Стеклянный дом - Кристина Ульсон

– Судмедэксперт высказывается очень осторожно, но отметил, что женщине нанесено несколько ударов ножом. Хотя он не мог точно сказать, являлись ли они непосредственной причиной смерти.

– Удары ножом? – Петер замер.

– Да, у нее обнаружены травмы ребер, которые указывают на это. Но были еще и удары по голове. Врач нашел на черепе трещину, которую невозможно объяснить иначе.

Вечернее солнце, светившее в окна, упало на лицо Алекса, так что в морщинах пролегли глубокие тени.

– Ты думаешь о том же, что и я? – спросил Петер. – О ноже и топоре, лежавших в земле.

– Да, я тоже сразу о них подумал.

– Но, наверное, по поводу них мы узнаем завтра – подходят ли они как орудие убийства.

– Наверняка.

Петер поднялся, стремясь домой к Ильве и мальчикам.

– У тебя такой вид, словно тебя что-то мучает, – проговорил он, уже стоя в дверях.

Вид у Алекса был и впрямь обеспокоенный.

– Фредрика, – пробормотал он. – Надеюсь, она не натворит глупостей там, в Упсале.

Туву Эрикссон пришлось дожидаться несколько часов, и все это время Фредрика с Сагой просидела на скамейке у ее дома. Благодаря сайту университета, где была выложена фотография, Фредрика знала Туву в лицо.

Светлые волосы обрамляли голову, словно нимб. Большие синие глаза, выразительные брови. Уже слегка загорелое лицо. Длинные ноги, короткая юбка и пиджак, небрежно переброшенный через руку. Она не заметила Фредрику, пока они не оказались лицом к лицу, в паре метров друг от друга.

– Ты знаешь, кто я? – спросила Фредрика.

– К сожалению, нет. – Юная девушка покачала головой. – Мне кажется, мы раньше не встречались.

Фредрика сделала шаг вперед. Коляску она оставила у скамейки, словно близость Тувы Эрикссон могла испачкать дочь.

– Меня зовут Фредрика Бергман. И я живу со Спенсером Лагергреном.

Лицо Тувы сразу поменяло выражение: замкнулось, из беззаботного стало испуганным. Она попыталась обойти Фредрику, но та загородила ей дорогу:

– Ты никуда не пойдешь, пока мы с тобой не закончим разговор.

Тува заморгала от солнца, светившего ей в глаза:

– Мне нечего тебе сказать.

Она задрала нос повыше, стараясь напустить на себя независимый вид. Однако Фредрика была настроена серьезно: ей было что терять, и куда больше, чем свою честь.

– Зато мне есть что сказать тебе. Ты полностью рушишь жизнь Спенсера. И мою. И его дочери. Тува, ты пытаешься уничтожить целую семью. – Фредрика смотрела в глаза Тувы, надеясь, что выражение их изменится. – Ты должна прекратить это, пока еще не поздно.

Возможно, всему виной было солнце, но глаза Тувы наполнились слезами.

– Я не виновата, что ты живешь с психом и придурком и что ты выбрала такого урода в отцы своему ребенку.

– Он прекрасный человек, – произнесла Фредрика и почувствовала, что голос не повинуется ей. – Я не сомневаюсь, что он может ранить другого, но ты сделала слишком крупную ставку. Ты должна рассказать, что тебя так рассердило.

На глазах у Фредрики Тува изменилась, съежилась, приобрела жалкий вид. И тут Фредрика осознала, что совершенно не продумала свою линию поведения. Оставалось лишь надеяться, что она не создала себе и Спенсеру еще больших проблем.

– Он что, был плохим научным руководителем?

Это звучало нелепо, но никаких других догадок у Фредрики не было, и она действовала наобум. Тува молчала, отказываясь отвечать на вопросы.

– Или он не хотел тебя, когда ты хотела его?

Фредрика сама прекрасно знала, что, когда тебя отвергают, обида может прожечь дыру в душе, довести до полного безумия. Но все же не до такой степени, как это случилось с Тувой.

– Ты еще пожалеешь, что явилась ко мне.

Голос ее звучал хрипло от сдерживаемых слез, глаза блестели от стремления сосредоточиться.

– А ты пожалеешь, что попыталась разрушить мою жизнь, – проговорила Фредрика, когда Тува ушла.

Однако она знала, что это пустые слова. В той ситуации, в которую угодил Спенсер, мало что можно было сделать. Только надеяться на чудо. И на объективную правовую оценку так называемых доказательств.

Это был уже третий вечер на неделе, и теперь Алекс больше не мог отрицать, ни перед самим собой, ни перед кем-либо другим: что-то намечается. И не мог отрицать, что он испытывает.

Желание. Влечение. И скорбь.

Он снова в доме Дианы Тролле.

Слишком рано начинать новые отношения – не про шло года с тех пор, как не стало Лены.

Или не рано?

А что скажут дети? И начальство? Пока он ведет расследование убийства Ребекки, заводить отношения с ее матерью – совершенно безответственный шаг.

Но он этого хотел. И желание заставляло все сомнения отступить.

Она чувствовала и его влечение к ней, и сомнения. Понимала, почему опять сидит одна на диване, а он – по другую сторону журнального столика. Однако ему казалось, что у нее хватит терпения дождаться.

– Ты все еще любишь ее, – проговорила Диана и отпила глоток вина.

– Я всегда буду любить ее.

Диана опустила глаза:

– Однако ничто не говорит, что ты не сможешь полюбить и другую женщину тоже.

Ее щедрость поразила Алекса.

– Может быть, – пробормотал он.

Его смущение заставило ее улыбнуться.

– Прогуляемся?

– Мне надо домой.

– Ты выпил бокал вина, и час еще не прошел.

– Мне все равно пора домой, черт подери.

И он тоже улыбнулся.

Она молча поднялась, обогнула столик и взяла его за руку:

– Дорогой мой комиссар, я убеждена, что свежий воздух нам обоим пойдет только на пользу.

Возражать было бесполезно. Более всего на свете он хотел остаться – и уехать домой тоже хотел. В этой ситуации прогулка казалась неплохим компромиссом.

Они обошли ее квартал – она устроила ему экскурсию по своей жизни. Показала площадку, где ее дети играли маленькими, и расплакалась, когда они подошли к дереву, на которое Ребекка обожала залезать. Потом слезы перестали течь – с кривоватой улыбкой Диана показала дом, где после развода жил отец ее детей.

– Мы пытались вести себя как можно цивилизованнее, – проговорила она. – Не хотели, чтобы наш развод отразился на детях, в этом мы были единодушны.

Алекс рассказал о своих детях: о сыне, который несколько потерялся в жизни, но повзрослел после смерти матери, о дочери, которая сама стала матерью и сделала его дедушкой. Тут Диана снова расплакалась, и Алекс стал просить прощения:

– Прости, это была не самая удачная тема.

Она покачала головой:

– Это я должна просить прощения – что я все перемалываю и перемалываю это в себе. Все я никак не могу выбросить из мыслей: моя девочка была беременна, когда умерла.

Алекс сглотнул – говорить с Дианой о смерти Ребекки ему не хотелось.

– Мы не знаем наших детей так хорошо, как нам бы этого хотелось. – Он сжал ее руку. – Просто не знаем, и все.

По ее лицу он видел, что она с ним не согласна, однако спорить не стала. Смахнув слезы, она показала ему еще одну достопримечательность.

– Когда Ребекка была совсем маленькой, я часто привозила сюда коляску. – Диана указала на лужайку между детской площадкой и внушительным коттеджем. – Это был мой оазис. Я сидела в траве и читала, пока она спала.

А где находился он сам, пока дети были маленькими? У Алекса не осталось никаких подобных воспоминаний. Да и потребности в оазисах он не испытывал – у него была работа. А Лена занималась всеми домашними делами. Как они до такого додумались, черт подери? Мысли перенеслись к дочери – только бы она не повторила ошибок родителей. Даже такой человек, как Спенсер Лагергрен, понимает, как важно взять отпуск по уходу за ребенком. Именно пока дети маленькие, а не когда они вырастут, закладывается основа хороших отношений. Некоторые вещи не повторяются. И детство человека – одна из таких вещей.

Впрочем, в отношении Спенсера Лагергрена Алекс сильно сомневался. Его уход в отпуск скорее был бегством от проблем, чем проявлением интереса к дочери. Подумав о том, какие мотивы двигали Спенсером, когда он решил побыть дома с ребенком, Алекс вдруг сообразил, что не разговаривал с Фредрикой со времени ее отъезда в Упсалу. Тревога по поводу того, что она может натворить, пытаясь выбраться из сложной ситуации, заставила Алекса оцепенеть.

– О чем ты думаешь?

– Да так, ни о чем, – ответил он. – Просто у одного моего друга сейчас большие неприятности.

Они пошли обратно. Все эти светлые весенние вечера – откуда они берутся? Крыша ее дома поблескивала на фоне вечернего неба. Дверь казалась порталом, ведущим в неизвестность, куда он пока не решался вступить.

– Ты останешься?

Он хотел. Но не мог.

Но хотел.

Хотел сильнее, чем чего-либо за многие месяцы. Как больно, наверное, ей от его сомнений! Он собрал все силы, стараясь найти верные слова. Когда он открыл рот, они пришли сами.

– Я не могу.

Так и получилось, что Алекс и Диана расстались возле его машины. Она сделала то, что делала и раньше, – поцеловала его на прощание в щеку. А он открыл дверцу и сел за руль. Проехал сто метров вниз по улице – и переду мал. Остановил машину и задним ходом вернулся к дому. Оставил машину и позвонил в дверь.