, к примеру, ориентировочное содержание самого большого свитка, – начал Хромов. – Почти весь полутораметровый свиток – это трактат о пустоте.

– О чем, о чем? – переспросил генерал.

– О пустоте, просто о пустоте, – подтвердил Илья. – Оказывается, пустота бывает белая, черная и желтая. Причем плотность этих пустот не одинакова. Самая прочная пустота – желтая, а самая слабенькая – черная. Интересно, что несколько раз подчеркивается, что скручивать белую пустоту в шар, или, точнее, в сферу, категорически не рекомендуется, зато желтая пустота прекрасно подходит для этого. В конце концов, делается вывод о том, что овладение черной пустотой невозможно без предварительного разделения двух других пустот.

– А какая же информация содержалась в других посланиях из чемодана?

– Всего в нем было пять пергаментов. Большой свиток про пустоту и как бы сопроводительные описания к «брошке», «перстню» и куску ткани. Коврик с кольцевидным рисунком имеет сопроводительную записку прямо под изображением. Мешочек с разрозненными предметами имел самую короткую записку, и дешифровка ее успехом не увенчалась. Смысл остальных записок, естественно, разный, но вкратце в каждой из них дана своеобразная характеристика того предмета, который они сопровождали.

– Значит, никаких загадок больше не существует, – ухмыльнулся генерал, – раз есть описания-то.

– Я бы так не сказал, – ответил Хромов. – Например, «перстень» характеризуется как некий ключ, правда, непонятно к какому замку. Кусок ткани приравнен к зеркалу, отражающему смерть, а трансформирующаяся в фонарик «брошь» описывается как некий инструмент, предназначенный для обработки твердых поверхностей. Единственно, что более или менее соответствует своему описанию, так это кольцевой рисунок на коврике, который удивительнейшим образом напоминает схематическое изображение атома плутония. Под стать ему и описание, характеризующее некое вещество как крайне взрывоопасное и поражающее все вокруг, даже в самых мизерных количествах. Упоминаются такие слова и выражения, как непереносимое сияние, потрясение земной тверди, взлетающее к небесам драконоподобное божество и т.п.

– Ты что-то говорил о том, что удалось накопать информацию, которая не вошла в отчет. Будь так добр, удовлетвори мое любопытство.

Хромов вынул из папки фотокарточку и подал ее генералу.

– Прошу ознакомиться. Перед вами наши основные фигуранты по делу.

Борис Евсеевич буквально впился взглядом в потрескавшуюся, покрытую желтоватыми пятнышками фотографию.

– Ленинградский вокзал в Москве, – наконец сообразил он, – вот только выглядит он как-то не так, да и публика на фотографии одета старомодно.

– Верно, – сказал Илья, – площадь Николаевского вокзала в конце XIX века. А теперь обратите внимание на высокого господина в котелке и с чемоданом в левой руке. Перед вами Вольфганг Алоиз фон Шернер. Он был третьим и самый младшим сыном в дружном семействе барона Герхарда фон Шернера. Родился в 1864 году. В то время, когда была сделана фотография, ему было немного меньше тридцати. Он закончил Дрезденский технологический институт, успел попутешествовать по свету и даже жениться. Но совершенно внезапно его счастливая бюргерская жизнь сделала резкий вираж. В один не слишком счастливый день он выехал из своего поместья в порт Гамбург, чтобы осмотреть груз минерального сырья, прибывшего для медеплавильного завода, приобретенного его старшим братом примерно за год до описываемых событий. Однако то ли судно задержалось в пути, то ли осенние штормы мешали его разгрузке, но он пробыл в Гамбурге несколько дольше, чем рассчитывал. В конце концов, Алоиз подхватил на продуваемых всеми ветрами причалах воспаление легких и свалился в сильнейшей лихорадке. Поставил молодого барона на ноги один из пассажиров, прибывших на судне. И пассажиром был вот этот уйгур, – ткнул Илья пальцем в фотографию. – Он как раз загружает мешок на запятки повозки. Удивительно, но после выздоровления младшего Шернера они стали неразлучны. Почему так произошло, понять не мог никто. Ведь в то время между немецким аристократом и нищим азиатом в принципе не могло быть никаких дружеских отношений. Странный уйгур, ставший при нем чем-то вроде слуги, не понимал по-немецки ни слова и объяснялся со своим новым хозяином на ломаном английском. Примерно через месяц молодой Шернер вернулся из Гамбурга в свое имение не один. Как раз перед этим он отметил свое двадцативосьмилетие. А примерно через полгода с ним произошла необъяснимая для домашних метаморфоза. Забросив к тому времени все привычные дела, он внезапно объявил отцу и своей молодой жене, что непременно должен отправиться на Дальний Восток, как он выразился, «для постижения истины». Уговоры отца и слезы жены не смогли его остановить, и через неделю он вместе с уйгуром выехал в Берлин, где, не мешкая, принялся хлопотать о визах и прочих документах.

– Так как же и кем была сделана эта фотография? Не случайно же она у тебя оказалась? – спросил генерал.

– Нет, не случайно, – ответил Илья. – Дело в том, что средний брат славного семейства Шернеров служил в то время в Министерстве иностранных дел Германии в одном, скажем так, тайном его подразделении. И в связи с этим произошла некоторая путаница, потому что инициалы у среднего и младшего брата совпадали полностью. Тот, что на год постарше, звался Виктор Амадей, а младший, как нам известно, Вольфганг Алоиз. Поскольку российская спецслужба, то есть Третье отделение, с легкостью спутала братьев, наши сыщики вообразили себе, что в Россию едет интересующий нашу контрразведку средний брат и встретили его прямо на польской границе. Оттуда он почему-то отправился не в Петроград и не в Москву, а поехал на перекладных в приднепровский городишко Жлобин. Там он прожил без малого месяц, о чем свидетельствует соответствующая бумага, составленная местным приставом Коробковым 30 апреля 1894 года. В ней он сообщает, что странный немец день-деньской лазает по местным песчаным кручам да скачет на лошади по сильно пересеченным окрестностям. Наконец, в мае месяце фон Шернер, в совершенстве освоив местные горки и верховую езду, покидает провинциальный Жлобин и направляется прямо в Первопрестольную, где и попадает в объектив фотографа Худеева.