Тяжесть и нежность. О поэзии Осипа Мандельштама - Ирина Захаровна Сурат

Последние строки этого монолога отозвались в «пифагорейских», «числовых» строфах «Солдата»[430], первые же послужили, кажется, поводом Мандельштаму, чтоб возразить на метафору Хлебникова (впрочем, традиционную): нет моя жизнь не так мимолетна, как жизнь бабочки, потому, что связана с жизнью страны – характерный для стихов этого времени шаг от мысли о собственной смерти к мысли общественной.

Надо сказать, что именно в 1935 году в Воронеже у Мандельштама происходит второе открытие Хлебникова – интерес к его поэзии, отразившийся, в частности, в мандельштамовских статьях начала 1920-х годов («О природе слова», «Литературная Москва», «Буря и натиск», «“Vulgata” (Заметки о поэзии)»), возрастает теперь многократно: Хлебников постоянно упоминается в письмах и дневниковых записях С.Б. Рудакова, фиксирующих ежедневное общение с Мандельштамом. В июне 1935 года Мандельштам получает от воронежского знакомого два тома из посмертного собрания сочинений Хлебникова[431], читает, соотносит себя с ним («Я не Хлебников <…>, я Кюхельбекер…»), говорит о нем с Рудаковым и с приехавшей Ахматовой[432].

Обнародованные недавно записи Надежды Яковлевны из архива Н.И Харджиева существенно дополняют эту картину: «Впервые в жизни вплотную читал Хлебникова – говорил, что в нем заключено все. Всем читал Хлебникова», – дальше названы конкретные отрывки стихов и прозы[433] – вероятно, воронежские воспоминания здесь слиты с памятью о последних месяцах их совместной жизни весной 1938 года в Саматихе[434]. Ту же фразу о Хлебникове запомнил Н.И. Харджиев: «Накануне отъезда Мандельштама в дом отдыха «Саматиха» я подарил ему первый том собрания произведений Хлебникова (поэмы). Мандельштам был чрезвычайно этим обрадован и воскликнул властным голосом:

– В Хлебникове есть всё!»[435]

Так что неудивительно присутствие Хлебникова в воронежских стихах Мандельштама, и в частности, в стихах на военную тему, которая и в более ранние годы у него отзывалась Хлебниковым («Зверинец», 1916, «А небо будущим беременно…», 1923). Хлебников, призванный в армию весной 1916 года, вернулся оттуда через год убежденным пацифистом (при том что ему не довелось участвовать в боях), но сильная антивоенная мысль звучит в его сочинениях и раньше, с самого начала первой мировой войны. Помимо поэм «Война в мышеловке» (1915–1919–1922), «Ладомир» (1920), «Ночь в окопе» (1920) и ряда стихотворений, связь которых с «Неизвестным солдатом» уже обсуждалась исследователями, стоит напомнить о книге Хлебникова «Битвы 1915–1917 гг. Новое учение о войне» (1915) – она вполне могла оказаться в какой-то момент в поле зрения Мандельштама. В этой книжке, написанной в сентябре 1914 года, то есть под впечатлением от начала войны, идея «чисел истории» применена последовательно к наиболее крупным битвам в истории человечества, они выстроены автором в цепь, подчиняющуюся числовым закономерностям, с провидческими переходами из прошлого в будущее – такой переход есть и в сюжете «Неизвестного солдата».

Тема эта ждет развития с учетом новых данных, которые только укрепляют вывод, сделанный в одной из давних работ: «В своей противовоенной части “Стихи о неизвестном солдате” прямо продолжают пафос большого числа поздних вещей Хлебникова»[436]. Хлебников, активно присутствовавший в художественном сознании Мандельштама в воронежские годы, мог стать одним из катализаторов военной и антивоенной тематики.

Замысел «Стихов о неизвестном солдате» возник у Мандельштама на фоне усиления советской пропаганды в связи с юбилейной датой – 20-летием начала первой мировой войны. М.Л. Гаспаров указал на ряд юбилейных материалов 1934–1935 годов, предположительно имеющих отношение к «Стихам о неизвестном солдате», некоторые из его предположений можно конкретизировать и развить.

В частности, Гаспаров пишет[437] о вышедшем в 1934 году фотоальбоме И. Фейнберга и С. Телингатера «1914»[438]; из воспоминаний Ильи Фейнберга мы знаем, как впечатлился им Мандельштам: «Верстка книги “1914-й”. Значит, это было весной-летом 1934-го. Я показал ее. Жадно, с увлечением смотрел. На серой бумаге еще плохие отпечатки. Вильгельм и Черчилль.

Монологи и диалоги. Их ремарки. Рассказал, что это за книга. Кино – Э. Шуб. Очень понравилось. “Какое чувство истории надо иметь!” Прочтение фото. Сказал, что эти подтекстовки – прекрасная проза. Прочел вслух, как пример, Пуанкаре в Царском селе 1914 г. “Августейшие белые страусовые перья. Дворцовые кресла вынесены на июльскую траву. За императором трехгранный штык”»[439]. Вполне возможно, что этот заинтересовавший Мандельштама альбом мог оказаться впоследствии в его распоряжении, – отношения с Ильей Фейнбергом возобновились после возвращения Мандельштамов из ссылки в мае 1937 года[440].

Помимо видеоряда, обратим внимание на идеологическое содержание книги Фейнберга-Телингатера – фотоматериалы смонтированы с отрывками из «Базельского манифеста» под лозунгом «Война войне», с текстами из речей и статей Сталина и Ленина о войне, в которых проведена все та же угрожающая мысль о неизбежном переходе империалистической войны в войну революционную. Эта риторика, идущая от Базельского конгресса II Интернационала (1912) и закрепленная в статье Ленина «Крах II Интернационала» (1915), хоть и менялась в деталях, но в целом оставалась в силе все 1920-е и 1930-е годы и попадала в поэзию; в качестве примера можно напомнить стихотворение Маяковского «Пролетарий, в зародыше задуши войну!» с финальным лозунгом «Война – войне». Оно написано в 1924 году, к десятилетию начала Первой мировой войны, а в поэзии 1930-х яркий пример поэтической поддержки этой идеологии – стихотворение Заболоцкого «Война – войне» (1937), к которому мы еще вернемся. Следы этой риторики есть и в «Стихах о неизвестном солдате».

М.Л. Гаспаров возводит некоторые образы «Солдата» к альбому Фейнберга-Телингатера; против одного примера хотелось бы возразить, или скорее сопоставить гаспаровское наблюдение с другим, как кажется, более убедительным. Речь идет о «лесистых крестиках» («как лесистые крестики метили океан или клин боевой»); к уже имеющимся толкованиям (кресты на могилах, самолеты в небе, помеченные на картах цели бомбардировок) Гаспаров добавляет монтажную фотографию из альбома: «Пуанкаре на фоне густых шеренг кладбищенских крестов, которые клиньями уходят в перспективу»[441]. Но все эти толкования игнорируют слово «метили», стоящее у Мандельштама в сильной рифменной позиции. Именно это слово подсказывает нам, что речь скорее всего идет о черных крестах, которыми с осени 1914 года Германия, а затем и Австро-Венгрия метили свои деревянные боевые самолеты, – кресты располагались на фюзеляже, на хвосте, на крыльях сверху и снизу, с земли они виделись как маленькие крестики, хотя по размерам занимали всю плоскость крыла. Эти опознавательные знаки вражеской авиации попали в неопубликованное стихотворение Николая Бруни «Послание к друзьям» (1924), где он вспоминает свои воздушные бои:

А в поле бедного сознанья

Проносятся воспоминанья:

В пустыне синей высоты

На крыльях черные кресты —