Остров Русь (сборник) - Сергей Лукьяненко

— Я принимаю, — хором ответили семь голов. Потом подозрительно уставились друг на друга.

— Но-но! Так не пойдет! — Кубатай тревожно потер лоб, достал саблю и, покачивая ею, как дирижерской палочкой, начал опрос:

— Ты мыслишь?

— Да, — скромно ответила первая голова.

— Значит, существуешь. А ты?

— Тоже! — косясь на первую голову, заявила вторая.

— А ты?

— И я!

— Вместе? Все семь, что ли? Ну, ребята! Как говорил один мой маленький друг: генло муф-ап, фараон сен крап. Или по-простому: у семи нянек дитя без глаза. Нельзя же всем семи головам заведовать движением! Давайте решим: кто будет двигать ногами, кто языком, кто будет есть и пить, кто вылизываться, кто следить за приближением неприятеля, кто контролировать процессы пищеварения…

— Я вылизываться не буду! — заорала вторая голова, оказавшаяся самой слабонервной. — Пусть первая этим занимается, у нее язык длинный!

— Ах ты гадина! — завопила первая голова. — Ты, значит, богатырей будешь есть, а я — вылизываться?

— Всегда так было, по жизни, — упрямилась вторая голова. — Кто-то ест, а кто-то вылизывает…

— А-а-а! — завопила первая голова и вцепилась во вторую. Пятая, до сих пор меланхолично наблюдавшая за происходящим, встрепенулась и заорала:

— Оставь вторую в покое, она анекдоты о богатырях рассказывать умеет!

И вцепилась в первую.

— Не трожь, у первой язык самый длинный! — проревела четвертая голова, перекусывая шею пятой.

— Сосед, ты посмотри, что они творят? — изумилась шестая голова, обращаясь к седьмой. — Разнимем?

И две головы дружно дохнули на дерущихся огнем. Третья голова, которой тоже досталось, завопила:

— Что вы лезете в наш внутренний конфликт? Что, самые крайние?

Вместе с четвертой головой, уже расправившейся со своим противником, они дохнули пламенем на шестую и седьмую головы. И началось. Из багровой огненной тучи слышались щелканье челюстей, вопли и временами тяжкое падение откушенной головы. На землю лилась черная кровь.

— Ребята, ребята, — повторял изумленный Кубатай, отступая. — Я ведь только хотел решить все по-интеллигентному, по-культурному…

Алеша Попович схватил мудреца за шкирку, посадил на коня и стегнул коня нагайкой.

— Сваливаем, — поддержал его Добрыня, подстегивая ломовую лошадь Ильи Муромца. Иван подобрал с земли погнутую булаву и поспешил за ними.

Когда друзья отъехали на пару верст, Илья разлепил глаза и спросил:

— Что, съели мудреца?

— Нет…

— А чего так тихо?

Богатыри глянули на Кубатая и увидели, что несчастный мудрец вновь принялся за семечки. Через силу, давясь и отплевываясь, но не останавливаясь.

— Это Марьюшка, — догадался Иван. — Когда уезжали, она Кубатаю сказала: пусть мои семечки тебе сами в рот лезут, когда слов мудреных некому будет сказать. Вот они и лезут. Сбылось пожелание.

За спиной богатырей гулко ударил взрыв. Запахло свежестью, как при грозе.

— Самоистребилось чудище, — заключил Добрыня. — Вовремя отъехали, а то бы ударной волной покалечило. Молодец, Кубатай! Это ж надо — такого зверя до смерти заболтать. У меня-то, если честно, уже попа сыграла…

— А чего вы боялись? — удивился Смолянин. — Вот я, как Алеша советовал, сохранял оптимизм. И в результате только чуть-чуть обмочился.

Богатыри засмеялись шутке и дружно похлопали Смолянина по плечу, как бы принимая его в добры молодцы. Доехав до ближайшей речки, они простирнули портки, разложили скатерть-самобранку, что дала в дорогу Марьюшка, и перекусили: салом, бананами, парным молочком и солеными огурцами. Завершила пир знатная медовуха.

И только Кубатай, обреченный поглощать семечки, ожесточенно лузгал Марьюшкин подарок. На глазах его выступили слезы, лоб вспотел, но он героически добивал второй мешок.

Глава четвертая,

в которой хитроумный Иван-дурак побеждает искушение великое

Гнев, о бояны, воспойте Ивана, Иванова сына…{66} Да и как тут не гневаться — на свою да спутников недальновидность? Ведь знали же, что дорога не только посуху пролегает, что река Смородина на пути, а не позаботились!

— Что ж ты, Кубатай, — укоризненно сказал дурак кавказцу, когда до реки они добрались, — мудрецом слывешь, а не надоумил хоть лодчонку какую-никакую прихватить!

— Не кручинься, Ваня, — бодро ответствовал Кубатай, — глянь, какие вдоль берега деревья знатные растут! Вмиг плот соорудим!

Сказано — сделано. За работу они принялись. Илья с Добрыней деревья валили, Алеша с Иваном сучья рубили, Смолянин лианы заготавливал, а Кубатай — командовал. Глазом моргнуть не успели, как дело сделано было: не плот — красавец! А посреди него мачту поставили, на ней парус приспособили — скатерть-самобранку, что Марья в дорогу дала.

— Лошадей придется тут оставить, — заметил Илья. — И на плот они не влезут, и отпускать нельзя — для обратного пути надобны…

— Ну ничего, — ответил Иван, — подождут денек, мы ведь завтра уже и воротимся.

Привязали они коней к деревьям, столкнули плот во Смородину да и поплыли, ветерком попутным гонимые. Подправляли курс шестами длинными.

И трети пути не осилили, как откуда ни возьмись музыка райская раздалась. Льется так, словно разом со всех сторон гусляры на гусельках наигрывают. Да не бояны наши доморощенные, а виртуозы умелые, заморские.

Стали путники кругом оглядываться. Глядь, вкруг судна из волн девы красные с дивным пением на устах показались. Словно рыбки резвятся, поигрывают, нашим молодцам лукаво подмигивают.

— Жарко что-то, — сказал Кубатай, — искупаюсь я, что ли…

— Я тоже! — воскликнул Смолянин. — Я вообще купаться люблю. — Вот, — поднял он вверх руки, — даже перепонки есть.

— Не купаться вы любите, а девами морскими прельстились! — догадался Иван.

— А хоть бы и прельстились, — сварливо ответил Кубатай, — твое какое дело? Ревнуешь, что ли?

— Да это ж русалки, не женщины, они нас в пучину заманивают! — попытался Иван образумить кавказца. — Коль не выдержишь, сложишь голову.

Отмахнулся от него Кубатай и принялся торопливо раздеваться.

— Илья, Добрыня! — крикнул Иван. — Хватайте его!

Двое богатырей ринулись к Кубатаю, а Иван рванулся за Смолянином, который тем временем мелкими шажками крался на корму. На подмогу Ивану Алеша подоспел. Вдвоем вмиг они скрутили толмача трудолюбивого.

— Отпустите, ослы былинные! — блажил Кубатай в руках богатырских. — Ну что из того, что русалки они? Зато — блондинки!

— Терпи, джигит, а то мертвым будешь, — приговаривал Илья, нежно руки Кубатаю заламывая да кушаком связывая. — Еще спасибо мне скажешь.

А девы морские еще слаще запели.

— Ребята, отпустите, — взмолился Кубатай жалобно, а Смолянин только молча скрежетал зубами да все норовил Ивана за руку укусить.

— Что нам делать с ними, Ваня? — вскрикнул Добрыня растерянно.

— К мачте их привяжем, — принял тот решение, благо на плоту имелась целая связка запасных лиан, старательным Смолянином заготовленная.

Подтащив чужестранцев к мачте и стараясь не слушать ни их жалобных стенаний, ни соблазнительных песен морских дев, богатыри с усердием принялись за работу. Но уже через минуту Иван почувствовал, как ноги его подкашиваются и предательские мысли в голову лезут: «К чему все это? Не лучше ль отказаться мне от суеты бессмысленной? Не лучше ль броситься в воды ласковые, чтобы познать объятья прелестные?»

Шагнув было в сторону, последним усилием воли стряхнул Иван на миг пленительные чары и вскрикнул не своим голосом:

— И меня вяжите!

— И меня! — глухо отозвался Илья, безвольно опуская руки.

Проникшись ответственностью момента, Добрыня принялся бегать вокруг мачты, накрепко привязывая к ней пятерых своих товарищей. Закончив с этим, он схватил брошенный шест и, ловко им орудуя, направил сбившийся было плот на верный курс.

Расслабившись и тут же окончательно ошалев от призывного русалочьего пения, Иван вскричал с поразительной убедительностью в голосе:

— Все, Никитич, отпустило! Развязывай!

— Не ври, Иван, — ответил Добрыня укоризненно, продолжая орудовать шестом, — ужель, думаешь, поверю я тебе? Ужель, думаешь, сам я каменный? Насилу сдерживаюсь! Очень я Забаву Путятишну люблю. Если бы не это, давно бы в воду прыгнул.

Лишь сказал он слова эти, как зашатался листом осиновым, заплакал и, вскрикнув: «Простите, ребята, не выдержал!» — кинулся в бездну смородиновую.

Вспенились воды, забурлили, потускнело солнце, заклубились тучи в небе ясном, гром ударил, сверкнула молния! И раздался из пучины смех царя морского, словно гул лавины горной раскатистый.