Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

Теперь приступим к самой трудной части. Господи, как же мне не хотелось больше ничего говорить!

— Наши тела, в подтверждение сказанного, отказались соединиться. Мы сохранили целомудренные отношения, так и не познав друг друга.

Послышался сдавленный смешок графа Саутгемптона. Его примеру последовали и остальные. Чем больше они старались подавить неуместное веселье, тем меньше им удавалось сохранять подобающую случаю серьезность.

Проклятые насмешники!

— Может, вы желаете узнать подробности? — резко спросил я.

Тут в зале воцарилась гробовая тишина, которой едва ли удостаивался обычный оратор.

— Что ж, прекрасно! — зловеще бросил я.

«Ничего не рассказывай, — говорил мой внутренний голос, но его, подначивая, перебивал другой: — Нет-нет, расскажи все! Превзойди их пошлые ожидания и ввергни в остолбенение».

— Впервые узрев опавшие груди леди Анны на брачном ложе, я понял, что она далеко не молода, их вялость и дряблая рыхлость кожи ее живота так потрясли меня, что я потерял как желание, так и мужество для дальнейших исследований.

Теперь уж наверняка сбылись их самые смелые чаяния.

— Таким образом, мы оба получили знак свыше, — спокойно заключил я.

Передо мной лежали два набора документов.

— Вот эти бумаги, — сказал я, похлопав по лежавшей слева пачке, — должны быть доставлены леди Анне, ныне проживающей в Ричмонде. Учитывая иностранное происхождение королевы, у нее может возникнуть неоправданный страх из-за непонимания всех тонкостей нашего языка. Условия соглашения, господа, более чем щедрые. — Я упомянул вкратце о ее новом титуле, привилегиях и доходах. — Посему я поручаю вам, Брэндон, и вам, Уайетт, сегодня же передать королеве данные документы.

Не дав советникам времени опомниться, я взял в правую руку другую стопку листов.

— А вот эти бумаги касаются церковных дел, — заявил я. — Их следует представить на рассмотрение и одобрение конвокации. Разумеется, церковь Англии признает наш брак недействительным, освободив нас обоих для создания новых брачных союзов.

Я кивнул Кранмеру, и он, приблизившись ко мне, забрал документы. Ах, как же нынче все отличалось от волокиты времен Уолси и того папского судилища с Кампеджио! Какой ясной и простой стала процедура развода. Мы будем свободны еще до захода солнца!

Члены Совета вяло потянулись к выходу, некоторые нерешительно топтались у стола, всем своим видом показывая готовность выслушать мои вопросы или надеясь получить добавочные пояснения к сказанному. Пояснения? Я выразился куда как прямо и гораздо откровеннее, чем позволил бы себе любой здравомыслящий человек.

«И решился я на это ради Екатерины, — подумал я, — Ради нее я подверг себя унижению и насмешкам, стал притчей во языцех».

Однако власть любви безумна и жестока. Осознав, что у меня нет иного выбора, я — сгорая от стыда — принес ей жертвенный дар, чем прекрасно доказал мою преданность.

XXVIII

Теперь оставалось ждать сообщений от Брэндона и Уайетта. Через несколько часов соглашение будет подписано… Некогда грандиозный, королевский развод превратился в скромное семейное дельце.

Я сбросил парадное облачение (приличествующее для обращения к Тайному совету) и, оставшись в батистовой рубашке, мгновенно почувствовал облегчение. Июньское солнце поднялось уже высоко и приятно согревало воздух. Нет, я не в состоянии сейчас торчать в душных покоях, занимаясь разбором государственных документов и прочей корреспонденции, требующей срочных решений и ответов. Мне захотелось выйти и немного прогуляться по садам Хэмптон-корта. Уолси уделял здешним цветникам такое большое внимание, что даже нанял садовника. Анна (проклятая изменница) высаживала на клумбы луковичные цветы в ту затянувшуюся весну, что она провела в Хэмптоне. А я не мог заставить себя присоединиться к ней и испытывал отвращение при одной мысли, что она будет рядом. Должно быть, нынче сады Хэмптона великолепны. И сегодня я был склонен проверить, так ли это.

Покинув апартаменты, я спустился по ступеням крыльца и вскоре добрался до площади около Зеленого лабиринта. Лабиринты считались желательной и даже необходимой забавой. Их устраивали в каждом дворцовом саду, дабы юноши и девушки, проплутав как минимум четверть часа в поисках выхода (что также предоставляло им дополнительную тему для разговора), могли заодно незаметно справить нужду. Но сейчас я не испытывал потребности в лабиринте. Кивнув охраннику и его помощнику, я пошел в южную сторону, к Хэмптонским садам, где были разбиты прекрасные аллеи.

Возле самого дворца находился таинственный сад, окруженный кирпичной стеной. Я частенько поглядывал на эту преграду со своего балкона, но так и не удосужился выяснить, что же скрывается за ней. Я знал лишь то, что это место всегда освещено солнцем.

Открыв калитку, я замер от восхищения. Моему взору предстали изящные клумбы розовых кустов, покрытых таким изобилием разнообразных по цвету и размеру цветков, что казалось удивительным, как их тонкие стебли выдерживают собственный вес. Южную и западную стены столь плотно увивали розы, что кирпичи полностью скрывались за массивными цветочными гроздьями. Ограда представляла собой сплошной розово-зеленый ковер. Передо мной сияли все оттенки палитры между красным цветом и белым. Пытаясь объять взглядом это многообразие, я вдруг осознал, что понятие «розовый» перешло из области прилагательных в область чувственного восприятия.

Не желая нарушать очарование, я медленно приблизился к пестрой благоухающей шпалере. При ближайшем рассмотрении обнаружились тонкие переходы в цветовой гамме этих чудесных цветов, например белизна варьировалась от снежной до матово-кремовой. Различались и шипы. Одни торчали, как пирамидки с сильно изогнутым кончиком; другие выглядели тупыми или прямоугольными, словно им вовсе не свойственно было пронзать чью-то плоть. А вьющиеся растения, как я заметил, были еще более миролюбивы. Дотронувшись до одного шипа, я ощутил его податливость. От кирпичей обращенной к югу стены исходили волны горячего воздуха. Здесь стояла жара, словно в мусульманских странах — где и родилась, согласно древним легендам, роза.

Между кустами виднелась сгорбленная спина старого садовника, он таскал за собой кожаный мешок с навозом и подкармливал корни растений. Я подошел поближе. На клумбах росли цветы еще более тонких и сложных оттенков, окраска их менялась от пронзительно-алого до спокойного перламутрового тона. На трех кустах, подкормленных садовником, цвели розы с желтоватой сердцевиной, а на концах лепестки горели ярко-красным цветом.

— Господин садовник! — приветливо сказал я.

Он медленно разогнул спину. Передо мной предстал древний старец. Иссохшее лицо затеняла широкополая шляпа. Глаза прятались в глубоких морщинах. Несмотря на преклонный возраст, на недостаток слуха он не мог пожаловаться.

— Да?

— Давно вы выращиваете такие чудесные цветы?

— Да. Уж лет двадцать. — Он махнул рукой на яркий ковер из роз. — Я начал заниматься этим розарием, когда под стенами темнели первые ростки. Один сорт нам доставили из самого Иерусалима. У него алые цветки. Мы называем его «Кровь Спасителя».

— Расскажите мне, — попросил я, — каких оттенков бывают розы. Наверное, не только красные и белые?

Поддернув штаны, он шагнул с клумбы на аллею.

— В дикой природе растут как раз только красные и белые, — ответил он. — Но их можно скрещивать, получая другие расцветки. К сожалению, не удается получить двухцветную розу. Увы, никак не выходит.

Он, видно, решил, что я буду недоволен, не обнаружив в его хозяйстве совершенной «розы Тюдоров», как на резных гербовых украшениях, где лепестки снаружи красные, а внутри белые.

— Но вот из такой розы, — я показал на цветок с желтоватой сердцевиной, — вы смогли бы вывести желтый сорт?

— Я пытаюсь, — пожав плечами, сказал он. — Уже почти десять лет. Но почему-то на наружной стороне лепестков упорно появляется краснота! Однажды я подумал, что добился успеха. Могу показать вам. Я сохранил те цветы. Они желтые с еле заметными красными прожилками на кончиках. Но на следующий год эта роза опять выдала красный цвет! — огорченно воскликнул он.

Старик поковылял к крытому соломой садовому домику, притулившемуся у стены в уголке цветника. Вскоре он вернулся с листом пергамента, на котором лежал плоский засушенный цветок.

— Вот она, моя желтая роза, — с унылым видом произнес он.

Действительно, она была почти золотой. Какая жалость!

— Да, — посочувствовал я, — вы почти достигли задуманной цели. Можно мне взглянуть на ваше хозяйство?

Он кивнул.

На столах в садовом домике за рядами горшков были разложены черенки растений. Множество отводков и саженцев у старого садовника соперничало с ворохом государственных бумаг, требующих моего внимания. В этой хижине он был монархом, а я — всего лишь любопытным простаком и просителем.