Трильби - Джордж Дюморье

— Я пошла кАн- жель, на улицу Келья святого Пет- рониля, постояла у дома — но так и не решилась дернуть за звонок… Пошла на площадь святого Анатоля. Долго глядела на окно вашей мастерской и думала о том, как там было уютно на большом диване у печки… Мне ужасно хотелось позвонить к мадам Винар, но я вспомнила, что в мастерской лежит больной Билли, а с ним его мать и сестра. Ведь Анжель мне написала об этом. Бедный Билли! Он лежал там и был очень болен!

Я все ходила по площади, а потом взад и вперед по улице Трех Разбойников. Снова пошла к реке — и опять у меня не хватило решимости утопиться. К тому же один полицейский заметил меня и все время шел за мной следом. Но самое смешное — ведь мы с ним были знакомы, а он меня совсем не узнал! Это был Селестин Бомоле, тот, что так напился на рождество. Неужели вы его не помните? Такой высокий, рябой!

— И вот до самого рассвета я все бродила по Парижу. Наконец совсем выбилась из сил — и побрела к Свенгали на улицу Тирлиар, но оказалось, он переехал на улицу Сен-Пэр; я пошла туда и застала его дома. Мне очень не хотелось идти к нему, но ничего другого не оставалось. Судьба, наверное! Он так обрадовался моему приходу, немедленно занялся моим лечением, принес кофе, хлеб, масло, я никогда ничего вкуснее не ела! Позаботился о бане для меня на улице Савонаролы — это было просто дивное удовольствие! — после чего я легла спать и проспала двое суток подряд! А когда проснулась, он сказал, что любит меня, никогда меня не оставит, будет всегда обо мне заботиться и, если я соглашусь уехать с ним, женится на мне. Он сказал, что посвятит мне всю свою жизнь. И снял для меня маленькую комнату рядом со своей.

В этой комнате я провела целую неделю, никуда не выходила и никого не видела. Я почти все время спала. У меня была сильная простуда.

Свенгали дал два концерта и заработал много денег. Мы с ним уехали в Германию, никому ничего не сказав.

— И он женился на вас?

— Конечно, нет. Он не мог, бедняга! У него была жена и трое ребят. Он утверждал, что это не его дети. Они >Кивут в Эльберфельде, в Пруссии; там у его жены маленькая кондитерская. Он вел себя очень плохо по отношению к ним. Но не из-за меня! Он давно их бросил; все же он посылал им деньги, когда они у него заводились, — я заставляла его, мне было так ее жаль! Он часто рассказывал мне о жене — как она разговаривает и что делает, и показывал, как она одновременно молится и ест, держа в левой руке соленый огурец, а в правой рюмку с водкой — чтобы не терять времени. Я пряКю покатывалась со смеху! Он ведь был таким балагуром, бедный Свенгали, любил пошутить! А потом к нам присоединились Джеко и Марта.

— Кто такая Марта?

— Его тетя. Она стряпала для нас и хозяйничала. Она сейчас сюда придет, я получила от нее записку из гостиницы. Как она его любила! Бедная Марта! Бедный Джеко! Что с ними станется без Свенгали?

— А на какие средства жил Свенгали?

— О! он играл в концертах, по-моему, что-то в этом роде.

— Вы когда-нибудь его слышали?

— Да; Марта иногда водила меня слушать его, в самом начале, когда мы стали жить вместе. Ему всегда очень аплодировали. Он великолепно играл на рояле. Все такого мнения.»

— Он никогда не пытался учить вас петь?

— Что вы! Как можно! Он так смеялся, когда я пробовала петь, и Марта с Джеко тоже! Они умирали со смеху! Обычно я пела «Бен Болта». Они заставляли меня, чтобы позабавиться, а потом от души хохотали. Но я никогда не обижалась на них. Вы же сами знаете, меня никто пению не обучал!

— А не было ли у него какой-нибудь другой знакомой — другой женщины?

— Насколько я знаю, нет! Он всегда мне твердил, что и смотреть не может на других женщин, так он сильно привязан ко мне! Бедный Свенгали! (Слезы снова навернулись ей на глаза.) Он всегда был добр ко мне! Но я не могла его любить, как ему хотелось, — не могла! Даже мысль об этом была мне нестерпима! Я ведь когда-то ненавидела его, в Париже, в мастерской, разве вы не помните?

Он почти никогда не оставлял меня одну; в его отсутствие за мной приглядывала Марта — я всегда была слабой и больной; иногда я уставала до такой степени, что не могла двух шагов по комнате сделать. А все из- за моего трехдневного путешестия из Вибрэя в Париж. Я так и не оправилась после этого.

Я делала для Свенгали все, что было в моих силах, как дочь, коли я не могла быть ничем иным: штопала и чинила ему белье, ухаживала за ним, готовила для него вкусные французские блюда. Мне кажется, одно время он очень нуждался. Мы вечно кочевали с места на место. Но всегда и везде лучшее приберегалось для меня. Он настаивал на этом даже в ущерб самому себе.

Когда я отказывалась от еды, он выглядел таким несчастным, что мне приходилось заставлять себя есть.

Как только мне нездоровилось или что-нибудь у меня болело, он говорил: «Засни, моя голубка!» — и я тут же засыпала на несколько часов, а проснувшись, чувствовала себя невероятно утомленной! Он всегда был подле меня, на коленях, такой добрый, встревоженный!

И Марта с Джеко! Иногда приходилось вызывать врача, и я долго не могла подняться с постели.

Джеко завтракал и обедал с нами — вы не можете себе представить, что за человек этот бедный, милый Джеко, — сущий ангел! Но как ужасно, что он ударил Свенгали! Почему он это сделал? Свенгали обучил его всему, что он знает!

— И вы не были знакомы ни с какой другой женщиной?

— Нет, я помню, что с нами всегда была только Марта, и больше ни души!

— А то чудесное платье, в котором вы были прошлый вечер?

— Оно не мое. Оно лежит на постели в комнате наверху, и меховая шуба тоже. Они принадлежат Марте. У нее много таких красивых платьев — из атласа, бархата, парчи — и масса драгоценностей. Марта торгует ими и зарабатывает кучу денег.

Я часто примеряла ее вещи; они хорошо сидели на мне, ведь я высокая и худая. А бедный Свенгали, бывало, становился передо мной на колени и плакал; целовал мне руки и ноги, называл своей богиней и королевой, осыпал разными ласкательными именами, но я это ненавидела. Марта тоже, бывало, плакала. А потом он говорил: «А теперь усни, моя голубка!»

А когда я просыпалась, то усталость моя была настолько велика, что я засыпала снова. Но уже по своей собственной воле.

Он был очень терпелив со мной! Господи боже! Ведь я всегда была несчастной, беспомощной, бесполезной — камнем у него на шее!

Однажды, сонная, я, оказывается, отправилась гулять и проснулась на рыночной площади в Праге — вокруг собралась целая толпа, а бедный Свенгали с окровавленным лбом лежал без сознания на земле. Его сшибла лошадь, запряженная в повозку, так он сказал мне. Подле него лежала гитара. По-моему, они с Джеко где-то выступали, потому что в руках у Джеко была скрипка. Если бы его в тот день с нами не было, я уж и не знаю, что бы мы делали. Вы представить себе не можете, что за странные люди собрались вокруг нас — масса народу! Можно было подумать, что они никогда прежде не видели англичанку. Они почему-то так шумели и дарили мне разные вещи… некоторые падали на колени, целовали мне руки и край платья…

Он с неделю болел после этого, лежал в постели, а я ухаживала за ним, и он был мне так благодарен! Бедный Свенгали! Бог видит, как я ему благодарна за многое! Расскажите мне, как он умер? Надеюсь, он не очень страдал?

Друзья сказали ей, что он скончался скоропостижно, от разрыва сердца.

— Ах! Я предчувствовала, что это случится; у него больное сердце, он слишком много курил. Марта всегда очень за него беспокоилась.

Тут вошла Марта — полная, пожилая женщина с довольно грубыми, неодухотворенными чертами лица. По- видимому, она была потрясена смертью Свенгали и совершенно убита горем.

Трильби притянула ее к себе, обняла и расцеловала, сняла с нее капор и шаль, усадила в большое кресло и подставила под ноги скамеечку.

Марта говорила по-польски и немного по-немецки. Трильби тоже знала несколько немецких слов. С помощью их, а также пользуясь жестами, но главным образом благодаря длительному и близкому общению они прекрасно понимали друг друга. Марта, по-видимому, была хорошей, доброй женщиной, сердечно привязанной к Трильби, но она смертельно боялась трех англичан.

Для обеих женщин и сиделки принесли завтрак, и друзья покинули их, обещав зайти в течение дня.

Они были чрезвычайно озадачены; Лэрд склонялся к мысли, что где-то существует другая мадам Свенгали, настоящая, а Трильби просто подставное лицо — она невольная обманщица и, сама того не понимая, вводит в заблуждение других и заблуждается сама.

В ее глазах, как всегда, отражалась неподдельная искренность, правдой дышали все черты ее лица. Только правду, одну лишь правду мог произносить этот бархатный голос, который звучал так же безыскусственно, как голос дрозда или соловья, каким бы возмутительным ни показалось теперь это сравнение тем, кто проповедует искусственную методу постановки голоса с выдуманными законами и ограничениями. Благодаря длительным упражнениям и тренировке голос Трильби стал «чудом вселенной, сплошной усладой для слуха». Пусть даже ей больше не дано было петь, сама ее речь звучала как музыка; золотом были ее слова, а не молчание, что бы она ни произносила.