Икона - Нил Олсон

Они поднялись на несколько ступенек, ведущих в южную галерею — часть полукруглого коридора, опоясывавшего клирос и алтарь; из него выходили семь приделов. Ян остановился перед проемом в каменной стене справа от них. В отличие от приделов, которые располагались дальше вдоль коридора и вход в которые преграждали массивные металлические решетки, придел Св. Джеймса был спрятан от посторонних взглядов. Ана посмотрела на Яна, и ей показалось, что в его улыбке таится что-то недоброе; она увидела пугающую пустоту его глаз, заметную только на близком расстоянии — а он сейчас стоял очень близко от нее. Дыхание ее участилось, и она почувствовала, как беспокойно забилась жилка на шее. Да это просто смешно: дель Каррос просто очень осторожный человек.

— Пожалуйста, сюда, — с приятной улыбкой сказал Ян.

Ана вошла в придел. Он был огромным и по размерам вполне мог быть небольшой церковью. В нем не было почти никакого убранства, за исключением замысловатых окон и резного алтаря: четыре святых по бокам от креста. Через несколько стульев от прохода сидел сморщенный старик в черном плаще, со шляпой на коленях. У него было круглое лицо и абсолютно седые волосы. Он не оторвал водянистых голубых глаз от алтаря, даже когда Ана вошла в проход рядом с ним. Она села, оставив между ними один свободный стул. Ян исчез.

— Спасибо, что вы пришли, моя дорогая.

Теперь он посмотрел на нее — всего один быстрый взгляд — и тут же опустил глаза.

— Это вам спасибо. Ведь это была моя идея.

— Но я заставил вас забраться так далеко.

— Ничего. Мне здесь нравится.

— Правда? Довольно необычное место, но мне оно тоже нравится. И кроме того, в нем есть вот такие укромные уголки.

— А вы от кого-то прячетесь?

— О да. — Он печально улыбнулся. — От многих. А вас это удивляет?

— Совершенно не удивляет. Я немного знаю о некоторых осложнениях, мешающих жить коллекционерам.

— Конечно, вы ведь тоже коллекционер. И дилер, да?

Разве она говорила ему об этом? Розенталь мог сказать; ну ладно, в любом случае это не было тайной.

— Всего лишь любитель — и в том, и в другом.

— Но ваш дедушка был известным коллекционером.

— А вы были с ним знакомы?

— Не очень близко. Много лет назад у нас были кое-какие дела.

— Это будет очень нескромно, если я спрошу, какие именно?

— Не очень нескромно. — Он опять смотрел вниз, вертя в своих длинных морщинистых руках шляпу. — Просто дела — это такая скучная вещь. Особенно старые. Да я уже и забыл все подробности. Если я не ошибаюсь, мы собирались поговорить о делах нынешних, разве нет?

Какой у него акцент? Отчетливо слышится испанское произношение, но, помимо него, что-то еще. И не похож он на испанца. Она немного растерялась.

— Знаете, я думала о чем-то вроде сделки, — ответила Ана. — Обмена информацией. Не хочу показаться корыстной. Я бы хотела как-то остаться в рамках дружеской беседы.

— Вам нет необходимости извиняться. Я понял условия. Я объясняю, почему был готов заплатить столь высокую цену за вашу икону. Вы сообщаете мне свои соображения о том, где она может находиться сейчас. Я представлял себе, что истории о вашем дедушке — это не главное, так, дружеская беседа. Может быть, я что-то неправильно понял?

А ведь он отнюдь не трясущийся немощный старик — ей вовсе не следует воспринимать его таким. Он лучше подготовился к этому разговору, чем она.

— Давайте поступим просто, — продолжал он, наклонившись в ее сторону. — Мы будем говорить по очереди, пока нам нечего будет больше сказать друг другу. Я начну первым. — Он опять посмотрел на алтарь. — Нет никаких объективных причин тому, что я предложил за икону такие деньги. Это сугубо личное дело. Мой отец — тоже коллекционер; кроме того, он изучал историю искусства. Особенно его привлекала живопись Византии. Он прочитал то немногое, что было написано о Пресвятой Богородице из Катарини, и потом, в период между Первой и Второй мировыми войнами, поехал в Грецию, чтобы увидеть ее. Но это оказалось непросто. Икону неоднократно перевозили. Несколько деревень считали, что именно их Богородица и есть подлинная. Возможно, они искренне в это верили. Греки не очень бережно относятся к истории. Отец подкупил священника, и ему удалось увидеть эту икону — подлинную Богородицу из Катарини. Она произвела на него настолько сильное впечатление, что он предложил священнику продать ему икону. Думаю, что он назвал очень высокую цену — но это было бесполезно. Греки не хотели с ней расставаться ни за какие деньги.

— А как звали вашего отца?

— Уильям. По-английски его имя звучит как Уильям. Спустя много лет я отправился в Грецию, чтобы самому взглянуть на икону. Я хотел быть коллекционером, хотя мне приходилось заниматься и кое-чем другим, чтобы заработать на жизнь. Моя семья была небогата, несмотря на увлечение отца живописью. Я тоже влюбился в икону. Это было… ладно, нет необходимости описывать ее вам. Вы могли наслаждаться ею многие годы. Я завидую вам в этом.

— Похоже, на меня она оказала меньшее воздействие, чем на других. Возможно, я недостаточно долго рассматривала ее.

— Возможно. Но, по моему опыту, воздействие обычно происходит моментально. Позвольте вас спросить, вы верите, что Христос — ваш Спаситель?

— Господи Боже мой, вот это вопрос. Честно говоря, я не уверена в этом. А это необходимо для правильного восприятия иконы?

— Мы говорим не о восприятии, а о чем-то более глубоком. О ее способности тронуть за душу, понимаете? Излечить, успокоить, даже учить. Нужна ли для этого вера? Нет, наверное, нет. В любом случае это не есть обязательное условие. Но вряд ли кто-то сможет не измениться, почувствовав это блаженство духа. Обращение идет рука об руку с излечением.

У него замашки школьного учителя, у этого дель Карроса. Конечно, в его речи не было евангелической страсти, и все-таки в последних словах проскользнул благоговейный трепет. Ана почувствовала себя изгоем — ей не открылось то, что могли постичь все люди, окружавшие ее.

— И вы правда в это верите?

— Я верю в то, что испытал сам. Уверяю вас, я не отношусь к людям, увлекающимся нелепыми фантазиями. Я прожил нелегкую жизнь, я видел много жестокости. У меня много грехов. Мои грехи ужасны, — повторил он, как будто услышав себя в первый раз. Его руки яростно мяли шляпу. Он немного сбился с мысли. — В какой-то мере эта вера тяжела для меня, но от нее невозможно освободиться. В те короткие мгновения, когда я держал икону, я почувствовал успокоение и любовь, которые остались во мне навсегда. Я стремлюсь снова обрести это ощущение, поэтому и предложил вам такую цену.

Он сказал больше, чем хотел, это ясно. В его словах прорывалась мучительная правда. Она поверила ему. И все-таки об очень многом он умолчал.

— Вы знаете, как икона оказалась у деда?

Он печально улыбнулся.

— Вы хотите узнать о прошлом. А меня интересует будущее. Мне кажется, теперь ваша очередь говорить.

Он расскажет ей то, что ее интересует, — только бы заставить его говорить дальше. Какую часть правды должна она ему открыть в обмен на его небольшие признания? И сколько он уже знает?

— У моего деда была собственная версия по поводу иконы, — начала она рассказывать — просто так, непонятно почему. — Он считал, что она значительно старше, чем казалось другим. Что она была написана в Константинополе в четвертом или пятом веке. Он даже думал, что это было сделано по заказу святой Елены.

— Правда?

Ана ожидала встретить недоверие, усмешку, но, похоже, ее слова совсем не взволновали старика. Его водянистые глаза теперь неотрывно смотрели на нее, уже не застенчиво; им овладело спокойствие.

— Мне кажется, это смешно, — быстро добавила она. — Я хочу сказать, что все действительно старые иконы были уничтожены, ведь так? Либо пожаром, либо иконоборцами, турками, кем-то еще.

— Несомненно. Но интересно, а почему он так считал? Вы знаете?

— Да, в общем, нет. Думаю, прочитал где-то. А может быть, что-то такое было в самой иконе.

— Понятно. — Его движения выдавали сильнейшее волнение, хотя говорил он спокойно. — А икону когда-либо осматривали эксперты?

— Насколько мне известно, нет. Он никому ее не показывал. Ее видели лишь несколько его ближайших друзей. Возможно, кто-то из них был специалистом по истории живописи.

— Но они не брали на анализ краску, дерево и так далее?

— Ничего подобного не было, я уверена.

— Вы меня успокоили. Знаете, у этих экспертов нет уважения к священному искусству. Иногда они наносят работе огромный вред. Надеюсь, ваш эксперт, господин Спиар, тоже бережно обращался с иконой?

Ну вот, опять. То, что Мэтью занимался иконой, не было тайной. И все-таки то, что дель Каррос произнес его имя, смутило ее. Пожалуй, в этом разговоре не было ничего, что бы ее не смущало.