Вратарь Республики - Лев Кассиль

— Кончил? — спросил Баграш, когда тот замолчал. — Эх, Коля, Коля! Ты не Настю ревнуешь, ты команду к нему ревнуешь, вот в чем дело. Забыл, что коллектив-то из людей живых составляется. А человека ты и не видишь, нехорошо.

Тут вмешалась Груша.

— Ребята, вы послушайте, — сказала она. — Я Тошку насквозь знаю. Он гордый, срывной. Сколько я с ним арбузов повыгрузила — тысячи! Такого, как он, на всем свете не сыскать. Но только вам тоже к нему с извольте-позвольте не дело идти. Сам отбился, сам пускай и приходит. Давайте я к нему схожу, вроде как сама по себе, так, мол, и так, порасспрошу, намекну…

Душный и нелепый сон снился Антону. Он шел по берегу Волги. Ноги вязли в горячем песке. И вдруг песок стал зыбким, стал затягивать его. А наверху по увалу шли четыре цыгана. Закат красил их бороды в рыжий цвет. Глаза цыган были закрыты. «Слепые!» — подумал в непонятном страхе Антон… Песок поднимался все выше и выше, он уже сдавливал грудь. «Карасик! Женька!» — закричал Антон, но никто не пришел. Наверху на скамейке сидела Настя и смеялась. Из реки вышел рыбак с сетью. У него были засученные выше колен штаны. Вода стекала с сухоньких волосатых икр. Рыбак снял сеть. Сеть упала на голову Антона, опутала руки. Он не мог теперь отбиваться от наступающего песка и уходил все глубже и глубже. Песок душил его, звенел в ушах, скрипел на зубах, вваливаясь в рот. Антон рвался изо всех сил, мычал, стискивал зубы. Что-то живое, горячее забилось на его руках. Антон прижал к себе. Надо было открыть глаза, но веки были тяжелы, как железные жалюзи. В руках у него, скуля, бился щенок. Антон со страшной натугой наконец раскрыл глаза. Щенок лежал на коленях. Его дергала судорога, слюни текли сквозь оскаленные зубы. Глаза щенка были заведены. Ток судороги пробегал по тельцу, дергал лапку. Антон услышал громкий медный стук.

— Войдите! — закричал он.

Никого. Вдруг он понял, что это стучит у него в ушах. Страшная боль ударила его изнутри по глазам.. В эту минуту он ощутил какой-то кисловатый железистый запах. До него донеслось сипение. Он взглянул на плиту. Чайник ушел. Вода залила огонь. Газ натекал в комнату. Антон швырнул щенка на стол, хотел привстать, но ноги еще вязли в песке… И вдруг сладкая вялость подкатила к горлу и подсекла колени. Он откинулся на стул. Надышался. Не встать… «Ну и пусть, — подумал он вдруг. — Прощай, песик. Осклиз вышел». Лампочка тускло горела где-то очень далеко. Он видел только, словно в густом паре, накаленные нити — серая пелена обволакивала все. Потом она стала сворачиваться в сладкую вату, которая заложила уши, кляпом забила рот, запала в глотку. Что-то мягкое тяпнуло в темя. Удар был теплый, душный. Он глушил сознание, все стало круто заваливаться за затылок. Его опустошало бессилие. Он опрокидывался во что-то заглатывающее, липкое, без света и дна. Вот уже нет ни рук, ни ног, он уже ничего не может, ничего не знает…

— Я кончился! — крикнул он, чтобы услышать свой голос.

Но это произнесено было словно кем-то другим. С ужасом Антон понял: сейчас он перестает быть, никогда ему не подать голоса. Он отнят, отринут от всех… Это было самое страшное… И все, что еще жило в нем, содрогнулось, завопило, забилось в смертном неистовстве и страхе.

«Нет, нет! Он не хотел уходить от них. Настя! Карасик! Ребята! Хоть слово!.. Дышать, жить… Настя!..» Хоть руку, хоть слово, чтобы ухватиться, встать, опереться. Он свел всю волю, все остатки сил в желании встать.

— Помогите! — закричал он, но никто не ответил. — Помогите же!.. Люди вы или нет?..

Встать… встать… открыть окно… Он стал приподниматься. В голове перекатывался свинец. Пудовая пломба. И при каждом движении она била в подбровья, валилась в висок. Он уперся в стол, упал грудью. Приподнялся на локтях, потом уперся на ладони, стал обходить стол, держась, качнулся, выправился и сделал шаг к окну. Оставалось еще два шага. Надо было оставить стол. Он наконец решился, отпустил, сделал шаг. Но вдруг что-то тугое коротко и сокрушительно поразило его в темя. Он рухнул вперед, как подсеченный. Он упал, не успев даже согнуться, как боксер на ринге, не чувствуя падения. Холодная жесткая плоскость пола под прижатой к ней скулой и глазом — это было последнее, что он понял.

Он лежал, перегородив телом комнату, распростертый во весь рост. И тут над ним стали бить большие часы на стене. Тяжелый маятник взлетал и опускался, возносился и падал, отсчитывая секунды, как невозмутимая рука судьи на ринге. Первые два удара он не слышал, потом густой звон дошел до сознания. Он напомнил Антону медный тон гонга. Весной Антон, чтобы выработать реакцию и невосприимчивость к ударам, усиленно тренировался с боксерами. И теперь ему показалось, что он получил сильный удар и сбит с ног. Надо встать… Надо встать… Надо встать…

Пол качался под ним, как плот… как плот… как плот. Три!.. Вот так, поднять руку, оторвать от пола, перехватив колено. Четыре!.. О, что в голове творится! Встать. Надо встать. Пять!.. Еще, еще немножко. Шесть! А ну, еще разок, еще! Семь!.. Давай еще… Вот так. Еще давай, чуток… Теперь разогнуть. Упор на ногу. Найти равновесие. Восемь!.. Вот так… Есть, держись, держись!.. Ох, чуть не свалился. Все кругом идет…

Он прянул вперед, повалился на подоконник и обеими руками выбил нараспах окно. Свежий вечерний воздух ворвался в его отравленные легкие. От боли, расколовшей голову с переносицы к затылку, он снова потерял сознание. Он лежал, навалясь грудью на подоконник. Медленно приходя в себя, хватал ртом воздух. Его стошнило. Стало немножко легче. Москва, мерцающая огнями, как груда раскаленных углей, простиралась внизу. Он с трудом помнил, что произошло. Ему вдруг стало стыдно до того, что он почувствовал колючий жар во всем теле. Силы понемножку входили в него. Жизнь снова водворялась на свое место в большом его теле. Он добрался до плиты, завернул кран, потом поднес к окну щенка. Кутенок быстро оживал, шатался и слабо лизнул Антона в нос.

Минут через двадцать раздался стук в дверь. Антон быстро оправился, подобрался весь, с трудом побрел открывать. Вошла Груша. Антон с удивлением, не веря глазам, смотрел на нее.

На Груше было лучшее платье: зеленое, с крупными белыми кружочками. Бильярд — называл его Карасик. Груша несла аккуратный узелок. Пухлые губы ее были чинно подобраны.

— Здравствуй, тамада, — солидно сказала Груша и протянула ладонь лодочкой.

— Здоруво, Проторова, — в тон ей отвечал Кандидов. — Присаживайся. Милости прошу.

Сам он давно сидел в кресле. Он не мог стоять. Ему опять делалось все хуже. Колени были мягкие, словно ватные. И пол, утратив свою твердость, казался зыбучим.

Груша развязала узелок. Там аккуратно был завернут в белую линованную бумагу кусок торта. Розовый и пышный крем лежал на нем, похожий на лепные украшения, какие бывают в больших залах. В узелке были еще два яблока, половинка апельсина, три конфеты в пышных, шуршащих бумажках. Антон, глядя на приторные красоты торта, почувствовал тошноту. Он смотреть не мог на эти сладости. Его опять мутило. Отрава плыла в его крови.

— Вот, ты уж не серчай, — сказала Груша. — Я тебе гостиничек, не побрезговай. Этим нас на банкете угощали.

«Вот верный человек, вспомнила-таки…» — Антон взволновался. Его тронуло бесхитростное внимание девушки.

— Благодарствую, — глухо сказал он. — Зачем только? Лишнее тебе беспокойство.

— Ну, пустяки-то! Ешь, крем до чего свежий… Я уже давеча заходила, а тебя нет. Гуляешь все?

— Гуляю, — сказал Антон.

Комната начинала вертеться вокруг него. Он зажмурился. Но тогда начинала кружиться зеленая, искристая тьма в глазах.

— Это ты тут живешь? — спросила Груша, осматривая комнату. — Ничего, обстоятельно…

Она подошла к столику:

— Ешь, ешь, ты вон какой плохой стал.

Потом она подсела поближе.

— Тошка!.. — Она стыдливо фыркнула.

— Ну чего?

— А у Насти-то на столике портрет твой вырезанный.

— Ври!

Антон приподнялся. В голове у него зазвенело. Он снова сел, внимательно глядя в лицо Груши. Лицо ее двоилось.

— Стану я врать! — и Груша обидчиво поджала губы.

— Брешешь ты, Груша! — с опаской сказал Антон.

— Разорви меня! Честное комсомольское!

— Ой, Груша, врешь! Я тебя знаю.

Антон повеселел. Он уже видел, что Груша говорит правду.

— Ой, вот дурной, а еще вратарь! Она же по тебе знаешь как!.. Да и ребята, как ты ушел… Ой, Тошка, чего тогда было!..

Она всплеснула руками, придвинулась еще ближе. Она заговорщицки оглянулась и скороговоркой, захлебываясь, шепотом сказала:

— Ой, ты только не болтай им, ладно? Это они сами меня к тебе послали.

— А ты не врешь, Аграфена?

Он хотел привстать, но дурнота схватила его за горло и опрокинула.

— Тошка!.. Ой, мамочка, Тошенька!.. Что это по тебе чернота пошла?

Он больше уже не мог держаться. Он валился. Но, теряя сознание, Антон больше всего боялся, как бы не подумали, что он нарочно…