Министерство правды. Как роман «1984» стал культурным кодом поколений - Дориан Лински
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Огромное значение имеет не только свобода слова, но и качество этого слова. В напечатанном в Horizon эссе «Политика и английский язык» Оруэлл рассказывал о том, как писать четко и понятно. Если честно, то эссе достаточно запутанное, и «обманы и извращения»28 объединены в нем с эксцентричными примерами, милыми сердцу автора. Распад языка и деградация политики не такие простые, как могут показаться – можно врать односложными словами (война – это мир) и извратить правду при помощи клише. Впрочем, многие упускают здесь следующее, а именно смирение Оруэлла. Он признает, что «правила» – это всего лишь цели, к которым он стремится, и ко всему прочему они не являются обязательными, потому что в том же эссе приведены противоречащие друг другу цели. Впрочем, вряд ли кто станет спорить с утверждением, что «ортодоксии любой масти свойственен безжизненный, имитационный стиль»29, а также с тем, что надо подумать перед тем, как сформулировать четкую мысль. Только убрав вербальную мишуру, можно точно понять не только что, но и как ты думаешь. Смысл всего этого в том, что человек не сможет сам себе соврать без того, чтобы не осознать, что он делает.
В литературном издании Gangrel было напечатано эссе Оруэлла «Почему я пишу», где описаны приоритеты, которые он ставил перед собой в период подготовки и написания романа. Оруэлл утверждал, что в уме любого автора за первенство борются четыре мотива: эго, эстетический энтузиазм, исторический импульс и политический смысл. И считал, что его собственные лучшие работы, написанные начиная с 1936 года, мотивированы политическим контекстом. Он писал, потому что «хотел вывести на чистую воду какую-нибудь ложь, привлечь внимание к какому-нибудь факту, и моя первоначальная задача – сделать так, чтобы меня услышали»30. Оруэлл признавался, что его проза стала безжизненной, а в его следующем романе есть цель, миссия. «Эта книга обречена быть провальной, каждая книга – это неудача, но теперь я четко знаю, какую книгу хочу написать»31.
В последних журналистских статьях Оруэлла прослеживается жажда перемен. Среди этих работ есть две чудесные статьи о том, что после этой бесконечной рутины рецензирования книг пришла пора обратить свое внимание на природу. В последнем «Письме из Лондона» Оруэлл писал о том, что, несмотря на приход весны, Лондон казался «грязным и потрепанным, как никогда ранее»32. Настала пора уезжать.
Отъезд Оруэлла на остров Джура пришлось немного отложить. 3 мая от заболевания почек неожиданно скончалась его старшая сестра Марджори. В течение трех лет он потерял мать, жену и сестру. Оруэлл прибыл на Джур вместе с младшей сестрой Авриль в конце мая.
Остров напрямую связан с мифом о романе «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый», мифом о том, как грустный, смертельно больной человек заточает себя на забытом богом острове в холодном море, строит мрачные прогнозы по поводу будущего и пишет книгу, которая добивает его самого. Это клише совершенно не соответствует реальностям острова, климат которого довольно мягкий, хотя и влажный. Это удивительно красивый и суровый край. На севере острова, население которого в то время составляло триста человек, расположена ферма Барнхилл. Добраться до цивилизации с фермы действительно непросто: до ближайшей деревни более десяти километров по грунтовой дороге, от которой еще тридцать километров до главного поселения острова Крэгхаус. Оруэлл жил в доме на четыре спальни. Телефона в доме не было, и почту не доставляли. Воду и горючее поставляли нерегулярно. Ближайшая больница была в Глазго, и добираться до нее надо было на такси, двух лодках, автобусе и поезде. Выбор Джуры в качестве места проживания больного человека был, конечно, не самым удачным, но Оруэлл был очень доволен, особенно после того, как к нему приехала Сьюзен Уотсон вместе с Ричардом. Оруэлл был аскетом, которого привлекали сложности. На Джуре Оруэлл нашел жизнь, о которой писала Эйлин в своих последних письмах: свежий воздух, семья и художественная литература.
Писатель не страдал приступами мизантропии и приглашал к себе друзей. Среди тех, кто доехал до Оруэлла, были индийский писатель Мулк Радж Ананд, с которым Оруэлл познакомился на BBC, Инес Холден, только что вернувшаяся из Нюрнберга, где она писала про процесс над фашистским руководством. Оруэлл подружился с владельцем дома Робином Флетчером, который рассказал ему о том, как побывал в японском плену. Поэт Пол Поттс прожил у Оруэлла несколько месяцев, после чего поспешно уехал, узнав, что Уотсон по ошибке использовала рукописи, над которыми он работал, для разжигания огня в печи. В доме некоторое время жил бойфренд Уотсон – молодой, недавно демобилизовавшийся из армии парень с коммунистическими взглядами по имени Дэвид Холбрук, писавший о том, что Оруэлл был «несчастным и враждебно настроенным стариком… Гадко наблюдать, как человек прячется от людей и изливает на бумаге свою безнадежную горесть»33.
Впрочем, по текстам писем Оруэлла этого не скажешь. Он получал удовольствие от того, что сажал и выращивал овощи и фрукты, стрелял зайцев, пас гусей, ловил макрель, треску и омаров. Какое-то время он даже держал свинью, но поведение животного подтвердило самое низкое о его виде мнение, которое у него сложилось еще во время работы над романом «Скотный двор»: «Очень настырные деструктивные животные, настолько сильные и хитрые, что их сложно держать так, чтобы они не смогли проникнуть туда, куда им не следует»34. Друзьям он говорил, что удаленность от крупных центров цивилизации и натуральное хозяйство помогут ему в случае начала ядерной войны, потому что на Джуру «никто не будет тратить бомбы»35. И, судя по всему, он не шутил.
Оказалось, что, освободившись от ярма журналистики, Оруэлл не горит желанием писать свой роман. Те, кто любит откладывать дела в долгий ящик, наверняка получат удовольствие от прочтения писем Оруэлла, в которых тот радостно объясняет, почему он еще не начал работу над романом, и говорит о том, что закончит его в лучшем случае к концу 1947 года. Только в
