Святая святых женщины - Валентина Немова

— Вот пять пальцев на руке. Режь любой — все больно…

Жалость, наверное, вызывала старшая дочь в ней тем, что была некрасива…

Рассуждала я, рассуждала о прошлом и вдруг представила себе со всей определенностью, что тут произошло в мое отсутствие.

Мама отчитала Лиду за то, что та "променяла свою родню на чужую". А Лидка, желая угодить своему супругу, словно это был не муж, а начальник ее, донесла ему на мать. Этому бугаю на беспомощную старушку! Самодуру этому, не терпящему противоречия. Он, как и следовало ожидать, рассвирепел. И ринулся в комнату тещи. Убивать ее он в этот вечер после пьянки не собирался. Хотел бы — убил бы сразу. Решил на место поставить, чтобы впредь не позволяла себе командовать им. И поставил. Наутро, протрезвившись, сам ужаснулся тому, что наделал. Перетрусил. И к матери родной помчался, чтобы получить совет, как быть. Судя по тому, что дальше произошло, можно догадаться, что велела баба Стюра своему проштрафившемуся сыночку делать дальше. Указала, кто должен будет его сейчас выручить. Та, которая и подвела, натравив сдуру, по пьяной лавочке, на немощную старуху…

Лида уже слишком много знала об этих людях такого, что нужно было скрывать от других. Пришло время потребовать от нее, чтобы и она совершила нечто подобное, и не по глупости, а вполне сознательно, что связало бы ее с ними, с этой шайкой-лейкой, одной веревочкой и вселило бы в них уверенность, что она никогда и ни в коем случае не выдаст Родиона. Короче говоря, должна была она доказать свою преданность этому, далеко не безупречному семейству не словами уже, а поступком. И доказала. Что конкретно сотворила она — об этом тоже можно было догадаться.

Что предпринял Родион, когда надоело им с Лидой за Милой ухаживать? Сделал ей такой обезболивающий укол (превысив допустимую дозу наркотика), что больная, заснув, не проснулась. Лида поступила, наверное, точно так же — подавая маме на ночь снотворное… То-то же она в ту ночь не спала, время от времени заглядывала к маме в комнату. Ждала, когда старушка дышать перестанет. И Мила, и мама умерли во сне. Уснули и не проснулись.

А Лида, дуреха эта наша, связалась с бандитами и не развяжется уже никогда. На все пошла, чтобы мужа своего ненаглядного не потерять. Ее эта работа, без сомнения, ее. Вот почему ходит она теперь с такой всезнающей и загадочной улыбкой, а Родька, как привязанный, следует за ней. Водку разливает, поворачивается во все стороны, но из поля зрения не выпускает подельницу свою…

Когда те, кто сразу по приезде с кладбища сел за стол, поели и вышли из комнаты, освободившиеся места заняли Юдины. Их было примерно столько, сколько всех остальных. Я случайно задержалась в этом зале. И даже рот открыла от удивления, как быстро они уселись, как дружно взялись за дело. Пили и закусывали не медленно, как подобает на поминках, а очень активно и энергично. Как будто члены какой-нибудь рабочей бригады в забегаловку заскочили во время короткой передышки в работе и стараются в свой перерыв уложиться… Они тоже молча трапезничали. Но грусти на их лицах не было заметно. Время от времени они как-то воровато перемигивались, с затаенной в глазах улыбкой. Хотя бы прикинулись печальными. Где там! Они притворялись раньше, когда шли к цели. А теперь цель достигнута: квартиру отобрали, хозяйку "спровадили на тот свет", следы преступления замели, ту, которую побаивались (меня то есть), деморализовали, до такого довели состояния, что она уже не представляет собой им угрозу. И зачем им сейчас лицемерить? Они ведут себя естественно: взяли верх и празднуют победу. Того и гляди, запоют и запляшут.

Беззастенчивое поведение Юдинской "бригады" убедило меня: в этом деле замешаны все члены семьи бабы Стюры. И все было именно так, как я себе вообразила. Не упала мама вовсе, ее избили, а после — умертвили, чтобы не пришлось ответить за содеянное. Одним словом, умерла старушка насильственной смертью. Но нет этому доказательств и нет свидетелей, которые могли бы это подтвердить. Галина не в счет. Уж она-то лезть на рожон не станет.

Когда и эти дружные "ребята" поели и начали прощаться с хозяевами, я снова вошла в комнату, где стояли столы, и опять изумилась. Как душевно разговаривали они друг с другом, сколько теплых и ласковых слов было ими сказано. Создавалось такое впечатление, что расстаются они не на несколько дней, а хотя бы на месяц. Алексею, Михаилу, Рафаэлю, мужуИрины, Родька так долго жал руку, что можно было подумать: оторвет сейчас чью-нибудь пятерню и оставит себе на память. Мать расцеловал троекратно. Когда Родион обнимал ее, Лида, сложив руки на выпирающем животе, стояла от них шагах в трех. Стояла и смотрела в их сторону с вожделением и нетерпением, ожидая своей очереди приблизиться к свекрови и коснуться ее. И как только Бродька, исполнив свой долг, отступил от матери (та не успела даже с места сдвинуться), Лида, одним прыжком преодолев расстояние, отделяющее ее от бабы Стюры, подскочила к ней, схватила за плечи и, склонившись, как бы клюнула старуху в ее морщинистую щеку. И тут же отскочила в сторону, словно не решаясь долго пользоваться вниманием этой важной особы. Вот это подобострастие! — подумала я.? Так унижаются не перед тем, кого любят, а перед тем, кого боятся. Так, наверное, мелкие воришки ведут себя в присутствии авторитета. Эта сцена подтвердила мою догадку, что именно мать Родиона, всегда обижавшая мою маму, больше всех виновата в ее смерти…

Отстранившись от Лиды, словно это была не живая женщина, а всего лишь неодушевленный предмет (нескоро, подумала я, эта Кабаниха простит снохе, что та, по глупости своей, чуть было не подвела ее сыночка под статью Уголовного Кодекса), баба Стюра поправила на своей седой голове белый платочек (она, в отличие от других, была не в черном, а в белом уборе), деловым шагом вышла из зала. Ей в том году, в том даже месяце, должно было исполниться 76 лет. Она была всего на три года моложе моей мамы, а казалось, лет на десять, не меньше. Груба и крута сверх всякой меры.

Матери, у которых одни дочери, намного мягче тех женщин, у которых есть сыновья. Не хватает первым суровости и твердости. Чуть-чуть была бы мама решительнее, не сделала бы этой глупости — признать Родиона главным квартиросъемщиком — и не стал бы он "выеживаться", как теперь говорят, и "строить" нас с нею. И не пришлось бы нам так нервничать два лета подряд. Заставила бы мама уважать себя и не посмел бы Родька поднять на нее руку.

Я, как помешанная, перебирала все эти "бы да кабы", но легче мне от этого, само собой, не становилось.

На следующий день мы с Галиной поехали в церковь отпевать маму. Оказалось: покойника можно отпеть, не принося его тело в церковь, требовалось только взять землю с его могилы. Нам предстояло сперва побывать на кладбище, а затем уж явиться в Храм Божий.

Весь этот день старшая сестра мучила меня. Во-первых, зайдя утром за мной, она чуть ли не с порога принялась распоряжаться:

— Давай подгоним машину и всю мамину мебель отвезем в комиссионку! Она, конечно, не то, что надо, но так как сейчас того, что требуется, достать невозможно, купят и это, хотя бы для садового домика.

Смысл сказанных Галкой слов дошел до меня не сразу. Когда же я поняла, чем сестра предлагает мне заняться, я просто в ужас пришла:

— Галя, ты что?! — одернула я ее. — С похорон и сразу по скупочным?! Да у меня по квартире-то передвигаться сил нет. Ты издеваешься, наверное, надо мной. Да и как это так можно поступить — вынести из маминой комнаты все, чтобы она была пустая?! Я же изведусь после этого! Нет, пока я здесь нахожусь, я не могу это допустить. Пока я не уехала, пусть все так и стоит, на своих местах, как было при маме.

— Дело твое,? уступила Галина. — Но иконы я заберу. Мама мне их обещала.

— Бери, я знаю, я слышала этот ваш с нею разговор.

Не медля, сестра встала на цыпочки, сняла с серванта две иконы — отцово и мамино благословение, и положила их в свою черную хозяйственную сумку.

После этого она заговорила о том, что я должна вернуть ей деньги, которые мы с мамой отбили у нее. Ведь эти финансы, как она заявила, с самого начала были завещаны ей. Я не стала говорить сестре, что, сняв свои сбережения со счетов, мама сделала недействительными те документы, в которых упоминались эти вклады. Галка и сама это прекрасно понимала, но старалась меня запутать, овладеть ситуацией, пользуясь тем, что я находилась в заторможенном состоянии. Но мне пришлось, чтобы прекратить спор об этих деньгах, сообщить ей, что за год до смерти мама составила завещание, согласно которому все ее имущество, в чем бы оно ни выражалось, после ее смерти должно будет перейти ко мне.

Выслушав меня, сестра не успокоилась, конечно, и еще настойчивее стала требовать — правда уже не того, чтобы я отдала ей все мамины деньги, а лишь поделилась ими с ней. А также выплатила половину стоимости сада.

Преодолевая свое нежелание пререкаться с нею, я ответила: