Русские вопреки Путину - Константин Крылов

Что касается людей, себя не уважающих, спросим себя – заслуживают ли они доверия? В самом деле: человек, легко и непринужденно меняющий идентичность, подозрителен. Особенно если эта мнимая перемена нужна ему для каких-нибудь мелких прагматических целей.

Назовем вещи своими именами. В настоящее время русским быть невыгодно – в том смысле, что открыто декларируемая принадлежность к русской нации не дает человеку ровным счетом ничего, кроме неудобств. Напротив, нерусское происхождение открывает множество возможностей, для русских закрытых [103] . Но при этом в некоторых обстоятельствах бывает все же выгодным называть себя «русским» – разумеется, не принимая этого всерьез.

Таким людям и в самом деле требуется аусвайс, подтверждающий их эксклюзивное право в любой удобный момент назваться «русским», не неся при этом никаких обязательств, а, наоборот, пользуясь этим правом для того, чтобы безнаказанно вредить или глумиться над русскими. Как, например, один популярный журналист популярной журналистской национальности, зарабатывающий на жизнь русофобскими статьями, любит подпустить фразочку «да я, в сущности, более русский, чем вы все» – чтобы после этого отвесить какую-нибудь очередную плюху. Впрочем, это еще сравнительно безобидный случай. Хуже, когда «тоже русский» начинается заниматься чем-нибудь практическим – например, представлять интересы русских в общественных организациях или законодательных органах власти, или, того хуже, «работать по коренному населению» [104] .

В целом же – «требующие записи в русские» ведут себя как кукушата, выпихивающие из гнезда ласточки ее птенцов, чтобы откормиться самим. После чего пополнить собой кукушечью стаю.

Итак, практические выводы. Замечательно, если человек знает и любит нашу страну, наш народ и все им созданное – а то и принимает участие в созидании [105] . Но не нужно на одном этом основании торопиться записывать его в русские – и не нужно верить тому, кто вдруг начинает торопливо записываться в русские сам. Даже если он знает наизусть «Евгения Онегина».

Это, однако, еще не конец разговора. Несмотря на то, что основные положения «культурофильства» мы разобрали и опровергли, клубок еще не размотан до конца. Осталось несколько ниточек, которые мы попробуем распутать ниже.

Ответ третий. Полукровчество

Итак, мы подробно разобрали два мифа, используемых для подрыва русского национального самосознания, а именно мифы этнофобский и культурофильский.

Прежде чем двинуться дальше, обратим внимание вот на что. Казалось бы, эти два мифа не имеют между собой ничего общего: угрюмые расисты, уличающие русских в «смешении генов» и «нечистокровности», и симпатичные добряки, не взирающие ни на фенотип, ни на генотип, готовые распахнуть объятья каждому, кто способен выговорить «я русский», стоят на разных концах идейного спектра. И тем не менее, есть одна тема, где оба мифа причудливым образом переплетаются.

Я имею в виду тему «полукровок» [106] , то есть людей со смешанным происхождением и происходящими от этого проблемами с самоидентификацией. Эта тема всплывает в любой дискуссии по поводу русского вопроса. Причем, что характерно, ее охотно используют в своих целях и этнофобы, и культурофилы.

Начнем с первых. Когда этнофобу приходится-таки признать, что русское этническое единство все-таки существует, он тут же переходит на следующую линию обороны и начинает доказывать, что оно существовало когда-то в прошлом, но сейчас практически полностью размыто смешанными браками. А, следовательно, никаких русских и не существует. В доказательство этнофоб часто приводит свое собственное происхождение – «да у меня самого, например, дедушка полутатарин-полуякут, мама – полячка и жена еврейка». Далее следует перечисление родственников и знакомых, которые все почему-то оказываются сплошь инородцами и метисами, причем самыми что ни на есть экзотическими («кстати, у меня лучший друг полуеврей-полукореец, отличный парень, не то, что русские»). Потом разговор переходит на оппонента, во внешнем облике и духовном складе которого немедленно обнаруживаются «нерусские» черты. Мне, например, неоднократно говорили нечто вроде «ну вот взять хотя бы тебя: ты – рыжий и умный, – значит, нерусский». На встречный вопрос, являются ли «настоящие русские», по мнению собеседника, кретинами, следует, как правило, смущенное полупризнание – «ну не то чтоб так… ну ведь есть разница в интеллекте… ну сам понимаешь». Отказ «понимать» такие вещи воспринимается в штыки: ну как же можно не соглашаться с тем, что настоящие русские бывают только белобрысыми, унылыми и недалекими? «Ведь это же так очевидно всем нормальным людям».

Теперь о вторых. Когда культурофил бывает вынужден согласиться с тем, что сама по себе «причастность русской культуре» не является достаточным основанием для «зачисления» в русские, он обычно занимает позицию «тем хуже для русских». Засим произносится длинная речь на тему того, что русскую культуру создали вообще-то нерусские, что у русских «нет ничего своего» – и что русские должны быть по гроб жизни благодарны тем инородцам, которые со своего плеча дали им, сирым, кой-какую «культурку». На робкие вопросы типа «а Пушкин?» следует недоуменное – «так ведь Пушкин эфиоп, это же все знают» Далее идет поток открытий: Лермонтов оказывается «шотландцем», Ахматова – «татаркой», Менделеев – так и вовсе евреем. С другой стороны, в русскую культуру торжественно вписываются какие-нибудь Булаты Окуджавы и Мерабы Мамардашвили, – без творческого наследия которых она, оказывается, «просто немыслима». В конце делается вывод, что Окуджава – не просто русский, но и куда лучший русский, чем все «так называемые этнически чистые русопяты», которые «не стоят и ногтя великого Булата». А Россия без «притока свежей крови извне» просто рухнет, так как чистокровные русские ни на что путное не способны.

Что ж, давайте разбираться.

Для начала зададимся простым вопросом: точно ли среди русских так много полукровок? И верно ли то, что большинство деятелей русской культуры к ним относятся?

Начнем со второго вопроса. Причем с хрестоматийных случаев – так удобнее. Хотя бы с того же Пушкина.

Я неоднократно слышал, даже от неглупых людей, что «наше все» было, оказывается, «наполовину негром». Несколько более осведомленные люди говорят уже о дедушке-эфиопе. На самом деле знаменитый «арап Петра Великого», генерал-аншеф Абрам Петрович Ганнибал, приходился Пушкину не дедом, а прадедом. Кстати, если уж затрагивать тему «нерусского происхождения» Пушкина, то стоит упомянуть и его прабабку, Христину-Регину фон Шеберг, со скандинавскими, немецкими и итальянскими предками в роду. По отцовской же линии, если копнуть, обнаружатся Чичерины, потомки Афанасия Чичери, приехавшего в Россию из Италии в свите племянницы византийского царя Зои Палеолог и здесь осевшего. Род Чичери, в свою очередь, восходит к Цицерону – так что даже странно, что о латинских генах великого поэта так мало известно просвещенной публике… Но все это надо именно что «копать». Что же касается пресловутого «негра», то он был одним из восьми предков поэта. Процент эфиопской крови желающие могут посчитать сами. Даже угрюмые нацистские специалисты по расовой чистоте и те не стали бы докапываться.

Откуда же такой интерес к фигуре одного из прадедушек «нашего всего»? Все просто: этот интерес поощрял сам Пушкин. Он говорил о Ганнибале в нескольких стихотворениях («К Юрьеву», «К Языкову», в знаменитой «Моей родословной»), начал писать повесть «Арап Петра Великого», и вообще довольно часто поминал свое «африканское» происхождение – как в творчестве, так и в жизни. Что может создать у современного читателя впечатление, будто «наше все» был образцово-показательным интернационалистом.

Увы, причины такого интереса к своему «африканству» были куда более прозаические, бытовые. Пушкин, конечно, гордился своим предком, – а Ибрагим Петрович Ганнибал был человеком в высшей степени незаурядным, – но куда чаще вспоминал его в ситуациях, когда ему нужно было как-то оправдать собственные недостатки, то бишь холерический темперамент и волокитство. Недостатки, заметим, распространенные: как показывает практика, не обязательно иметь в роду пылких эфиопов, чтобы иметь несдержанный во всех отношениях характер. Но зато переваливать ответственность на прадеда, некстати одарившего правнука африканским буйным нравом, было чрезвычайно удобно.

Вообще говоря, попытки переложить на «чуждые гены» что-то неприятное или сомнительное в себе самом [107] отлично сочетаются с интересничанием, то есть желанием привлечь к себе дополнительное внимание [108] . Этой самой манере списывать на счет предков всякие личные свойства, и хорошие и плохие, мы обязаны большим количеством семейных легенд. Я много раз слышал рассуждения типа «мама у меня была такая гордая – ну так ведь у нее в роду поляки». При попытке выяснить, что это за поляки такие, частенько выяснялось, что «если чего и было, то давно и неправда».