Завтра война - Александр Зорич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вдруг меня прорвало! «Прикуривать от священного огня запрещается!»
Запрещается! Запрещается!
Этим словом все закончилось для меня там, на Ардвисуре. И теперь действительность поставила вторую точку, пожирнее, поверх первой.
Какой же я осел! Надо было еще тогда догадаться!
Никогда не держать мне рук Иссы в своих руках! Никогда не раскачиваться в такт клонской музыке! Потому что:
Держать руки Иссы в своих руках – запрещается!
Раскачиваться в такт клонской музыке – запрещается!
Вообще продолжать какие бы то ни было отношения со своей идеальной, абсолютной любовью – запрещается!
А что же разрешается?
А разрешается – посылать воздушные поцелуйчики далекой звездочке, возле которой кружится планета, где тоскует в одиночестве любимая.
Я сел на дорожку и долго лупил красный песок кулаками. Пока они не стали такими же красными.
Однако у этой истории конец все-таки был неожиданный и счастливый.
Следующим утром меня отыскала секретарша Федюнина. Заметим: не вестовой, а секретарша лично.
Приказ: явиться незамедлительно!
Я нехотя вполз в кабинет, от одного воспоминания о котором у меня сжимались кулаки.
Федюнин встретил меня долгим, нехорошим взглядом исподлобья.
– Садись, Пушкин.
Я сел.
Федюнин молчал. Я молчал.
Минуты через три каперанг спросил:
– Пушкин, ты не хочешь письменно отказаться от своего заявления?
– Какого заявления, товарищ каперанг?
– Ёлкин дрын, да какого же, а?! Разумеется, насчет Иссы Гор!
– Не хочу, товарищ каперанг.
– В таком случае поздравляю, – замогильным голосом сказал Федюнин и протянул мне… мое заявление со своей размашистой визой и печатью факультета!
– Товарищ каперанг!.. – Меня, если честно, душили рыдания. – Товарищ!.. Я даже не знаю…
– Понял, понял. – Федюнин грустно улыбнулся. – Можешь ничего не говорить.
Куда там, ничего не говорить!
– Спасибо, Вадим Андреевич! Большое человеческое спасибо! Я знал, я был уверен, что вы войдете в наше положение! Вы себе представить не можете…
И я пустился объяснять ему, что благодарность моя не имеет границ. Ну то есть никаких. И если эти границы вдруг сыщутся, я буду последней скотиной. И много чего еще в том же духе.
Федюнин деланно кивал. Дескать, понятно-ясно. Когда я наконец закончил и замолчал, пожирая каперанга влюбленными глазами, он тихо сказал:
– Пушкин, в качестве благодарности сделай, пожалуйста, одну вещь.
– С радостью, товарищ каперанг!
– Я вчера, наверное, не в настроении был. И насчет Конкордии я тебя неправильно… ориентировал. Наша дружба с Конкордией, похоже… будет только крепнуть. Так что прошу тебя забыть о нашем вчерашнем разговоре. И никогда никому о нем не рассказывать. Обещаешь?
– Конечно! То есть так точно!
– Хорошо. А теперь можешь отправляться к Туровскому за второй подписью.
Будь я малость поумнее, я бы задался вопросом: «А почему все-таки Федюнин такой грустный?»
Но, конечно же, тогда я этим вопросом не задался.
Остаток лета я работал как вол.
Уже знакомый мне Восточный Ремонтный сектор Колчака преображался на глазах. За несколько дней миллионы контейнеров, которые под конец перестали помещаться в ремонтных боксах, так что их складировали прямо под открытым небом, растаяли как дым. «Андромеды» потрудились на славу – и в боксах вдруг стало пустынно, безлюдно и гулко.
Первую неделю своей контрактной работы я помогал интендантскому взводу разгружать Семнадцатый бокс.
Вторую неделю я провел разнорабочим: мы азартно крушили и рушили освобожденный бокс вместе с четырьмя соседними. Специальной демонтажной техники почему-то не сыскалось. Стены ломали обычными танками, а обломки растаскивали шагающими погрузчиками.
А в начале третьей недели меня после короткого инструктажа приставили к пеноструйной машине: страховидному агрегату, похожему на слона с четырьмя хоботами.
Мы строили нечто новое и огромное. Судя по размерам – ангар для авианосца. Но, как легко сообразить, ангары для авианосцев никто не строит. А потому нам, рядовым рабочим, оставалось гадать, кому и зачем в непосредственной близости от летного поля понадобилось ставить несколько десятиэтажных корпусов, образующих при взгляде сверху исполинский шестиугольник с километр в поперечнике.
Что это? Гостиница? Казарма? Новый штаб флота?
Так нам и сказали! Как и всё в космопорту, стройка была секретной, совершенно секретной. Повсюду сновал осназ со своим назойливым жужжанием. «Предъявите пропуск», «Назовите пароль», «Стой, сканирование радужки!» и «Стой, обыск!».
Но платили действительно хорошо. Я бы даже сказал, для моей отсутствующей квалификации – подозрительно хорошо.
Правда, особая квалификация оператору пеноструйной машины и не требуется – в штатных ситуациях этот механический слоник работает в полностью автоматическом режиме. Но прислеживать как бы он кого не затоптал или не закатал в шар строительной пены кто-то все-таки должен.
Вот я и прислеживал.
А двадцать пятого августа, когда уже шли отделочные работы и из морского терминала начала поступать новенькая мебель, все мы наконец сообразили: да это же госпиталь, братцы!
Огромный госпиталь. На несколько тысяч коек. С бесчисленными операционными, с мощными гибернационными машинами, фармацевтическими лабораториями, протезным цехом и неизбежным в подобных учреждениях моргом.
Так-то вот. Мало, оказывается, у нашего флота госпиталей, клиник, санаториев и профилакториев. Поэтому надо построить еще один, громадный – прямо в крупнейшем военном космопорту Европы.
Куда мир катится?
Почему-то я ждал, что в сентябре грянет буря. Подозрительно голубым было небо над Академией, чересчур веселенькими и бодрыми показались мне однокурсники.
Но сентябрь прошел – и ничего не случилось.
И в октябре ничего не случилось тоже.
Мы снова учились. Изо дня в день, по шестнадцать часов в сутки.
В ноябре я окончательно забыл о ящиках с нагрудными знаками, которые очередная «Андромеда» увезла из Колчака на борт безвестного транспорта.
Забыл о странном поведении Федюнина.
И о том, что в двадцати километрах от нашей Академии стоит – огромный и безлюдный – госпиталь с законсервированным до времени моргом.
Да и как было обо всем этом не забыть, если наши с Иссой документы наконец попали в Комитет по Делам Личности?
Если на очередных учениях у моего «Горыныча» заглохли оба двигателя и я, не рискнув катапультироваться над ледяными водами Атлантики, еле дополз на безмолвной машине до заброшенного аэродрома в Норвегии?
Если наконец во второй декаде ноября командование факультета решило устроить для нас большую прогулку на обратную сторону Луны – крупные учения, по итогам которых, между прочим, нет-нет да и отсеивали с выпускного курса пару-тройку кадетов?
* * *После обеда нас проинструктировали по поводу сценария завтрашнего учебного вылета и отправили по каютам.
Но мы были уже стреляными воробьями. Чтобы учения да без какой-нибудь подковыки? Держи карман шире! Сигнал тревоги на «завтрашний» учебный вылет мог раздаться в любую минуту.
Только мы расслабимся, засядем за нарды и шахматы – а тут и тревога. А может, за полчаса до отбоя. Или через полчаса после.
Будь бдителен, кадет! Что, если завтра война? А если сегодня?
Поэтому мы с Колей улеглись на свои застеленные кровати, не раздеваясь и даже не разуваясь. Он взялся было снова мусолить «Актуальные проблемы межзвездной энергетики», но тут к нам в каюту без стука вошел Володя Переверзев.
– Что я вам сейчас расскажу!.. – сказал он, делая большие глаза.
Володя умеет превратить любую издыхающую муху в большого информационного слона. Умело воспользоваться этим предлогом, чтобы навязать беседу. А потом ловко свернуть на свою излюбленную колею: знали бы вы, какая моя Настена умница, какая она красавица-разумница, как я скучаю по ласковой девочке и т. д.
(Думаете, Настена – его девушка? Как бы не так! Володя – уроженец Калмыкии; а кого в Калмыкии больше, чем людей? Правильно, лошадей. Так вот, Настя, а точнее Наста – кобыла из табуна его старшего брата – коннозаводчика.)
Володи нам только сейчас не хватало! Я нехотя буркнул:
– Ну.
А Коля молча закрыл книгу и, что твоя Жанна д’Арк перед последним причастием, возвел очи горе.
– С Цереры угнали истребитель. Новейший, – сообщил Володя с таким горделивым видом, будто бы истребитель был вражеским и он лично провернул эту авантюру, за что ему повесят капитанские погоны и Золотую Звезду Героя.
– Ну и что?
– А то, что угонщика не поймали. И истребитель тоже исчез.
Тут неожиданно оживился Коля.
– А почему с Цереры? Там разве есть база?
– В том-то и дело, что, оказывается, есть. И не только база, но и завод. Вот прямо с завода и угнали.