Охотник вверх ногами - Кирилл Хенкин

Член какого-то общественного совета при Ботаническом саде, Эвелина доставала там редкие семена и саженцы. А из безумных своих поездок в горы Средней Азии или Алтая она притаскивала интересные растения и цветы. Вилли, несмотря на строгий таможенный запрет, привозил семена из заграничных поездок.

Привозили семена и мы. Сначала из Праги. А потом, когда вернулись в Москву, жена из командировок для московского телевидения тоже привозила. Однажды это была целая картонная коробка клубней редких сортов георгинов. Чудом уцелевший в центральной России немец-садовник подарил их ей, узнав, что цветы предназначены для немца, знаменитого советского шпиона!

Летом и осенью все это цвело и благоухало.

В маленьком — метр на полтора — «озере» жили известные в лицо и по имени лягушки.

А зимой в занесенном снегом домике цвел другой сад. В глубоких нишах окон были устроены маленькие оранжереи с искусственным круглосуточным освещением, подогревом, увлажнителями, термометрами и прочими хитрыми устройствами. Цвели там редкие орхидеи, и какие-то странные белые цветы-крестики, похожие на восковые, плакали сладкими тягучими слезами.

20. Соучастие

После 5 марта 1968 года, когда в Чехословакии отменили цензуру, почти все мои коллеги по редакции журнала «Проблемы мира и социализма» согласились, что теперь уже «наши» не стерпят, введут войска.

Кое-кто возражал: «Это будет политическое самоубийство! Все представители компартий уедут!» (Никто, конечно, не уехал.)

Телефон зазвонил в 4 утра. Голос сотрудницы, живущей рядом с редакцией:

— Вы радио слушаете?

—?

— Наши танки вошли в город.

«Наши»!

Мы выскочили на балкон. В темном городе загорелись огни, сквозь открытые окна слышно, как надрываются телефоны. Издалека доносится глухое рокотание танков.

Включили приемник. Радио передавало призыв правительства:

«Соблюдайте спокойствие, сдержанность... сдержанность, спокойствие...»

До самой высылки в Москву будем жить, даже спать, не отрывая уха от «спидолы».

«Клид и розвага», — призывает Людвиг Свобода.

Сегодня, задним числом, легко иронически усмехаться: «Чего же ждали, на что надеялись? Может, вправду думали, что социализм бывает с человеческим лицом?»

Да, думали! Да, надеялись! Да, верили!

Ведь хочется верить в чудо. Хочется видеть победу не одних мерзавцев над другими, не одной демагогии над другой, а победу совести в сознании и сердцах людей, вчера творивших зло. Победу разума над безумием, правды над ложью. Пусть чудо, сказка — как поцелуй красавицы, превращающий клыкастое чудовище в прекрасного принца...

Недавно назначенный КПЧ ответственный секретарь редакции Павел Ауэрсберг, бывший личный секретарь Новотного, рассказывал при мне, что при «хозяине» все участники заседаний Президиума, то есть Политбюро ЦК, заходили потом по одному к первому секретарю, чтобы с глазу на глаз получить конверт с суммой, строго соответствующей той оценке, которую Новотный давал поведению данного товарища на закончившемся собрании.

А ведь среди заходивших за конвертом бывал и Дубчек...

И вот этот вчерашний контрразведчик, преданный Москве партийный функционер, проводит в жизнь демократические реформы, ограничивающие его же власть; партийный экономист, академик Ота Шик разоблачает по телевидению марксистскую экономическую липу, новый начальник тайной полиции призывает население: «Не пишите доносов, мы не будем их читать!» Печать, радио, телевидение пишут, говорят и показывают такое, что западные журналисты только ахают: «Нам такое недоступно! О такой свободе мы можем только мечтать!»

Как тут не поверить, как не размечтаться?

И мечтать, возможно, острее и ярче, чем чехи. Сдерживая мой энтузиазм, мой пражский друг, чешский писатель говорил: «У нас ничего не выйдет. Мы народ коллаборантов. Мы не венгры. Мы — швейки».

Но в то страшное утро 21 августа 1968 года все-таки теплилась надежда. Надежда, что будет отдан приказ... Кто знал, что Людвиг Свобода уже все и всех продал. А тогда, я уверен, по одному его слову выступили бы армия, полиция, рабочая милиция — все чехи и словаки. И шестьсот тысяч человек генерала армии Павловского без единого выстрела ушли бы домой!

Утром жена, как всегда, пошла за газетами.

— Не плачьте, пани, — сказал ей старый киоскер, — я знаю, вы этого не хотели!..

В зале заседаний четвертого этажа, куда нас собрали в то утро сразу же по приезде на работу, перед советскими сотрудниками редакции выступил новый шеф-редактор Константин Иванович Зародов.

— Товарыщы! — сказал он.

Добрая советская традиция! При Сталине любой секретарь обкома — будь он русский, украинец, а то ненароком еврей — старался с трибуны говорить с грузинским акцентом. При Хрущеве стало принято импровизировать и сбиваться на мат. При Брежневе оратор должен говорить с той особой жлобской интонацией, которая выработалась годами партийной болтовни у крепко пьющих ерников.

— Товарыщы! — сказал Зародов. — Как мы узнали из недавно переданного сообщения ТАСС (а то ты, выглянув в окно или послушав чешское радио, не узнал бы!) — как мы узнали из сообщения ТАСС, товарыщы, войска стран-членов Варшавского договора пришли в Чехословакию по просьбе группы партийных и государственных деятелей этой страны.

(Боже! Какой стыд, какая мука!)

— Так вот, товарыщы, некоторые чехословацкие товарыщы будут, возможно, просить объяснить им происходящие события. Так вот, товарыщы, вы можете сказат чешским товарыщам, что войска эти находятся здесь как харанты их свободы и независимости. Так и скажите, товарищи, — мы харанты. (Он говорил «г» по-украински, как «Сам».)

Как только он кончил говорить, мы с женой бросились на улицу, на свежий воздух. Только дышать все равно было нечем.

Объяснять чехам, что мы гаранты их свободы? Говорить, что мы не такие, что мы этого не хотели? А чем мы лучше? Пусть, наоборот, не делают различия. Пусть знают, кто их враг и поработитель! Пусть никогда не прощают!

Уж если кому что и объяснять, то разве что советским солдатам. Мы сделаем это лучше чехов!

Ответы:

— Странно вы все-таки рассуждаете, гражданин. Вот вроде по-русски хорошо говорите. Ведь не приди мы сюда — тут бы западные немцы уж враз были бы.

— А мы думали, на маневры пришли. Мне это разве надо? Вот эту шкуру уже месяц не снимаю!

— Не наш бригад, другой бригад американцы бой давал. Отойди, стрелять буду!

— А что я могу сделать, что я могу сделать, я-то что могу! Я младший лейтенант!

Константин Иванович Зародов зорко блюдет чистоту марксистско-ленинской теории и практики. Часто выступает на страницах «Правды» и других органов партийной печати. Он — гарант.