Театр китового уса - Джоанна Куинн

Кристабель и Дигби спрятались в гардеробной под лестницей, когда Тарас пришел в дом на ужин, и смогли подслушать, как посреди болтовни между второй и третьей переменой блюд он предложил использовать китовые кости, чтобы построить своего рода театр. Это было до бездыханности волнующе – что кто-то в частной комнате взрослых тайно работал на них. Но слушать, как обсуждалось их предложение, было все равно что следить за тем, как перебрасывают мяч. Оно легонько отскакивало от гостей, развлекая одних, раздражая других и, что особо возмутительно, не привлекая внимания Розалинды, которая вместо этого постоянно спрашивала мнение об эскалопах, поданных с огурцами в сливочном соусе.

Их идею будто отнесло в сторону волнами, и они уже посчитали ее потерянной навсегда, но она вдруг снова всплыла после подачи десерта, когда Филли вдруг пошутила, что им стоит продавать мороженое, если они устроят театр у моря.

– Если мы сделаем что? – спросила Розалинда, и Тарас объяснил «свою» идею с китом снова: только на этот раз с большим энтузиазмом, поскольку ужин включал в себя несколько бутылок вина.

* * *

Удачно совпало, что, когда Тарас говорил о театре во второй раз, Розалинда наслаждалась одним из самых любимых в жизни моментов: кофе по завершении удачного ужина. Все сияли от отличной еды, обласканные и сытые, но еще не уставшие и не готовые к спору. Беседа была пространной, смешной, теплой.

– Постоянный уличный театр? – сказала она.

– Авангардный уличный театр, – сказала Хилли, – созданный художником.

– Моя милая тетушка устраивала смотры на землях своего дома каждый День Империи, – сказала Филли. – Детьми мы маршировали по округе в нарядах Боудикки и Нельсона.

Розалинда вдруг вспомнила, как ходила смотреть «Двенадцатую ночь» под открытым небом в одном сассекском поместье. Это было до войны, во время, теперь для нее потерянное. Какими захватывающими были и элегантная хозяйка дома, и идеальная обстановка: террасная лужайка и ухоженные сады, прогуливающиеся под кедрами гости. Их будто пустили в зачарованное место. Она едва могла припомнить сам спектакль, но помнила звуки благодарных зрителей, сидящих на траве, теплую коллективность, что каким-то образом смешалась с теплотой летнего вечернего неба. Спокойного и благодушного неба, оно наблюдало за человеческой возней – красивой, и в красивом месте, и как редко такое бывало.

– Твоему сыну нравится выступать, – сказала Миртл.

– У Дигби немалый талант, – ответила Розалинда, также припоминая головокружительное чувство, охватившее ее от аплодисментов сыну.

– Дар к притворству – едва ли талант, – сказал Уиллоуби, вставая из-за стола, чтобы отправиться на поиски сигарет. – У него нет будущего на сцене, дорогая.

Розалинда проследила взглядом за уходом Уиллоуби и отпила кофе. Она чувствовала, что каким-то образом настроена против будущего. В ее понимании оно ничем не помогало, только цеплялось слишком крепко за настоящее.

Она посмотрела на Тараса, откинувшегося на стуле. Его воротник был расстегнут, и он не отрывал от нее глаз. Он никогда не заботился о том, чтобы скрывать свой взгляд, и не переживал о столь демонстративном отсутствии морали. Распутин в ее столовой.

– Это ведь не будет уродливо, так? – сказала она. – Я не хочу, чтобы было смешно, чтобы люди смеялись.

– Это будет великолепно, – ответил Тарас. – Кроме того, Хиллари никогда не позволит мне создать что-то уродливое. Она привередлива.

Сидящая сбоку Хилли слабо улыбнулась улыбкой ассистентки, а затем перевела спокойный взгляд на Розалинду.

– Уродливо не будет.

– Значит, решено, – сказала Розалинда. – Создай театр.

Началось: трансформация кита. Проект, номинально возглавляемый Тарасом, но в реальность воплощенный мистером Брюэром и его сетью полезных контактов, начиная со знакомого в совете прихода, который убедил местную пожарную бригаду с хвостом из счастливых деревенских детей привезти свой мотор на пляж, где они морской водой добела обливали кости. Затем мистер Брюэр договорился с деревенскими мужиками – кузнецом и столяром – при помощи Леона и дикарей перенести кости к их новому дому. Там их покрыли лаком и поставили на место.

Кристабель надзирала за этими операциями. Она носила с собой заостренный флагшток, но, хотя ей нравилось держать его и указывать им, ее покинуло малейшее желание использовать его как оружие против животного, которого она стала считать своим подопечным.

Хотя она и написала письмо королю Георгу, дабы сообщить, что переместила кита (упомянутого в предыдущем сообщении) на земли своего семейного поместья, но не смогла заставить себя послать его. Она не была уверена почему. Она не хотела больше заявлять о своих правах на кита; он больше не был завоеванием, он стал чем-то иным. Чем-то лучшим. Она спрятала письмо под кроватью и оставила его там.

Мистер Брюэр и его команда умудрились извлечь огромные челюсти из головы кита с помощью деревенского мясника. Кости были ободраны и очищены, а затем установлены посередине между лесом и домиком, стоя по краям дорожки, что вела к театру подобно триумфальной арке, огромному игольному ушку, через которое требовалось пройти.

Белизна китовых костей привлекала трепещущих крыльями мотыльков и терзаемых голодом лисят, и они были не единственными созданиями, заглянувшими в гости. Каждый год в конце лета Бетти и Моди выносили все чучела животных из Чилкомба проветриться на лужайке денек-другой. Но в этом году Кристабель и Дигби позаимствовали парочку для антуража и декораций. Затем взяли еще, и еще, пока лужайка не обеднела, а театр не превратился в бал таксидермистов, с кавалькадой барсуков, выдр и перепелов, танцующих и дерущихся возле костей, время от времени падающих подобно неуклюжим пьяницам. Одна птица, большая гагарка, была прислонена к крыльцу домика, тогда как несколько крошечных певчих птиц были привязаны к полам цилиндра, который принялся носить Леон. Под их крыльями он прятал сигареты.

Однажды утром Леон берет одну из самых длинных рыбацких веревок, аккуратно ее сворачивает и в одиночку уходит в сторону Сил-Хэд. Охваченная любопытством Кристабель идет следом и находит его на полпути к вершине, стоящего у высокого платана рядом с обрывом. Он перекинул веревку через высокую ветку и привязывает к другому ее концу палку, чтобы сделать тарзанку. Закончив работу, он оборачивается и вручает тарзанку ей с вызовом в глазах.

Кристабель берет ее и отступает. Когда отходить дальше некуда, она делает глубокий вдох и запрыгивает на палку прежде, чем успевает передумать. Она летит мимо Леона, мимо дерева, мимо обрыва; цепляется за тарзанку, которая несет ее вверх по высокой дуге, над морем, которое накатывает и разбивается о скалу в сотне футов внизу. Головокружительное мгновение, когда веревка ослабевает, и она одна висит над океаном, невесомая как птичка,