История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10 - Джованни Казанова

Я прибыл в Леополь шесть дней спустя после моего отъезда из Варшавы, потому что останавливался на два дня у молодого графа Замойского, ордоната (управителя) Замостья, который имел сорок тысяч дукатов ренты и страдал от эпилепсии. Он сказал мне, что готов отдать все свое добро врачу, который сможет его вылечить. Его молодая жена отнеслась ко мне с большим уважением. Она любила его, и не смела спать с ним, потому что он любил ее также, и несчастье с ним случалось как раз в тот момент, когда он желал оказать ей знаки своей нежности; она была в отчаянии, будучи вынужденной избегать его домогательств и даже убегать, когда он намеревался проявить настойчивость. Этот магнат, который умер некоторое время спустя, поместил меня в прекрасных апартаментах, где ничего не было. Это мода в Польше, где предполагается, что приличный человек путешествует со всем своим необходимым.

В Леополе, который называют Лемберг, я остановился в гостинице, но должен был оттуда съехать, чтобы поселиться у знаменитой кастелянши Каминской, противницы Браницкого, короля и всей их партии. Она была очень богата, но конфедераты ее разорили. Она меня принимала восемь дней, но без особого удовольствия как с одной, так и с другой стороны, так как говорила только на польском и на немецком. Я выехал из Леополя в маленький город, название которого я забыл, где жил маленький генерал Йозеф Ржевуский, к которому я привез письмо от Стражника князя Любомирского. Это был крепкий старик с длинной бородой, которую он носил, чтобы выразить друзьям свою грусть по поводу нововведений, которые сотрясали его родину. Он был человек богатый, ученый и верующий христианин, учтивый до крайности. Он держал меня у себя три дня. Он командовал, естественно маленькой крепостью, где жил и держал гарнизон в 500 человек. В первый день, когда он меня поселил, я находился в час до полудня в его комнате вместе с тремя или четырьмя офицерами. В тот момент, когда я говорил ему что-то интересное, вошел офицер, подошел к нему, тот сказал ему на ухо слово, и этот офицер сказал мне также на ухо:

— Венеция и Сен-Марк.

Я громко ответил ему, что Св. Марк — покровитель Венеции; все засмеялись, и я догадался, что это был пароль дня, который Е.П. назначил, и который мне сообщали, чтобы меня почтить. Я попросил прощения, и пароль сразу сменили. Этот магнат много говорил со мной о политике; он никогда не являлся ко двору; но он решил явиться в сейм, чтобы противостоять изо всех сил законам России в пользу диссидентов. Это был один из четырех, кого князь Репнин велел арестовать и отправил в Сибирь.

Раскланявшись с этим великим республиканцем, я направился в Христианполь, где жид знаменитый палатин Киёвии Потоцкий, который был одним из любовников императрицы России Анны Иоанновны. Он сам построил этот город, где жил, и назвал его Христианполь. Этот сеньор, который был еще красив, держал блестящий двор; он выказал уважение письму графа де Брюль, продержав меня у себя две недели и дав мне в сопровождение все эти дни своего медика, знаменитого Хирнеуса, заклятого врага еще более знаменитого Ван Свитена. Этот Хирнеус, очень ученый, был слегка безумен; он был эмпирик, он придерживался системы Асклепиада, которая стала неприемлемой после великого Бохераве; но, несмотря на это, он предписывал удивительные лечебные курсы. По возвращении в Христианполь я проводил все вечера у м-м палатин, которая никогда не спускалась ужинать, потому что молитвы, которые она совершала в своей комнате, не позволяли ей этого. Я никогда не видел ее без ее трех дочерей и двух монахов-францисканцев, которые постоянно воздействовали на ее сознание. Я развлекался в Леополе с очень красивой девушкой, которая некоторое время спустя влюбила в себя графа Потоцкого, старосту Снятина, до такой степени, что он на ней женился. После Леополя я провел неделю в Пулавии, превосходном дворце на Вистуле, в восемнадцати лье от Варшавы, который принадлежит князю Палатину России. Он сам велел его построить. Кампиони меня там оставил, направившись в Варшаву. Такое место может быть вполне прекрасным для того, кто захочет там поскучать и вынужден жить один, если у него, по крайней мере, есть под рукой несколько книг. В Пулавии крестьянка, которая приходила убирать комнату, мне понравилась, но убежала от меня однажды утром с криком, что я пытаюсь что-то с ней сделать; прибежал консьерж, спрашивая у меня с холодком, почему я не иду прямыми путями, если крестьянка мне нравится.

— Каковы это прямые пути?

— Поговорить с ее отцом, который здесь находится, и спросить у него по-доброму, не хочет ли он продать вам ее девственность.

— Я не говорю по-польски, проделайте это сами.

— С удовольствием. Дадите ему пятьдесят флоринов?

— Вы шутите. Если она девица, и нежна как овечка, я дам ей и сотню.

Дело было сделано в тот же день после ужина. Затем она убежала, как воровка. Я узнал, что ее отец был вынужден ее побить, чтобы заставить подчиниться. На следующий день ко мне явились предложить мне нескольких, однако их не показывая.

— Но где же те девушки? — спросил я у консьержа.

— Зачем вам их видеть в лицо, когда вас заверяют, что они девственницы?

— Поймите, что меня интересует лицо, и что девственность некрасивой девицы — лишь тяжелая работа для моего разборчивого мальчишки.

После этого стали их показывать, и накануне моего отъезда я согласился на другую. В основном, прекрасный пол некрасив в этой стране.

Я отправился в Варшаву. Таким образом, я видел Подолию, Покусию и Волынь, которые некоторое время спустя стали называться Галицией и Лодомерией, поскольку они не могли стать принадлежащими Австрийскому Дому, не поменяв имени. Говорят сейчас, что эти плодородные провинции стали более счастливыми, после того, как перестали быть польскими. Сейчас более нет Польши[27].

В Варшаве я встретил м-м Жеофрэн, которую повсюду приветствовали и рассматривали с удивлением из-за простоты, с которой она держалась. Я не только убедился, что встречают меня весьма холодно, но, положительно, встречают плохо.

— Мы не думали, — говорили мне без обиняков, — что снова увидим вас в этой стране. Зачем вы сюда снова явились?

— Я приехал оплатить свои долги.

Я счел это возмутительным. Сам Палатин России показался мне иным. Меня усаживали за стол там, где я обычно бывал, но не разговаривали со мной. Однако княжна, сестра князя Адама, сказала мне ласковым тоном прийти к ней ужинать. Я туда пришел, и за круглым столом увидел напротив себя короля, который ни разу не обратился ко мне. Он разговаривал только со швейцарцем Бертрандом. Такого до сего дня еще не случалось.